Владимир Першанин - «Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага Страница 22

Молодой сапер не успел закончить свою мысль.

Один из десантников, подбежав к краю низины, увидел сбившихся в кучу немцев и на секунду замер.

Хотел ли он крикнуть заученную фразу «Хенде хох!» или открыть огонь из автомата, осталось неизвестно. Обер-ефрейтор, державший наготове свой МП-43, дал короткую очередь. Русский упал и покатился по склону.

— Дурак! — в отчаянии выкрикнул сапер постарше и тоже вскинул автомат. — Нас перебьют в этой яме. Прорываемся!

Восемь человек вымахнули наверх (тяжело раненного унтер-офицера оставили). Стреляя на ходу, они бежали в сторону оврага.

Но обученные и хорошо вооруженные саперы упустили время, потратив несколько минут на бесплодный спор. Кроме того, в группе не было единства. Двое солдат постарше не примкнули к остальным и, бросив оружие, подняли руки. Они поняли, что шансы прорваться ничтожно малы. Лучше сдаться на милость победителей.

Остальные восемь человек угодили под огонь десантников, умелых и быстрых в бою, набравших достаточно опыта за годы войны.

Саперы падали один за другим. Они успели достать пулями двоих десантников, но это лишь прибавило русским злости. Молодой немецкий солдат, опустошив магазин автомата, понял, что не успеет его перезарядить. Пригнувшись, бежал к оврагу.

Тренированное в лагерях гитлерюгенда тело легко отталкивалось от земли, он бросил мешавший ему автомат. Сапер пробежал мимо разваленной траншеи боевого охранения, мельком глянув на тела убитых.

Ему казалось, он летит над землей, а до спасительного оврага оставалось всего ничего. Удар в спину лишь прибавил скорости. Он не заметил момента, когда исчез горизонт, его заслонила земля, о которую он ударился всем телом.

— Удрать хотел сучонок! — бормотал десантник и дал для верности еще одну очередь в пытавшегося подняться немца.

Обер-ефрейтор и еще один уцелевший сапер бежали с оружием в руках. Тяжелое дыхание, треск выстрелов помешали услышать им неожиданно возникший звук. Когда ефрейтор повернул голову, он увидел стремительно надвигавшийся русский танк.

Окутанная выхлопами дыма, громадина ревела, лязгали гусеницы. Господи, они прозевали собственную смерть! Обер-ефрейтор сделал невозможное. Он сумел отпрыгнуть и вывернуться из-под лязгающих гусениц.

Его напарника ударило, разбило о броню, а крутнувшаяся гусеничная лента размолола траками тело. Танк промчался мимо. Ефрейтор, не отрывая взгляда от сплющенных, вмятых в землю останков, сдернул с плеча фаустпатрон.

Десантник, бежавший следом за «тридцатьчетверкой», нажал на спуск ППШ. Пули угодили ефрейтору в живот, он тщетно зажимал раны ладонями, кровь остановить не удавалось.

Десантник нагнулся, подобрал фаустпатрон, не забыл отстегнуть часы и прибавил шагу, догоняя своих.

Двоих немецких саперов, поднявших руки, спасло лишь то, что поблизости оказался взводный лейтенант. Десантники, обозленные гибелью товарищей, видели горевшие танки и самоходки и щадить врага не собирались.

— А ну угомонились! — крикнул молодой лейтенант с перевязанной шеей (задело осколком) и заслонил собой пленных. — «Языки» пригодятся, тем более саперы.

Единственное уцелевшее штурмовое орудие не могло прикрыть отступавших саперов. «Штуга» получила несколько попаданий и торопилась убраться, пока еще работал двигатель. Посылая снаряды в русские танки, она сумела уйти.

Но и атака бронетанковой группы замедляла свой темп. Из укрытия вели огонь несколько гаубиц — «стопяток». Одна «тридцатьчетверка была повреждена близким попаданием. Вскоре был подбит фаустпатроном еще один танк.

Немецкий лейтенант, командир саперного взвода, понимал, что убегать бессмысленно — русские машины их догонят. Он приказал остаткам взвода занять пустующую траншею, на холмах их было в достатке. Глубокая траншея казалась надежным укрытием.

— Будем сражаться, — заявил он.

За считаные недели до конца войны, когда исход был абсолютно ясен, немецкие солдаты по-прежнему воспринимали высокопарные призывы как должное.

Многих сумели убедить, что именно сейчас наступила переломная точка. Война сказочным образом повернется лицом к отважным воинам рейха. Русские, прошедшие с боями половину Европы, будут остановлены у Берлина, а затем начнется их бегство. Удивительно, но вера в эту абсурдную идею была еще сильна.

