Олег Губенко - Отступление от жизни. Записки ермоловца. Чечня 1996 год. Страница 21

Всё то, что осталось в Беное, на какое-то время ушло для меня на второй план. База под Шали вернула нас в реальность околовоенного мира, живущего по своим законам, и не подверженного аргументам нашей логики. Мы вырвались из своего тревожного, но привычного пространства, вырвались с чувством и верой в то, что всё находящееся кругом тоже подчиняется тем же самым законам, по которым живёт наш мир.

Реальность действовала отрезвляюще, растворяя иллюзии и показывая, что существуют ещё и параллельные миры, обитатели которых — явные «инопланетяне» — не хотят быть такими же, как мы, не понимают нас и считают назойливыми чужаками. Может быть, я и ошибаюсь, но к такому выводу пришёл после первого же разговора, произошедшего на базе, когда мы столкнулись с представителем такого параллельного мира, всем своим видом показывающего всю ущербность и плебейскую недостаточность чужаков. Сначала я думал, что начинаю разговаривать с адекватным человеком, который с радостью нас встретит и от всей души поможет нам с боеприпасами, за выдачу которых является ответственным, но после первых же фраз уяснил для себя, что вступаю в контакт с «инопланетянином», глубоко безразличным к нуждам и чаяниям иных цивилизаций.

Достаю листок бумаги, зачитываю:

— Ф-1 — четыре ящика…

— Не дадим, у нас эФок мало. Вы их на растяжки потратите.

У меня глаза округляются:

— А на что их тратить? На самоподрыв, если боевики окружат? Мы без растяжек вообще открытыми будем!

— Я же сказал: эФок нет. Хотите, возьмите ящик РГН…

— ВОГи есть?

— Для подствольников?

— Да…

— ВОГов нет…

— «Осветиловки» есть? Нам хотя бы с полсотни.

— «Осветиловок» нет, и не будет.

— Это как же так? — начинаю заводиться. — У вас тут каждую ночь фейерверк, как на Новый Год, а для нас зажали? Нам же они нужнее, мы в лесу стоим, без подсветки нам хана…

— Нет, и не будет, — безразлично отвечает «инопланетянин».

— А что у вас есть?

— Пять — сорок пять, семь — шестьдесят два, и выстрела для РПГ-7…

— Да нам в лесу пять — сорок пять и РПГ-7 и на хрен не упали! — срываюсь на крик.

— Берите, что есть, — монотонно, без эмоций говорит «инопланетянин».

Матерясь, грузим ящики с патронами для ПК на броню. Хорошо, хоть этого добра дают без лимита, сколько душа пожелает. На нашем блок-посту в Беное находилось шесть ПК, хоть какая-то огневая мощь, с которой в лесу не страшно, так что патронами запасаемся впрок.

Кстати говоря, уже в Беное мы обнаружили, что достался нам нежданно-негаданно дефицитный товар. На ящиках и цинках — обыкновенная маркировка, без каких-либо особенностей, а вот на патронных пачках мы с удивлением увидели расположенную по диагонали надпись: «снайперские». Конечно, это выглядело варварством — забивать пулемётные ленты такими патронами, вслепую расстреливая по ночам прилегающий к кладбищу лес, но выбора у нас не было.

— Вот у них тут курорт, — говорят казаки, приехавшие со мной на базу, разглядывая лагерь батальона. — Кроме караулов, ничего не делают. Да и то непонятно, от кого себя охраняют — кругом «федералы» стоят. А мы — вторая рота — всегда в «жопе». На радиоэлектронный завод в Грозном — мы, забирать пополнение под Закан-Юртом — разведка и мы, Орехово штурмовать пришлось не всем — а нам «повезло», в горы комбат кого послал? Опять нас.

Впрочем, в словах казаков нет ни зависти, ни осуждения, скорее, какая-то гордость тем, что нам приходится иногда тяжелее, чем остальным.

— Будет что вспомнить… Значит, доверяет нам комбат…

Мы уезжали с базы курсом через Сержень-Юрт на Беной без задержки, что-то тягостное и непонятное было на душе. Вроде бы и не осталось осадка от встречи с «инопланетянином», тем более что уехали «домой» не с пустыми руками — казаки из других подразделений по братски подкинули нам и Ф-1, и ВОГи, и «осветиловки» из своих запасов, а вот что-то необъяснимое тянуло меня на наш блок-пост. Это была то ли привязанность к уже обжитому нами месту, то ли желание побыстрее и как можно правильнее обустроить до начала темноты наш блок-пост с учётом меньшего числа бойцов. Одно только могу сказать определённо: я не думал о том, что впереди нас ждёт чья-то смерть…

