Иван Старчак - С неба - в бой Страница 22

Пока Бедрин обмороженными пальцами расстегивал гранатную сумку, висевшую на поясе, гитлеровцы успели добежать до него. Но и на этот раз смерть обошла его…

Все слушавшие рассказ Бедрина долго потом молчали. Через некоторое время я спросил Панарина, Ушенко и Тюрина, не встречалась ли им группа Руфа Демина. Она имела задание беспокоить вражеские войска в местах их скопления.

— Нет, не видели, — за всех ответил Панарин. — Придет, не заблудится. Он же охотник!

Из штабной землянки стремительно выскочил лейтенант Алексей Касимов. Застегивая на ходу куртку, он стал кого-то искать глазами. «Уж не меня ли», — подумал я и окликнул Касимова:

— Алеша, сюда!..

Он бросился ко мне и крепко стиснул своими лапищами.

— Отпусти, чертушка! — только и мог я сказать. — Фашисты не подстрелили — от твоих медвежьих объятий задохнусь. В чем дело?

С трудом сдерживая возбуждение и переходя на «ты», чего раньше между нами не было, он сказал:

— Знаешь, Иван Георгиевич, наши Теряево и Волоколамск взяли. Слышишь, Во-ло-ко-ламск! Только что радиограмму получил.

Нас окружили бойцы. Весть о крупной победе наших войск быстро распространилась по всему лагерю. Мы ликовали. Получилось что-то вроде митинга.

Потом все, кто вернулись с задания, пошли спать. И я тоже.

На рассвете Касимов еле разбудил меня:

— Иван Георгиевич… Товарищ майор!.. Получен приказ возвращаться на Большую землю!..

Это было 25 декабря 1941 года.

Начали готовиться. Перейти линию фронта не менее трудно, чем вести боевые действия в тылу врага. А то и сложнее, если войска противника держат сплошную оборону. Тогда сквозь его боевые порядки просочиться особенно трудно.

Подумали мы с начальником штаба и решили разделить отряд на несколько частей. Каждая из них должна действовать самостоятельно.

В тот же день, под вечер, все наши подразделения покинули стоянку. Я уходил с последней группой. По небу плыли темные облака. Задумчиво смотрели нам вслед из-под мохнатых белых шапок величественные сосны. Стоило задеть нечаянно ветку, как сверху на голову и плечи сыпался снег.

Еще не темно, и я хорошо вижу идущих впереди десантников. У большинства из них стоптанные или сильно раздавшиеся валенки, стянутые амортизационными парашютными резинками.

Кто-либо нет-нет да и крикнет идущему впереди простуженным голосом: «Не режь лыжню!» А как ее не резать, если уже десять суток мы почти все время на ногах.

Рассвет следующего дня встретили на реке Ламе.

Как мы ни старались соблюдать осторожность, гитлеровцы все же обнаружили нас. Они окружили место нашего расположения с трех сторон и, открыв беспорядочный огонь, попытались потеснить парашютистов в нужном им направлении.

Это напомнило мне далекое детство. В Забайкалье мы, деревенские ребята, вот так же часто гнали зайцев на притаившихся в засаде охотников. Намерение неприятеля было разгадано. Подразделения пошли прямо на выстрелы, прорвали редкую цепь и вскоре пробились к своим. Первыми нас встретили красноармейцы из соединения 1-й ударной армии. Тут многие из нас наблюдали такую сцену.

Крепко скроенный пожилой боец, приглядываясь к одному из наших ребят, спросил его:

— Слушай, паренек, ты сам откуда будешь?

— Орловский.

— Вроде видел тебя где-то и голос твой слышал. Звать-то как?

— Ефим Киволя…

Красноармеец оторопело уставился на десантника, потом вдруг бросился его обнимать и целовать.

— Сынок! А я и не признал: вон какую бородищу отпустил!..

Отец и сын долго трясли друг друга.

— А где браток Ваня? — спросил наконец его Ефим.

— Схоронил я Ваню. — И Степан Макарович Киволя рассказал, как он с ним служил в одном кавалерийском эскадроне, как вместе рубали проклятых гитлеровцев и как погиб Иван.

— А мать, братишка Коля?

— Под немцем сейчас, — тихо ответил отец…

Когда выдалась передышка, Степан Макарович и Ефим Степанович продолжили беседу. Они сидели у жарко натопленной печи, курили крепкую махорку и говорили, говорили, говорили…

Так закончились десять суток пребывания нашего отряда во вражеском тылу. За это время мы взорвали двадцать девять мостов, сожгли сорок восемь грузовиков, два танка, два штабных автомобиля, уничтожили и захватили много вооружения и боеприпасов, истребили более четырехсот вражеских солдат и офицеров.

