Александр Камянчук - Детство, опалённое войной Страница 21

— Как Люба одна-то теперь будет жить с такой оравой, и помочь некому, — сказала мама и заплакала. — Знаю я, как остаться одной, в ту войну сама настрадалась! Отца-то пять годов почти дома не было. Нет уж, езжай!

Рано утром мама положила мне в котомку морковных пирожков, и я пошла. Загорелая до черноты, пропыленная, я с котомкой за плечами явилась в Ирбит. Назавтра сдавала первый экзамен по русскому языку письменно и получила отличную оценку.

Вечером Любе пришла от Михаила открытка: «Едем на запад. Проехали Москву. Скоро станция Малый Ярославец. Всем приветы». Открытка написана наспех.

Радио не выключали — слушали сводки Совинформбюро. Назавтра передали: «После ожесточенных боев наши войска оставили станцию Малый Ярославец». С тех пор сколько ни ждали — ни открытки, ни письма, никакой весточки от Михаила Власовича не было.

— Не знаю, уж что мне делать, ведь я осталась беременна, четвертый ребенок будет, а тут война, — поделилась со мной Люба своими горестями и заботами. — Когда, скоро ли она кончится, как мы будем одни-то, а вдруг к нам папа долго не приедет?

Известие о Любиной беременности меня поразило — я растерянно молчала и не находила слов. Что могла посоветовать семнадцатилетняя девчонка, совершенный профан в таких делах, тридцатилетней женщине…

На экзаменах мои мысли были далеки от учебы. Получила «3» по математике, остальные предметы сдала на «4». Меня зачислили на первый курс медицинского техникума. Я увидала свою фамилию в списке, но никакой радости не было. Мне почему-то стало безразлично, поступила я или нет. Хотелось одного — домой в деревню, на воздух, на полевые работы.

Всех поступивших пригласили на собрание. Объявили, что обучение платное, платить можно за весь учебный год сразу или по семестрам. Явка к 1 сентября. При себе иметь белый халат, физкультурную форму, спортивную обувь и рабочую одежду и обувь, так как придется весь сентябрь копать в колхозе картошку.

К осени я вернулась из родной деревни в Ирбит. Город был наводнен военными — проходила одна колонна, за ней другая. Колонны новобранцев были видны издалека — шли неуверенно, вразнобой.

Из разных концов города раздавались военные песни: то мелодичная «Катюша», за ней, словно громом нарастая, «Идет война народная…» перекликалась с бодрой, веселой «Мы врага встречаем просто — били, бьем и будем бить!». Сколько же их, этих военных? В сапогах, в обмотках, в шинелях, в касках, с котелком на поясе и вещмешком. Просто удивительно, что такой маленький городишко смог вместить столько народу.

Когда я заходила во двор с тяжелой котомкой, Феня вышла мне навстречу:

— Ой, Маруся, да как же ты пешком-то! — и подхватила мой тяжелый мешок. — Учиться, значит, все же будешь? Пойдем в кухню, Любы-то дома нет! Она с ребятами в баню ушла.

Во дворе бегал нарядный мальчик лет пяти, за ним бегала с кастрюлей нарядная дама в длинном, до полу, шелковом ярком цветастом халате. Кастрюлю она держала в одной руке, в другой был большой кусок белого хлеба и ложка:

— Убиться надо! Убиться надо! — истошным голосом кричала дама. — Ну что за дрянной мальчишка! Вот я тебя! — Дама, путаясь в длиннющих полах халата, наконец поймала мальчишку и стала торопливо с ложки пихать ему что-то в рот. При этом ее шестимесячную прическу «шпын» совсем раздул ветер.

Когда она победоносно возвращалась к дому, крепко держа за руку тщедушного, бледного мальчика, который брыкался и орал во все горло, я увидала, что дама молода, хороша собой, с накрашенными губами, ногти на руках и ногах тоже ярко накрашены, а белые холеные ножки обуты в какие-то сказочно блестящие босоножки.

— Это эвакуированные из Смоленска, — легонько толкнув меня в спину, прошептала Феня. — Подселили… Смоленское артиллерийское училище эвакуировалось… А уж навезли-то они всякого барахла… Известно, военные, все ведь для них! Другие-то вон, в чем были, в том и приехали, а они… Муж-то у нее полковник… Может, уедут! Не нравится ей, вишь, это жилье. Печку я топила… Она не умеет.

Пока мы с Феней разговаривали, пришли из бани Люба с ребятами.

— Здравствуй, сестрица! — увидев Любу, обрадовалась я. — Есть ли какие новости, письма?

