П. Курочкин - Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами Страница 22

Абдусамат, развернув самолет и ведя его параллельно линии костров немного в стороне, отчетливо представил, что происходит на земле. Партизанская группа блокирована и заняла круговую оборону аэродрома, защищая его, как последнюю надежду. Боеприпасы на исходе. Десятки тяжело раненных, которые уже ничем [95] не могут помочь товарищам. Единственный выход — прорвать кольцо. Но для этого необходимы снаряды, патроны, гранаты, нужно посадить самолет. Кругом бушует огонь. Достаточно одной небольшой его искорки, чтобы сжечь самолет. Абдусамат окинул взглядом друзей. Четыре пары глаз оторвались на миг от приборов и рычагов, смотрели уверенно, спокойно. Они говорили: «Действуй, командир, будет порядок».

Решение созрело. Последний разворот сделать как можно дальше, чтобы гитлеровцы решили, что самолет ушел восвояси, выйти на прямую с приглушенными двигателями, тихо подойти к аэродрому и сесть. Так и сделаем. Только спокойно — ведь дело простое — приземлиться точно у Т. Тысячи раз это делал и сейчас сделаешь. Вот крайний костер — отличное Т.

«Бортмеханик, шасси!»

«Есть шасси! — два знакомых легких толчка. — Шасси выпущены, командир. Встали на замки, зеленые горят!»

«Выпустить щитки!»

«Есть щитки!»

Обыкновенный деловой разговор, обыкновенные действия.

Слева замелькали ряды деревьев, их верхушки уже выше плоскостей. Вот и она, матушка-земля, и начинается она от костра. Мягкое прикосновение, самолет покатился и, сдерживаемый тормозами, остановился на краю площадки.

Теперь говорила земля. Говорила в полный голос грохотом разрывов и зловещей трелью пулеметных очередей. На земле шел бой.

К самолету подбежали люди. Они очень спешили. Но прежде чем ящики с боеприпасами замелькали по живой цепочке к лесу, каждый из этих людей успел в коротких объятиях и теплых словах выразить всю меру благодарности этой пятерке ребят в летных куртках.

Тайметов, став чуть в стороне, жадно курил.

«Дай прикурить, сынок!» — Абдусамат оглянулся и замер. Рядом стоял Сидор Артемьевич Ковпак, знаменитый партизанский командир.

«Товарищ командующий...» — начал Тайметов, вскинув руку.

«Не надо, не надо. И так вижу, что задание ты выполнил — и земной тебе поклон за это. — Ковпак крепко обнял и поцеловал летчика. — А теперь давай о деле [96] — раненых пора вывозить, да побыстрей. Вам улетать, а нам пробиваться — времени в обрез».

Три с половиной тонны боеприпасов разгрузили, сорок два раненых приняли на борт за семь минут. На исходе восьмой минуты под огнем противника взлетели.

Когда вручали Абдусамату первую боевую награду — медаль «Партизану Отечественной войны» 1-й степени, вспомнил он эти восемь огненных минут и этот свой боевой вылет.

...110 раз вылетал в тыл противника и командир экипажа ЛИ-2 Иван Иванович Анисимов, выпускник той же Тамбовской летной школы, которую в свое время заканчивал я. Тяжелые транспортные машины базировались на железнодорожной станции Выползово, недалеко от Бологого. Самолеты снабжали партизан Ленинградской, Новгородской, Калининской областей и Прибалтийских республик, летали дальше, чем мы. Они сбрасывали народным мстителям продовольствие, оружие, консервированную кровь для раненых, листовки. Иногда им удавалось садиться на лесные площадки, и тогда летчики, как и мы, забирали в обратный рейс партизанских сирот.

Темные безлунные ночи, низкая облачность, осадки создавали для самолетов относительную безопасность. Летать приходилось в районы Пскова, Чудского озера. Линию фронта обычно пересекали на бреющем, причем в таких местах, где было меньше вероятности попасть под огонь зенитных установок или нарваться на ночных истребителей-перехватчиков. Поэтому летчики делали порядочный крюк в сторону от трассы. Длинные зимние ночи давали достаточно времени, чтобы доставлять груз за сотни километров и возвратиться на базу.

Иногда случалось и из ряда вон выходящее. Как-то экипаж Анисимова получил задание доставить груз в район, занятый партизанами. Погода была как по заказу: шел снег, тучи лежали чуть ли не на самой земле.