Она подкреплялась слухами о сверхмощной бомбе, способной смести с лица земли целую русскую дивизию. Шли разговоры о стремительном марше танковых армий, давно сформированных, находившихся в резерве, а сейчас готовых обрушиться на советские части, смять их и повернуть вспять.

Два десятка саперов получили команду и, не слишком задумываясь, приступили к ее выполнению. У каждого солдата имелся фаустпатрон, одна-две противотанковые гранаты, магнитные мины. Пулеметчики устанавливали скорострельный МГ-42, который быстро уничтожит десантников.

— Подпустите танки поближе и открывайте огонь, — инструктировал подчиненных лейтенант. — Когда их машины загорятся, пойдем на прорыв.

— Вряд ли русские подставятся, — негромко заметил один из саперов. — Они размолотят траншею, не подходя близко.

Его не услышали. Однако одну «тридцатьчетверку» подбить сумели. Молодой командир танка хотел с маху смести остатки немецкого взвода и угодил под кумулятивный заряд.

Чистяков вовремя заметил опасность и приказал остальным машинам не приближаться к траншее.

— Их десантники добьют! Обходите стороной.

Но впереди оказалось минное поле. Подорвалась самоходка лейтенанта Воробьева, который неосторожно вылетел вперед, торопясь вступить в бой.

Повезло, что мина не проломила днище, а лишь порвала гусеницу и вывернула одно из нижних колес. И сразу открыли огонь гаубицы — «стопятки», спрятанные где-то в укрытии.

Снаряды падали густо и довольно точно. Оставлять обездвиженную машину под огнем было нельзя. Чистяков подогнал свою самоходку поближе, стали набрасывать трос. Снаряд рванул в нескольких шагах. Заряжающий из экипажа Леши Воробьева свалился на подломленных ногах лицом вниз.

Когда перевернули тело, увидели, что крупный осколок угодил в грудь. Комбинезон и ватная жилетка были разорваны и пропитаны кровью. Радист Линьков широко раскрытыми глазами уставился на умирающего. Он еще не привык к внезапным смертям в бою.

— Быстрее, — торопил экипажи капитан. — Валентин, бери трос!

Машину Воробьева кое-как вытащили из-под обстрела. Танкисты вели огонь и тоже отходили.

Отступать не хотелось, но другого выхода не оставалось. Машины загнали под прикрытие каменистого гребня. Перевязывали раненых, осматривали повреждения.

Самоходку Воробьева притащили без правой гусеницы. Ее скрутило во время транспортировки. Прикинули, что работы хватит на всю ночь. Запасных гусеничных звеньев хватало, искали ось для вывернутого колеса.

Остатки немецкого саперного взвода отбивались отчаянно, десантники несли потери. Один из командиров машин развернул орудие в сторону траншеи и крикнул десантникам:

— Осторожнее! Сейчас я по ним осколочными врежу.

Несколько выстрелов развалили траншею, перебили большинство саперов. Офицер и двое-трое солдат, отстреливаясь из автоматов, пытались вырваться из кольца.

Никита Зосимов и другие десантники били вслед из автоматов. Одного немца уложили, подранили офицера. Но его подхватил уцелевший солдат и вытащил под прикрытием гаубичного огня.

В экипаже Воробьева, кроме заряжающего, погиб от сильного удара о броню стрелок-радист. Сам лейтенант был контужен.

«Тридцатьчетверке», в которую угодил фаустпатрон, отчасти повезло. Там погиб механик, но остальной экипаж уцелел. Спасли открытые люки. Мгновенная вспышка кумулятивного заряда обожгла танкистов, полопалась кожа, кого-то оглушило.

Но четверо человек остались в строю и даже сумели погасить пламя. Вышли из строя прицел и панорама, сгорела электропроводка. Проводку можно было починить, а стрелять пришлось бы, целясь через ствол пушки.

Чистяков связался с Пантелеевым и коротко доложил обстановку. В строю остались одна самоходная установка и три танка.

— Еще две машины ремонтируем. Нужны боеприпасы, особенно к «зверобою», и в первую очередь надо срочно эвакуировать раненых.

— Наступать не сможешь?

— Впереди минное поле. Саперы начнут работу, как стемнеет.

Экипаж Чистякова прислушивался к переговорам и мрачно рассуждал:

— Куда лезть? На мины? И снарядов кот наплакал. Десантники сидели возле машины, курили. Кто-то хлебнул трофейного рома, но бодрости это не прибавляло. Холодный апрельский день приближался к вечеру.

Люди вымотались, хотели хоть какой-то передышки, чего-нибудь перекусить, выпить, а завтра как бог даст.

Подполковник Пантелеев по своей обычной привычке решения принимал быстрые и четкие. Через пятнадцать минут снова запищала рация. Пантелеев говорил коротко и отрывисто: