Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость Страница 22

— Это хорошая идея. Буду наведываться к тебе.

— Я все время буду думать о тебе и искать глазами.

— Хочу, чтобы ты была спокойной.

— Постараюсь.

Но было заметно, что она переживает и за себя, и за него, что она просто боится, чтобы не случилось беды. Она вся в смятении, в странно-возбужденном состоянии, словно ее бьет лихорадка, и лицо бледное. Сначала он подумал, что это от бессонной ночи, теперь же понял — она волнуется, у нее до предела напряжены нервы, но держится, хочет показать, что спокойна.

Подошел Райков и доложил, что пока все спокойно, но из-за сада, где-то в глубине вражеского тыла, слышен гул, похожий на шум танковых двигателей. Но какого-то движения пока не замечено.

Ефрейтор разостлал на бруствере хода сообщения свою неизменную попонку с Темляка, которая служила скатерью-самобранкой, на нее положил полотенце, а на него положил чурек и бутылку, заткнутую кукурузной кочерыжкой.

— Что ты, старик! — удивился Оленич.

— Время позавтракать. Потом некогда будет.

— Ну, ладно. А бутылку зачем? Что в ней, неужели рака, самогон?

— Нет, это не водка и не вино, а мед.

— Где взял это богатство? Вчера не было меда.

— Вчера не было, сегодня есть. — Еремеев еще больше сморщил лицо, прищурил глаза: — Из кухни передали по случаю повышения в звании.

— Ты чего хитришь? Какая кухня?

— Разве нет? Сказали — из кухни.

— Признайся, выпросил у кабардинца?

В разговор вмешалась Женя:

— Не придирайся к старику. Он отлично придумал! Надо же как-то отметить такое важное событие. Разве ты не рад? И вообще, Андрей Петрович, тебе не идет, когда ты гневаешься.

— А ты помолчи!.. Бери, ешь.

Женя отглотнула немного из бутылки и с наслаждением облизывала губы. Совсем неожиданно, как снег на голову, из кустов вышел Николай Кубанов. Он сразу оживился, повеселел, хотя видно было, что устал до чертиков, лицо осунулось, буйный чуб не вился, как обычно, а сник и прилип ко лбу.

— Ха, лейтенант Оленич неплохо устроился!

Женя перебила:

— Старший лейтенант!

— Ах, старший лейтенант! Ну, тогда понятно. Это же совсем другое дело! Позавидуешь: звание, красивая девушка, бутылочка…

— Присаживайся, — пригласил Андрей. — Ты, наверное, голодный как волк.

— Хорошо бы пожрать маленько. Но некогда. Забежал на минутку — передохнуть. Еле проскочили…

— Как Темляк?

— Знаешь, до сих пор тоскует по тебе. Хотя отношения у нас налаживаются. Ну, мне пора: в штабе я должен быть через полтора часа. Побежал! «Языка» тащим, тяжело. После боя встретимся. Пока! — Николай махнул рукой и даже не улыбнулся на прощанье — то ли устал, то ли грустно расставаться — и скрылся за кустами.

Подул ветерок, и посыпалась листва. Один багровый листочек зацепился за волосы Жени, Андрей снял его, а она посмотрела вверх, в небо.

— Золотая осень, — проговорила Женя, — золотая пора.

Оленич незаметно вздохнул: он любил эту пору года, «бабье лето», время прозрачных осенних красок, свежего воздуха, бездонной голубизны неба. Он не помнил, почему полюбил осеннее время, что было причиной его душевного подъема именно в дни буйства красок, тишины и преддверия ненастья, как он пришел к ощущению этой красоты, но эта пора восхищала и волновала.

Стояли рядом и молчали, словно прислушивались к мыслям и чувствам друг друга. Невдалеке прошелестели кусты, и они вздрогнули от неожиданности, Женя невольно прижалась к Андрею. Из кустов выскочил запыхавшийся боец-пехотинец. Увидев двух офицеров, он растерянно остановился и хотел броситься назад. Оленич крикнул:

— Стой! Кто такой? Откуда?

Крупный детина, без оружия, оглянулся с виноватым видом:

— Да я, товарищ лейтенант, с правого фланга… Хотел проскочить на левый, там у меня землячок, проведать, покуда не поднялась эта кутерьма.

— Вы что, товарищ боец, спятили?! Какой землячок, когда вот-вот полезут фрицы! Где ваше оружие? Марш назад в свой окоп! Я проверю.

— Слушаюсь, — промямлил солдат и скрылся в кустах.

А со стороны второй линии окопов послышался зуммер телефона и приглушенный голос забубнил:

— «Орион», «Орион»! Я — «Обойма», я — «Обойма»! Отвечай!

И тут с переднего края донеслось:

— Воздух! Воздух! Идут на нас!