Там, где действовали парашютисты, движение по дорогам в ночное время было полностью парализовано. Даже днем гитлеровцы сопровождали свои колонны танками.

Глава четвертая. Опять Варшавское шоссе

Ясная, морозная декабрьская ночь. Наша небольшая автоколонна мчится по расчищенному от снега Ленинградскому шоссе. Скоро Москва. Город, обычно встречающий путников многоцветьем огней, сейчас погружен в темноту.

Вот и первые ощетинившиеся стальными ежами и надолбами окраинные улицы. Нас останавливают, проверяют документы. Наконец добираемся до центра. Диктор объявляет отбой воздушной тревоги. На улицах пока никого, лишь на мотоциклах проносятся патрульные да четким строем проходят подразделения.

Находим нужный адрес, приводим себя в порядок, ужинаем и сразу же ложимся спать. Утром я иду в штаб ВВС. Там один из оперативных работников знакомит меня с общей обстановкой на Западном фронте, объясняет, что контрнаступление под Москвой проводится поэтапно.

— Первый этап, — говорит он, — начавшийся шестого и закончившийся семнадцатого декабря, как известно, завершился разгромом ударных группировок противника. Затем войска левого крыла Западного фронта развернули бои за освобождение Калуги и выход в район Юхнова.

«Опять Юхнов, — подумал я. — Видно, накрепко связала меня судьба с этим городком». Правда, мне еще не сказали, где предстоит действовать нашему отряду, но я уже не сомневался, что выбрасываться нам доведется вблизи Юхнова. Дальнейшая беседа подтвердила мою догадку. На нас возлагалась задача перехватить основные коммуникации неприятельской группировки, действующей против левого крыла Западного фронта.

— Когда полетим? — спросил я.

— Возможно, завтра, двадцать восьмого декабря. А может быть, дня через два-три…

Когда вернулся к десантникам, они, естественно, стали спрашивать, в какую сторону им лыжи навострить.

Николай Харитонович Щербина, перешедший со своей группой линию фронта днем позже, чем весь отряд, отозвал меня в сторону и спросил:

— Ну что… завтра-послезавтра?

— Угадал.

— А чего же тут гадать? Я даже могу сказать куда.

— А ну, а ну?..

— Не иначе, как на Варшавское шоссе, — продолжал Щербина, — где же лучше преградить путь отступающим?

Да, комиссар был прав. А это значило, что и для немцев наша высадка вблизи Юхнова не будет неожиданностью.

На другой день меня вновь вызвали в штаб ВВС фронта. Мне вдруг напомнили, что я являюсь начальником парашютнодесантной службы, и прямо сказали, чтобы на этот раз с отрядом не летел, а занялся своими делами в штабе.

Мне как-то даже не по себе стало. Я считал, что в районе Юхнова, где знал каждую кочку, быть обязан. Обратился к командованию с просьбой разрешить возглавить десант. Видимо, мои доводы убедили начальство, и я получил «добро».

В тот же день отправился на Внуковский аэродром: парашютисты были там.

Неожиданно встретился с капитаном Андреем Кабачевским. Он так торопился, что поговорить нам не удалось. Андрей лишь успел шепнуть, куда и с каким заданием летит.

Вскоре подошел и наш черед садиться в самолеты. Еще через некоторое время тяжело нагруженные машины начали взлетать. Вдруг в небо взвились две зеленые ракеты — и отправка остальных кораблей была приостановлена. Справляюсь, в чем дело.

С командного пункта сообщили, что резко ухудшилась погода. Радиокоманды полетели к тем экипажам, которые находились в воздухе. Но не все они смогли принять приказ на посадку, и часть десанта была выброшена. После стало известно, что, рассчитывая на скорую подмогу, приземлившиеся бойцы атаковали вражеский аэродром. Не получив подкрепления, они в неравной схватке погибли.

Тогда же я узнал о смерти лейтенанта Алексея Касимова. Он пал в бою при переходе линии фронта. Алеша был совсем еще юным. Только-только став летчиком, он рвался в бой. Однако машин не всем хватало. Касимов не мог бездействовать. Вместе с другими «безлошадными» он изъявил желание стать временно десантником. Несмотря на молодость, Касимов был серьезным и рассудительным командиром.

Во время первой нашей беседы он сказал мне:

— Не думайте, что прошусь во вражеский тыл из любви к острым ощущениям. Я хорошо понимаю, что это такое. Мне всего двадцать два года и очень хочется жить. Но кто-то же должен идти в атаку? Не всем удается дойти до неприятельских окопов, а все равно они делают нужное дело.