Семён Борзунов - С пером и автоматом Страница 21

Заметив у молодого политработника литературные наклонности, командование назначило его инструктором-литератором многотиражной солдатской газеты. Немногим более года сотрудничал Чапичев в этой газете: писал заметки, информации, статьи и, конечно, стихи. Интересная, творческая работа захватила, увлекла его, он отдавал ей все свои силы и способности.

Хабаровское книжное издательство заказало Чапичеву сборник стихов об армии. Но началась Великая Отечественная война. Неся огромные потери, враг теснил наши войска. Дивизия, в которой служил Чапичев, срочно перебазировалась в действующую армию под Ленинград.

В те студеные осенние дни сорок первого года Ленинград был в очень тяжелом положении. Фашистские войска, потерпев поражение в лобовой атаке на город, обошли его с восточной стороны. Они прорвались к Ладожскому озеру и овладели крепостью Шлиссельбург. С севера Ленинград был блокирован белофинскими частями. Город оказался в полном окружении. Связь с Большой землей осуществлялась лишь по воздуху, а в зимнее время по знаменитой ледовой трассе, получившей название Дорога жизни.

Стараясь лишить город всякой связи с внешним миром, немецкое командование разработало план глубокого обхода Ленинграда с юго-востока. Гитлеровцы намеревались соединиться с финскими войсками и замкнуть второе кольцо вокруг Ленинграда.

Чапичеву приходилось совмещать журналистскую работу с непосредственным участием в боях, помогать танкистам отражать вражеские атаки. Вскоре и вовсе пришлось отложить корреспондентские обязанности: командование дивизии временно назначило Чапичева на должность заместителя командира танкового батальона по политической части.

Много интересного и важного рассказал Чапичев.

На рассвете во дворе появился повар с винтовкой за спиной, и вскоре под кленом задымилась труба походной кухни. Чапичев увидел своего знакомого и повеселел. Он обернулся к Деревянкину и сказал:

— Интересно бы узнать, о чем он сейчас думает… Наверное, не о войне…

Неторопливо разговаривая между собой, журналисты направились к парку. Чапичев подозрительно приглядывался к дальним кустам.

— Ты ничего не видишь? — спросил он.

— Нет.

За деревьями мелькнули темные фигуры в немецких плащ-палатках.

Журналисты побежали к деревьям, беря свои автоматы на изготовку. Возле забора Деревянкин остановился и стал стрелять. Чапичев скрылся за деревьями, пытаясь догнать фашистского разведчика.

Выстрелы всполошили сотрудников редакции. Они выбегали из дома и торопливо занимали вокруг машин оборону.

Сергей бросился вслед за другом. Он внимательно приглядывался к деревьям и кустарникам. Неожиданно впереди раздалось несколько выстрелов. По звуку журналист определил направление и устремился туда.

Но из-за деревьев вышел Чапичев. Он вытирал рукой вспотевшее лицо, застенчиво улыбаясь.

— Послушай, что Фриц написал своей Берте в Германию, — сказал Чапичев, разворачивая бумажник. — Документы забрал. Любопытно, особенно письмо. Ты только послушай, что написал мерзавец. Грабитель пришел. Больше он ни о чем не думал, как бы обобрать и больше награбить:

«Дорогая Берта! Ты писала, чтобы я первым врывался в Москву и сразу бежал в меховой магазин выбирать тебе соболью шубку. Хорошо тебе фантазировать там в тепле да в сытости. А я вот не найду обыкновенного русского платка, чтобы закутать голову от проклятого холода…»

— Крепко им там всем голову задурили.

— Письмо Фрица надо напечатать в нашей газете, — сказал Чапичев, — и написать ответное от имени наших бойцов. Напомнить им хорошую русскую пословицу: «на чужой каравай рот не разевай».

— Надо обязательно напечатать, — согласился Деревянкин.

Над головами журналистов завыла мина и разорвалась за оградой, в парке. Гитлеровцы открыли беглый огонь.

— По машинам! — скомандовал редактор.

— Яков, а ты говорил, что у журналистов жизнь спокойная, — усмехнулся Деревянкин, — и не хотел к нам в газету переходить.

Чапичев ничего не ответил. Впереди лежала белая дорога. Большими хлопьями падал густой снег.

Сердце, отданное людям

Редакция расположилась в домике лесника, по соседству с бывшим пионерлагерем. Газетчики получили от редактора задание и отправились в воинские части, державшие оборону.

Основной транспорт корреспондента — собственные ноги. Не часто попадались попутные грузовики или подводы. Но в тот день Чапичеву повезло. Выйдя на дорогу, по которой мчались к фронту груженные боеприпасами автомашины, он удачно «проголосовал» и теперь находился в кабине рядом с пожилым шофером.