Долина Хулхулау втягивала нас, начиная возвышаться над нами поросшими лесом отрогами гор практически от последних домов Сержень-Юрта. Эмоции эта дорога вызывала всегда противоречивые. Замешаны они были и на дикой красоте гор, и на запустении бывших когда то многолюдными пионерских лагерей, и на пятнах смерти на дороге. Чёрные выжженные круги с ошмётками выгоревших скатов, кусками гусеничных траков, обрывками камуфляжа, россыпью успевших порыжеть гильз были немым напоминанием о том, что чуть больше двух недель назад в этой долине попала в засаду и была расстреляна колонна. Десантники, которых мы меняли несколько дней назад в Беное, и которые были присланы сюда сразу же после случившейся трагедии, рассказывали, что отсечённая противником от головы и хвоста середина колонны была разбита полностью, погибло двадцать восемь солдат и офицеров, более семидесяти получили ранения. Помощь к попавшим в засаду пришла не скоро, поэтому у боевиков был большой запас времени — они смогли не только собрать стрелковое оружие, но и снять всё возможное с подбитой брони.

К нашему приходу сюда, в эту долину, часть сгоревшей техники уже вывезли, но на обочинах кое-где ещё стояли обгоревшие остовы машин. И они, и чёрные пятна на дороге были страшными памятниками героизма тех парней, которые приняли здесь бой, ставший для них последним, как и памятником чьему-то разгильдяйству, стоившему слишком дорого. У колонны не было боевого охранения, не было сопровождения вертушками…

Я не великий стратег, не Юлий Цезарь… Мне, простому солдату, по воле судьбы ставшему командиром взвода, не охватить всю глубину замысла некоего коллективного военного гения, передвигающего по шахматной доске Чеченской войны полки и батальоны, но, глядя на чёрные пятна на дороге, не могу избавиться от назойливой мысли: почему мы не учимся не только на чужих ошибках, но и на своих? Боевое охранение в долине на случай проводки колонн выставили: сначала десантников, затем — нас, а с вертушками было отложено до следующей трагедии. Первый раз мы увидели их в небе над Беноем 16 апреля — два дня назад, летящих в сторону Ведено. И для этого была веская причина — вчера мы узнали, что накануне попала в засаду колонна в соседней долине, под Ярышмарды.

Мы возвращались «домой», на ставшее для нас привычным «стойбище», разбитое нами в кладбищенском сарае, и, приостановившись у въезда в аул, перекрываемый павловчанами — казаками третьего взвода, махнули им в приветствии рукой и устремились вперёд, пока ещё пребывая в радости возвращения и не понимая того, что в этот самый момент совсем рядом с нами в образовавшемся между жизнью и смертью провале, меж двух берегов, заметалась душа нашего боевого товарища Серёги Николаева.

По дороге, уже у самого кладбища, навстречу нам, сильно припадая на ногу и спотыкаясь, бежал Вовка-Маньяк.

— Стойте! Стойте! — кричал он, задыхаясь, и для убедительности дважды выстрелил из СВД вверх.

Башенка «тачанки» начала поворачиваться, нащупывая стволом ПКТ поросший лесом склон. Все, сидевшие на броне, ссыпались на дорогу.

— Нет! Не стреляйте туда! — замахал Ворончихин руками. — Там Серёга раненый!

— Что случилось? Нападение? — кричу Вовке-Маньяку прямо в лицо.

— Нет… Растяжка… У него ранение в бедро…

— Где он?!

Ворончихин показал рукой на чуть заметную тропинку, уходящую среди кустарников по крутому склону вверх, и я, не дожидаясь остальных товарищей, срываюсь с места и, запутываясь в прошлогодней листве, цепляясь за ветки, ухожу в лес.

Склон в некоторых местах был очень крутой, градусов до шестидесяти, берцы проскальзывают на размокшей от дождя земле, и я падаю, ищу точку опоры, и снова толкаю себя вперёд. Сердце готово разорваться, расколоть грудную клетку, и задыхаясь, совершенно выбившись из сил, я падаю на сравнительно ровную поверхность тропы, выставив вперёд автомат.

Перевернувшись на бок, готовый снова встать на ноги, я отчётливо услышал равномерные хлопки слева от тропы. Серёга лежал на небольшой полянке лицом вверх, тяжело дышал и бил в агонии правой рукой по земле.

— Серёга! Слышишь меня?

Глаза его полуоткрыты, но он в полном беспамятстве. Вкалываю промидол и начинаю искать рану.

«Ерунда! Жить будет!» — мелькнула мысль, когда я нащупал осколочное ранение в области таза. Приподнимаю Серёгу и подхватываю со спины под руки, пытаясь подтянуть его к тропе на более ровное место, и совершенно случайно натыкаюсь на круглую дырку величиной с советский рубль чуть ниже подмышки правой руки.

Коля Резник и Семёнов, тяжело дыша, практически заползают по тропе, притянув с собой носилки. Укладываем раненого и, не теряя ни минуты, фактически скатываемся по склону на спинах, притормаживая ногами и балансируя на весу носилками.