Взлетели. На бреющем пересекли линию фронта и пошли курсом на Ильмень. Слева — Старая Русса, справа — Новгород. До Чудского озера дошли благополучно. В заданном месте сделали круг. Условных костров не было. Выполнили второй круг — на земле по-прежнему темно. Пошли на запасную цель. Вскоре под крылом вспыхнули костры. Значит, все здесь в порядке. Сбросили груз, получили кодовый сигнал, что он принят, или «квитанцию», как это называлось у нас. [97]

На обратном пути Анисимов должен был пересекать железную дорогу Ленинград — Псков. Когда самолет оказался над ней, бортстрелок, который находился в башне с хорошим обзором, что-то закричал. Командир послал бортмеханика узнать, в чем дело. Оказалось, стрелок обнаружил поезд. Анисимов посмотрел вниз — точно! Он дал команду стрелку — зарядить пулемет зажигательными патронами, а сам стал пристраиваться к поезду. Зашел с правой стороны. Ночь темная, но поезд видно — светятся какие-то огоньки. Этот заход Анисимов выполнил как бы примериваясь. Потом он обогнал поезд, развернулся и сделал второй заход, уже боевой. Снизился до минимальной высоты — метров десять, — прижался поближе к поезду, как мог погасил скорость. Стрелок открыл огонь. Пулеметные трассы ударили по паровозу. На нем загорелось что-то, рассмотреть не удалось — поезд уплыл назад.

После третьего захода вспыхнул один из вагонов, и огонь разметал темноту. Взрыва экипаж не услышал, но самолет сильно тряхнуло и чуть не положило на крыло. Анисимов выправил машину, посмотрел вниз: поезд пылал! В свете зарева было видно, как вокруг него метались фашисты.

А через три дня от партизан пришло донесение, что советский самолет взорвал немецкий эшелон с военным грузом. Партизаны захватили поезд, взяли богатые трофеи. Гитлеровцы несколько дней не могли восстановить движение на этом участке дороги.

А через несколько дней зенитный снаряд попал в мотор самолета Ивана Ивановича Анисимова. Машину бросило в сторону. И тут же мотор смолк. Назад до партизанской базы тяжело груженную детьми машину не довести. Анисимов решил хотя бы перетянуть через пинию фронта, добраться до своей территории.

Тяжело, с надрывом, гудел правый мотор. Весь экипаж напряженно вглядывался в ночь. Вариометр неумолимо показывал снижение, приближалась земля. На пределе температура и давление масла. А внизу — черный лес. Деревья, деревья — ни одного светлого пятна! И когда уже казалось, что посадка на деревья неизбежна, впереди прямо по курсу что-то неясно засветлело — поляна, озеро или болото. Но выбора уже не было. Зажигание выключено. Не выпуская шасси, Анисимов сажает самолет на вынужденную... В стекла полетели комья снега. Затрещал фюзеляж. Потом наступила [98] тишина. Машина основательно пострадала, но все уцелели.

Четыре дня летчики с детьми добирались до железной дороги. Четыре дня и четыре ночи шли они через густой лес, по пояс проваливаясь то в сугробы мокрого весеннего снега, то в болота и ямы с водой.

На пятые сутки «робинзоны» добрались до деревушки вблизи железной дороги. Здесь всех накормили картошкой. Правда, не было хлеба, да и соли в обрез, но все равно еда показалась самой вкусной на свете.

Спустя несколько дней подбитый самолет отремонтировали, поставили «на ноги» и он снова встал в строй.

...Так дрались мои товарищи по оружию, однокашники и коллеги-аэрофлотовцы, одетые в армейскую форму.

Пока руки держат штурвал

В зимние месяцы мы летали в основном ночью, успевая выспаться за короткий день. Поскольку самолеты были поставлены на лыжи, можно было безбоязненно садиться на замерзшие озера — их немало встречалось по маршруту. Как всегда, партизанам мы возили гранаты, патроны для бронебоек, автоматов и винтовок, мины разного назначения, медикаменты, газеты, письма. В каждый тюк старались вложить записку и от себя, вроде: «Боевой привет партизанам глубокого тыла от летчиков! Бейте гадов метко и крепко!»

Когда у нас наладилось регулярное воздушное сообщение со многими бригадами, от партизан стали назначаться специальные люди, которые принимали самолеты и руководили посадкой детей. От своего начальника штаба они узнавали сигналы и точно раскладывали их на земле. Например, по таблице кодов сегодня был «конверт». Этот опознавательный знак устраивался так: четыре костра по бокам, пятый — «печать» называется, самый большой — посредине. Или «стрела»: пять-шесть костров в цепочку, а два по бокам — «перья стрелы».

Конечно, сигналы постоянно менялись и держались в строжайшей тайне от противника. Тем не менее гитлеровцы зажигали на земле массу своих костров и, случалось, сбивали нас с толку.

Партизаны понимали, какой ценой доставался нам каждый полет, и старались как могли угодить нам. Любимым [99] партизанским подарком для летчиков был трофейный пистолет. Тонкие психологи были партизаны. Хорошо понимали, что как бы здорово ни воевал летчик, какие бы подвиги ни совершал, все равно он был лишен одной радости — сам никогда трофеев не добудет. Вот и дарили они нам или «вальтер», или парабеллум, а то и бельгийский браунинг.