Михаил Шушарин - Солдаты и пахари Страница 21

Поленька, Санина ученица, худенькая, курчавая, с тонкими, как огуречные плети, ручонками, пришла из соседней волости, от дяди Егора, и принесла весть: «Колчака прут по всему фронту. Красные уже недалеко от Тобола».

— Дядя наказывал, — торопилась говорить девочка, — всех крестьян об этом оповестить. Всех-всех!

— Спасибо, Поленька! А посылочку принесла?

— Вот тут… — Девочка полезла за пазуху. — Бумаги и билеты отпускные… А еще передать он велел: видел нашего дядю Макара у красных. Живой, здоровый. Велел кланяться!

— Спасибо, девочка моя родная!

— Как тут Степа? — Поленька подошла к кровати.

— Спит. Весь день дом строил у прясла, намучился. К матери просится. А я молчу…

— Что еще в Родниках-то?

— А ты не увидела? Спалил Гришка ваш домик… И еще…

— Что?

— Иди ко мне, деточка моя дорогая…

— Говорите, Александра Павловна!

— Мамоньку твою родимую, Ефросинью Корниловну, вчера похоронили!

Поленька упала на руки Александры Павловны, забилась.

Уложив, убаюкав девочку, учительница вышла. Утром, перед обедней, в Родниках уже было известно о наступлении Красной Армии.

Отвезли Корниловну на погост после обеда. И вскоре (не до поминок) затребовал Гришку к себе поручик Сутягин.

— Долго еще мы будем терпеть выходки твоего Безрукого? — пошел напрямки Колька.

— А я-то как могу знать, Николай Сысоич? Не можете изловить его, а вину на меня сыплете. С больной головы на здоровую!

— Сдается мне, Григорий, что именно ты укрываешь Безрукого. Как ни говори, брат он тебе, кровный… Смотри, как бы я по начальству не доложил об этом.

Гришка испугался не на шутку, упал на колени:

— Клянусь господом богом! Николай Сысоич! За что такое недоверие? Господи, приди на помощь!

— Поможешь поймать — все простится. Не поможешь — пеняй на себя. За таких, как ты, мне свою голову подставлять не хочется!

Шел Гришка домой очумелым. Знал: Колька кому угодно нож в горло вобьет, хоть отцу родному, лишь бы его шкура целой осталась… А тут все ясно: брат партизанами командует. Брякнет карателям — и снимут шкуру, как с хорька на веревочке. Но как ты найдешь его, Терешку… Не такой он, чтобы на пустяке ловиться!

И тут Гришка, будто чего-то вспомнил, остановился. «А ведь он должон приехать к маминой могиле. Должон!»

Гришка повернул на кладбище. До полуночи просидел в кустах. Потом вылез на обочину дороги. Чернела перед глазами свежая насыпь. Крест белый, высокий. Жутко. И вот послышался издали копытный перестук. Едут! Более взвода партизан остановились около могилы. Гришка прилип к земле, держа наготове револьвер. Конники молчали. На коленях у края насыпи стоял Тереха.

— Прости, матушка! — расслышал, наконец, Терехин голос Гришка.

— Прости нас, Корниловна! — загудели вразнобой голоса партизан.

Потом они отъехали к самой дороге, едва не стоптав Гришку.

— Значит, завтра в Медвежку, — сказал Тереха. А там двинем к боровским. За мной!

Партизаны тихим шагом скрылись в темноте. Не чуя под собой ног, рысью кинулся Гришка в Родники. Он клял себя за то, что не догадался посоветовать Кольке и оцепить на эту ночь кладбище.

В доме-крепости старшины Бурлатова расположился колчаковский штаб. Рано утром к дежурному вошел Гришка. На голове картуз с лаковым козырьком, на плечах новенькая поддевка.

— Доложите обо мне господину поручику Сутягину!

Дежурный унтер подошел к Гришке вплотную, подозрительно взглянул в лицо:

— По какому делу? Откуда?

— Это тебя не касается, господин унтер!

— Как так не касается. Я здесь дежурный.

— Да так. Ведите скорее. Там скажут, кто я.

Унтер смутился: «Черт его знает, может, тайный агент какой?»

И тут же из приемной вышел Колька.

— Здорово, Григорий. Проходи. Расскажешь что нового?

— Новости отменные, Николай Сысоич.

— Не набивай цену. Говори.

Гришка приблизился вместе с креслом.

— Разрешите, по карте покажу.

— Показывай.

— Вот сюда, в Медвежье, должны прийти сегодня ночью на отдых. Тут вот может свободно пройти эскадрон или сотня незамеченной. Можно, Николай Сысоич, и захватить ночью всех. Я эти места хорошо знаю. Берусь провести.

— Прекрасно, Григорий. Если это так и операция удастся, вознаграждение будет доброе. И погоны обеспечены!