— От Миши так и не было никаких вестей, — понурив голову, сказала Люба, ее изробленные руки, казалось, не находили себе места, теребя ситцевый платок. — Василия перевели работать на железную дорогу в Егоршино. Там ему дали квартиру, и он уехал вместе с женой Марией Александровной… Да ты проходи в дом, мы как раз ужинать собирались, — торопливо бросила Люба, пряча заплаканные глаза.

Ужинали мы в комнате, которую снимала Люба у Черепановых. Долго сидели, говорили о том о сем:

— Жить совсем стало невозможно. На рынке цены с каждым днем страшно увеличиваются. Евреи богатые наехали, денег чемоданы навезли. Небывалые цены за продукты дают. Я молоко беру по пол-литра для доченьки Гали, тут у одних по 3 рубля, но вчера хозяйка сказала, что с завтрашнего дня молоко будет дороже. Что делать? — тяжело вздохнула, Люба, — только ведь и всего-то пол-литра беру. Жалко мне и Валю с Володей, они тоже молока хотят. Да где уж им, когда самой младшей не хватает. Все думаю, пусть в садике едят. А в садике тоже стали кормить плохо, ребята приходят голодные и сразу есть просят. За хлебом такие очереди, ужас! По буханке в руки давали. Но, говорят, с 1 сентября будет карточная система, тогда порядок будет. Все будут прикреплены к определенному магазину, и каждый без хлопот получит свой паек. Хорошо бы так-то! Да, Маня, в очень тяжелом положении я оказалась. Зима идет, малышка родится, а квартира холодная, дров у меня мало. Как быть? — Люба заплакала, я вместе с ней…

Утром Люба меня представила хозяевам, они как раз завтракали.

— Вот сестра моя — Маня, приехала… учиться хочет… — запинаясь, несмело сказала Люба, — помогать по дому будет, вот бы прописать ее… ведь продуктовую карточку получать надо…

— Феня, подай Любе домовую книгу! — неопределенно хмыкнув, промолвил Иван Иванович Черепанов, оглядев меня с ног до головы.

Первый день в медицинском техникуме прошел быстро — студентам показали кабинеты, в которых они будут учиться, познакомили с учителями. Уроков не было, первокурсников попросили помочь очистить чердак от старой мебели, книг и икон, которые остались здесь после музея. Мы изрядно перемазались в пыли, но чердак очистили. Иконы и все имущество погрузили на грузовик и увезли. После работы студентам объявили, что завтра всех отправляют в колхоз и нужно быть в рабочей одежде.

Пришла я домой рано. Нарядная дама с сыном опять были во дворе. Феня им носила воду.

— Отвратительный городишко, — ворчала дама, сморщив очаровательный носик, — не город, а черт знает что, хуже деревни, пыль, грязь. Кругом одни деревенщины, — красноречиво глянув на Феню, — где же мне найти порядочную домработницу?

— Неонила Петровна, ведь война теперь, какие же домработницы! — воскликнула прямодушная Феня, стараясь вразумить и успокоить даму.

— Вадик! Вадюня! — с придыханием окликнула дама сына, театрально воздев руки к небу. — Куда же мы с тобой попали? Куда же нас завез папка! Уж лучше бы нам с тобой остаться у бабушки!..

Далекий взрыв снаряда прервал ее тираду. В Буграх шли учения курсантов-артиллеристов, они день и ночь бухали из орудий.

Я зашла в дом. В дверях меня встретила улыбающаяся Люба:

— А мне сегодня многое удалось сделать, вот смотри, получила на всех продуктовые карточки, — глаза Любы сияли от счастья, — на детей-дошкольников и иждивенцев дают триста, а на учащихся четыреста грамм хлеба. Мне 300, а тебе 400! — от возбуждения у сестры тряслись руки. — Прописала тебя в домовую книгу, в горисполкоме дали карточку, только вот долго пришлось в очереди простоять. А хлеб я получила быстро. Наш квартал к третьему магазину прикрепили. Итого один килограмм шестьсот грамм. Будем живы, не помрем!

Я пересмотрела все свои вещи: в чем же мне ехать в колхоз? Отцова телогрейка и сапоги были велики.

— Мань, погоди, — увидев мои мучения, подошла ко мне Люба, — у меня где-то был ватник мужа, он тебе лучше подойдет, — Люба порылась в кладовке и принесла мне старую телогрейку Михаила Власовича.

Рано утром, взяв с собой кусок хлеба, немного денег, я отправилась к месту сбора. Возле техникума уже стояла небольшая группа студентов. Многие девушки были одеты хорошо — в вязаные свитера, береты, элегантные курточки и изящные ботиночки. Когда я подошла, одна из модниц окинула меня быстрым взглядом, на мгновение остановилась на потертой с чужого плеча телогрейке и стоптанных кирзовых сапогах, отвернулась к своей подружке и громко прошептала: «Смотри, какое пугало!» Опешив от такой встречи, я отошла в сторону.