— Я в санпункт! — вскрикнула Женя и побежала.

Из-за верхушек деревьев хмурого леса вынырнуло звено «юнкерсов». Со свистом и воем они начали падать с высоты на боевые порядки, поливая пулеметным огнем, почти припадали к земле. Сбросив бомбовый груз, устремились круто вверх. Не успели они отойти в сторону, как появилась новая тройка самолетов, и пошло одно звено за другим. Пикирующие бомбардировщики — грозные машины, они не только бомбили и обстреливали из пулеметов, но пугали своим внешним видом, воем да свистом, пригибали к земле, подавляли волю. Оленичу за год войны они встречались много раз, и то он никак не мог привыкнуть к их угнетающему воздействию на психику. А малообстрелянный боец часто терялся и с трудом сохранял самообладание.

Первые атаки особого вреда не принесли — бомбы взорвались далеко в тылу, за второй линией окопов, взметнув столбы песка. Оленич понял, что они осторожничают, боятся попасть по своим. Значит, пехота противника где-то поблизости, вероятнее всего в лесу, в саду и за холмами. Но после получасового перерыва «юнкерсы» налетели снова. Теперь они сбросили несколько бомб на плато, которое примыкало к реке и на котором располагалась оборона. Еремеев крикнул командиру:

— Разрешите стрелять по самолетам?

Оленич скептически махнул рукой: мол, дело это бессмысленное. Но ординарец воткнул в бруствер рогатину из сухой ветки, приладил винтовку и начал деловито и сосредоточенно постреливать каждый раз, когда подлетали вражеские самолеты. Он успевал сделать три-четыре выстрела.

С каждым налетом самолеты пролетали все ближе к передней линии окопов, все прицельнее били из пулеметов, а небольшие бомбы взрывались почти в боевых порядках. «Юнкерсы» припадали к земле, чуть ли не цепляясь выпущенными шасси за кустарник. Оленич боялся, чтобы пулеметным обстрелом противник не повредил станковые пулеметы еще до начала боя. Поэтому пробрался к позиции Райкова и облегченно вздохнул: боеприпасы были надежно спрятаны в ниши, а «максим» обнесен валом из песка. Опасно только прямое попадание бомбы, мины или снаряда. Райков доложил, что командир самой крайней огневой точки — Коляда передал: в лесу напротив обороны замечено движение людей. По всей видимости — противник. Усилил наблюдение.

Оленич хотел было пройти к Коляде и посмотреть, что там за движение, но наткнулся на бронебойщиков. Два бойца сидели на дне окопа, а ружье лежало на бруствере — и сами солдаты, и их оружие присыпано пылью и песком.

— Почему не бьете по воздушным целям?

— Не было команды. Наш сержант во втором отделении.

— Немедленно привести ружье в позицию для стрельбы по самолетам! Открывайте огонь!

— Есть! — произнес младший сержант, видимо наводчик, поднимаясь и отряхиваясь от пыли. А второй номер, громоздкий парень, оказался тем знакомым Оленичу, который искал земляка.

Они вздыбили свою длинноствольную бронебойку и изготовились к стрельбе. Старший лейтенант поискал главами Еремеева, но ефрейтора не было видно. Послышался нарастающий гул самолетов. Тройка бомбардировщиков пронеслась низко над окопами. Бомба упала где-то возле пулемета Майкова. Андрей, забыв про бронебойщиков, кинулся к своим.

— Еремеев! Что там у нас?

Старый солдат сидел на бруствере и протирал тряпочкой винтовку.

— Бодрова зацепило осколком, а так — все живы.

Где-то за лесом, а может быть и в самом лесу, завыли немецкие шестиствольные минометы, С шелестом и свистом мины пролетели над головами Оленича и Еремеева и шлепнулись звонко и многоголосо в центре равнины, вблизи одинокой яблоньки. Оленич нанес на карту примерное расположение минометов. Еремеев, примостившийся рядом, вытащил из кармана брюк платочек, развернул его, и на солнце блеснули карманные часы. Было видно, что они старинной работы и, по всей вероятности, серебряные. Ефрейтор открыл крышечку и долго смотрел на циферблат, словно читал что-то написанное мелким почерком. Потом осторожно завернул часы в платочек и попросил Оленича:

— Товарищ командир, дайте карандаш и листочек бумаги.

Оленич подал ординарцу и карандаш, и листок бумаги из своего блокнота. Старик начал писать старательно и неторопливо. Сначала Оленич удивился: что это Еремееву приспичило заняться писанием? А потом до него дошло, что солдат хочет оставить на всякий случай письмо домой.

Артподготовка нарастала. Уже били не только минометы, далеко за лесом громыхали дальнобойные пушки. Снаряды уходили далеко в глубину обороны и, наверное, достигали железной дороги.