Николай Попель - Танки повернули на запад Страница 21

Не одни мы додумались до использования начавшей пробиваться зелени. До этого дошли во всех частях. И Катуков подписал приказ по армии, обязывавший варить первое из зелени, разнообразить меню.

Потом — не помню, по чьему почину, — устроили армейский конкурс поваров.

Несколько кухонь ставилось рядом, отпускались одинаковые продукты, давался один заказ. Комиссия из врачей, сержантов и солдат придирчиво снимала пробу. Затем повара-победители соревновались между собой, определялся лучший способ приготовления блюда. Потом армейская типография отпечатала книжечку, в которой описывались эти способы.

В начале июня цинга была побеждена. Бойцы выглядели лучше, усталость не валила их с ног.

Услышав о том, что где-то на фронте организовали дом отдыха, Журавлев загорелся этой идеей. Горел он, как всегда, незаметно, однако стойко. И вот трехэтажное с облупившейся штукатуркой здание в яблоневом саду, успевшее за свою полувековую историю побывать помещичьим домом, школой, немецкой комендатурой, гитлеровским полевым штабом и советским госпиталем, превратилось в двухнедельный дом отдыха для танкистов.

С сыпняком армия тоже справилась. Правда, здесь мы получили помощь от гражданских органов здравоохранения, которые прислали нам группу врачей из Курска. Военный совет объявил врачам благодарность за работу и, если можно так выразиться, в торжественной обстановке (чай плюс самодеятельность) попрощался с ними.

На этом вечере ко мне подошла стройная, чуть полноватая женщина с косой вокруг головы.

— Меня звать Лариса Капустянская. Хочу остаться в первой танковой.

Я ответил, что от меня сие не зависит. Однако женщина не собиралась отступать.

— Именно от вас и зависит. Правда, товарищ подполковник? — апеллировала она к стоявшему рядом Горелову.

Тот от неожиданности растерялся, пробасил что-то не совсем вразумительное.

— Ну хорошо, я пойду в отдел кадров, — не унималась она. — Там Иван будет кивать на Петра, пошлют в военкомат или к начальнику медсанслужбы и в конце концов дадут направление в госпиталь. А я в госпиталь не желаю. Хочу в бригаду.

В серых округлившихся глазах ее такое упрямство, что было понятно: добьется своего. И, уже уступая, я нерешительно защищался.

— В бригадах у нас, как правило, женщин-врачей нет.

— Я составлю исключение из этого странного правила.

— У Армо не хватает врачей, — неожиданно поспешил на помощь женщине Горелов.

— А у вас? — отозвался я.

— Обойдемся. У Армо в бригаде, так или иначе, уже есть девушки.

Я не выдержал двойного натиска. Дал согласие на зачисление Ларисы Аркадьевны Капустянской в бригаду Бабаджаняна. И потом никогда не жалел об этом…

Но только питанием и усилением медицинского обслуживания не решались проблемы, о которых однажды под березой говорил я с Петей Мочаловым.

Люди устали от бивуачной обстановки, устали без семей, дома. Мужская тяга к домашнему уюту, возможно, не слабее женской. Только менее откровенна. В солдатских землянках не висели коврики. Но во многих стояли букеты полевых цветов. А в одной на бревенчатой стене между двумя полками с аккуратно расставленными котелками я увидел невесть как и невесть зачем попавший сюда черный радиодиск.

— Солдаты не дают снимать, — смущенно объяснил дневальный. — Пусть его молчит. Зато видимость, как в комнате.

Замполит одной из бригад подполковник Яценко, работник, постоянно думающий и ищущий, первым в армии начал на Курской дуге оборудовать ленинские землянки.

Это не дом и не клуб, даже не ленинская комната в казарме мирного времени. Но здесь нет оружия и котелков, на сколоченном из случайных досок столе лежит хотя бы пять — десять книг, газеты, журналы. И тот, кого не устраивает примитивный раёшник вроде «Заветного слова Фомы Смыслова», найдет здесь для себя что-нибудь другое.

Удивительно, как быстро ленинские землянки входили в быт. Их рыли сверх обычного задания, в них проводили каждую свободную минуту, читали и писали письма, разговаривали, слушали чтецов и агитаторов. Или сидели просто так, болтали о чем придется. Это тоже нужно солдату.

В ленинской землянке можно вечером, задраив окно, петь до хрипоты и плясать до изнеможения. Можно со слезами смеха на глазах слушать, как лейтенант, почти не глядя в книгу, читает истрепанного «Золотого теленка», которого выиграл на пари в госпитале, или попросить, чтобы Петька Мочалов выразительно продекламировал «Во весь голос»…

В начале июня у нас благодаря методичному упорству Журавлева организовался армейский ансамбль песни и пляски. Программа, хоть и готовилась наспех, однако была, на мой взгляд, недурна. Ансамбль мог выступать не только целиком, но и небольшими группами, даже солистами. Значит, появилась возможность устраивать концерты в ленинских землянках.

В июне окопные работы приближались к концу (хотя, по правде говоря, до конца в этих работах никогда не добраться, как не дойти до линии горизонта). И вместе с тем нарастала интенсивность занятий. Учились, тренировались буквально все — от штаба армии до стрелкового отделения.

У молодых командиров не все и не всегда получалось удачно.

Однажды я попал на занятия, которые проводил командовавший теперь взводом младший лейтенант Подгорбунский. Володя четко отрапортовал и, получив разрешение, продолжил свой рассказ. Я прислушался и пришел в ужас. Первое побуждение — немедленно оборвать его самозабвенные воспоминания. Но я подавил это желание и дождался, пока Володя, уверенный в одобрении, повернулся ко мне: «Разрешите сделать перерыв».

Подгорбунский утверждал, что профессия разведчика сродни профессии вора. Тут и там, дескать, потребны наблюдательность, сметка, быстрая реакция, смелость. Он не знал других специальностей и мог соотноситься лишь со своим прежним опытом.

Потом он вспомнил поучительный случай. Одна «гражданочка» в поезде боялась, как бы у нее «не увели» чемодан. Легла спать, а ноги положила на него. Подгорбунский, валявшийся на соседней полке, сделал вид, будто и он спит («Я тогда был темный и несознательный, врагу своему не пожелаю воровской жизни»). Потом бесшумно подошел к соседке, двумя руками осторожно, касаясь только туфель, чуть приподнял ее ноги, а зубами вытащил за ручку чемодан. Дальнейшее потребовало огромного терпения («Разведчик без терпения — сосиска без горчицы»). Медленно, очень медленно надо опустить на полку ноги спящей женщины.

Тут же один из бойцов лег на траву, и Подгорбунский, подставив разведенные большие и указательные пальцы обеих рук под пыльные сапоги, к радости разведчиков, продемонстрировал это «медленно, очень медленно».

Затем последовал вывод: иной раз надо нападать на противника в том месте, где он больше всего боится нападения. «Потому как от страха и сверхбдительности люди дуреют».

Подгорбунский ни в какую не мог понять, почему его методика и его примеры не годятся. Надо было уже подавать команду «Приступить к занятиям», а мы с Володей сидели под кустом, и я, употребляя все доступное мне красноречие, убеждал его в непригодности воровских аналогий.

— Но ведь пример с гражданочкой очень поучительный, — возражал он. — А майор велит всегда проводить занятия на поучительных примерах…

Позже я узнал, что Володя не спешил перестраиваться. Однако всегда имел вариант на тот случай, «если кто-нибудь нагрянет», и при необходимости быстро переключался.

Но в разведке — мы ее с середины июня вели наблюдением, а потом и поиском — Подгорбунский был неизменно добросовестен, зорок, бесстрашен.

Именно к Подгорбунскому обратился помпотех командующего армией Павел Григорьевич Дынер, когда ему пришла идея отбуксировать подбитые танки, оставшиеся на нейтральной полосе.

С запасными частями для танков, как всегда, приходилось туго. Но сейчас, в предвидении небывалых боев, нельзя было с этим мириться. И Дынер решил поискать добра на нейтральной.

Вместе с Подгорбунским Павел Григорьевич километр за километром обследовал передний край. Каждый подбитый танк, оставшийся между нашими и вражескими окопами, брался на заметку. Потом разведчики вместе с бойцами СПАМа и эвакороты ползли вперед и сообща решали: позволяет ли обстановка буксировать танк, стоит ли это делать или лучше снять агрегаты, некоторые детали и этим удовлетвориться.

Однажды из окопов первой линии я наблюдал за такой операцией. К подбитому танку прицепили полукилометровый трос. Тягач рванул. На гул мотора отозвалась немецкая артиллерия. Трос натянулся, зазвенел и… лопнул. Гитлеровские пушки не успокаивались.

С бруствера в окоп спрыгнул Подгорбунский:

— Товарищ генерал, прикажите, чтобы тягач смывался отсюда. Пусть где-нибудь в стороне тарахтит. Тогда немцы не поймут, что мы за танком охотимся.