— Снаряды везете на передовую? — спросил Чапичев, кивнув на кузов.

— Боеприпасы доставлял несколько ночей подряд, а сейчас вот подарки везу… Народ не забывает своих бойцов и все лучшее, что у него есть, шлет сюда, на передовую. А ведь там им тоже не сладко приходится. Вкалывают по двенадцать — восемнадцать часов в сутки. И с продуктами туговато. Пояски-то, поди, на последнюю дырку затянули.

— Что верно, то верно: народ наш удивительный, — поддержал Чапичев. — И в этом наша сила.

— А вы сами-то кто будете? — спросил шофер Чапичева.

— Корреспондент я. Работаю в газете «В бой за Родину». Знаете такую?

— А как же. Наша, солдатская, — ответил шофер. И, помолчав немного, добавил: — Без газет сейчас нельзя. Кругом слухи разные ходят. Листовки опять же фашист разбрасывает всякие. Как же без газет? Из них только и узнаешь настоящую правду… Что нового на белом свете, товарищ политрук, а то я, почитай, уже сутки в дороге.

Чапичев достал из планшетки свежую, еще пахнувшую типографской краской газету и стал рассказывать о фашистских злодеяниях на оккупированной территории, о развертывании партизанского движения и упорных боях на различных участках советско-германского фронта.

Разговаривая, Чапичев и не заметил, как добрался до самого штаба полка. Прощаясь с водителем, он по журналистской привычке записал его фамилию, имя, отчество и адрес.

Поднялась метель. Ветер зло бросался пригоршнями снега, норовил сбить с ног. Но Чапичев не обращал внимания на непогоду. Он даже не стал ждать попутной машины, которая могла бы доставить его до передовой линии. Места здесь были ему знакомые.

Около часа шел он по старому замшелому ельнику. Ветер больше свирепствовал в верхушках деревьев, они стонали надрывно и жалобно.

Ельник сменился редким, насквозь продуваемым осинником. Здесь ветер бил по ногам, колючим снежным песком насквозь прошивал новую, необношенную шинель, полученную уже в редакции.

В душе Чапичев порадовался: погода помогает нашим на фронте.

Лес вскоре кончился, и Яков остановился перед широкой, занесенной снегом поляной. Нигде не было никаких признаков воинской части. Но Чапичев знал, что его родной батальон находится здесь. «Молодцы ребята, хорошо замаскировались», — подумал он и в следующую минуту увидел стоявший в открытом поле одинокий танк.

«Да это же потаповский! — догадался Яков. — Хоть бы в лес спрятали, чтобы фашисты на переплавку не утащили!»

Танк стоял, слегка накренившись на левую гусеницу, его пушка уныло смотрела в землю. Метель успела похозяйничать здесь вовсю. Со всех сторон наметала сугробы снега.

Яков смотрел на погребенный танк, и на душе становилось тяжело.

Он зашел в землянку, в которой жил до ухода в редакцию. Солдаты обступили его, радостно приветствуя. Стали расспрашивать о новостях, о житье-бытье на новом месте.

— Слышал, фашисты собираются отлить огромный самовар и напоить из него всех, кто войдет в Москву, — серьезно начал Чапичев, присаживаясь на приставленный к стене кругляк.

Бойцы сразу поняли, что политрук шутит. Он всегда начинал разговор с шутки, хотя вид имел самый серьезный.

— Долго ломали себе головы, из чего бы сварганить тот самоварище, — продолжал Яков. — И наконец нашли нужный материал: потаповский танк хотят утащить у вас из-под носа и переплавить…

— На самовар?! Мой танк? Не пойдет! — вдруг раздался сонный голос из дальнего угла землянки.

Яков вскочил:

— Потапов! Коля! — и подбежал к нарам, где лежал не замеченный им танкист. — Жив, погорелец! Вот это встреча!

Потапов соскочил с нар и хотел было по всем правилам приветствовать старшего по званию товарища. Но Яков крепко обнял его за плечи и прижался к обожженной щеке.

— Я с метели-то не разглядел, кто там лежит под шинелью. Ты, может, еще нездоров, а я поднял тебя с постели?

— Нет, здоров. Из госпиталя выписали, и вот пятые сутки живу здесь, дома. А лежу потому, что днем сплю, а ночью в «самоваре» со своим напарником ковыряюсь. Днем туда добраться нельзя — все вокруг простреливается. Гусеницу и фрикцион уже восстановили. Еще немного поковыряемся, и можно в бой…