Вечером кавалерийский эскадрон особого карательного отряда рысью вышел из Родников. Впереди, в одном ряду с офицерами, в дождевике с поднятым башлыком подпрыгивал в седле Гришка.

Штаб Терехиного отряда расположился в пустовавшем поповском доме. Сам командир и его помощник Федот Потапов пили чай и негромко разговаривали.

— Ходят по нашим следам. Сердцем чую, — говорил Тереха.

— Ничего. Не расстраивайся… У нас дозоры, разведка!

— Так-то оно так. Но все-таки надо быть постоянно начеку.

Было уже далеко за полночь, когда во дворе щелкнул револьверный выстрел. Тереха разбудил Федотку, отдал приказ вестовому:

— Узнай, в чем дело?

Но вестовой не успел еще выйти за дверь, как в коридоре раздался крик:

— Белые! Нас окружили!

Тереха с маузером в руке первым выскочил в коридор.

— Закрывайте дверь! — крикнул.

Партизаны кинулись к выходу. Раздались выстрелы, посыпалась с потолка штукатурка. Дверь забаррикадировать не удалось. Белые были уже в помещении. Завязалась драка. Люди не знали, где свои, где чужие. Тереха стрелял из маузера через окно во двор по кавалеристам, окружавшим усадьбу. Рядом был Федот Потапов.

— Отходи в угловую комнату, а там в сад! — кричал Тереха.

Дом вздрогнул от взрыва гранаты. Рядом упало несколько партизан.

— Беги, Терешка! — крикнул Федот.

Но Тереха продолжал стрелять. По коридору пробежало еще несколько человек, один из них испуганно кричал:

— Уходи, товарищ командир!

Снова взрыв. Волна отбросила Тереху в глубь коридора. Колчаковцы ринулись в комнаты.

Очнулся Тереха от выстрела, который прогремел возле самого уха. Вскочил. Рядом мелькнули белые нашивки.

Несколько дюжих колчаковцев скрутили ему руки, вытащили во двор. И здесь Тереха увидел Гришку. В дождевике и высоком картузе сновал и сновал он среди пленных.

— Самарин, где тут комиссар?

— А вот он, господин прапорщик!

— Этот?

— Этот, комиссар Безрукий.

— Вот ты какая сука! — скрипнул зубами Тереха.

— Молчать! Обыщите его!

Двое карателей обшарили Терехины карманы.

— А это помощник комиссара, Потапов, господин прапорщик!

— Унтер, стройте эскадрон! Пленных во взвод разведки! И вперед! Быстро!

Эскадрон построился. Пленных погнали в сторону Родников.

Торопились. Беспрестанно хлестали плетьми. Сзади всех едва двигался раненый партизанский разведчик Ванюшка. Удары сыпались на его голову все чаще. Гимнастерка была сыра от крови.

— Господин прапорщик, разрешите его кокнуть? — услышал Тереха вопрос.

— Которого?

— А вон, сзади!

— Я бы их всех кокнул… Да этих птиц, — он показал на Тереху и Федотку, — велено доставить в полной сохранности. А того кончайте!

Разгорелся рассвет. На лесной полянке сделали небольшой привал. Пленных оцепили тесным кольцом и рассматривали, как диковинку.

Солнце поднялось уже довольно высоко, когда показались Родники. Эскадрон перестроился. Тереху и Федотку отделили от остальных, окружили со всех сторон и повели с винтовками наперевес. Первыми увидели эскадрон ребятишки. Они залезали на крыши, кричали по улицам:

— Пленных гонют!

Люди выходили из домов, тревожно вглядывались в степь. Вот колонна влилась в улицу. Замелькали похожие друг на друга лица карателей. А в середине истерзанные родниковцы. Шли по широкой улице, по самому ее створу.

— И что за хреновина? Русские русских уничтожают! — ругались старики.

— Все перепуталось, ума не приложишь, — толковали бабы.

— Чьи же они, горемычные? — выла Секлетинья. — И куда же вы их гоните, ироды!

— Ослепла, что ли? Раскрой гляделки-то… В середине-то Тереха наш идет!

Шествие двигалось. Впереди пленных Тереха и Федотка. Лица обоих черны от запекшейся крови. Колонна приблизилась к центру Родников, к дому старшины Бурлатова.

— Вот, кажется, и до места дошли, — сказал Тереха, поддерживая Федота под руку. — Крепись!

Их втолкнули в темный подвал. Там были люди. Тереха не сразу осмотрелся в темноте, поздоровался сдержанно. Арестованные ответили вразнобой.

— Садитесь, товарищ, — освободив чурбак, сказал один. — Мы тут уже насиделись.

— Худо?

— Каждый день расстреливают. Далеко не отводят. Прямо за стенкой.

Под вечер железная дверь отворилась, и белогвардеец в черной папахе прокричал: