Александр Зонин - Морское братство Страница 22

Наташа шла от площадки измерительных приборов к дому, нагруженная журналами метеозаписей. Она с крыльца заметила приближающегося офицера и по особенной, быстрой походке и вскинутой голове узнала Николая Ильича. Лицо ее светилось, когда, положив на ступеньки свое имущество, она бежала навстречу.

— Вот хорошо, Коленька. Я словно знала…

— Хорошо, очень хорошо, — повторял и он, целуя ее глаза и руки.

— Ты о чем?

— О жизни и о нас. О чем же?

— Нет, хорошо, что пришел.

— И это хорошо. Ты отдыхать собиралась?

— Что ты! Обрабатывать материал надо. Но недолго.

— Никаких перемен в погоде?

— Никаких.

— Значит, олень не подвел? — с легкой насмешкой спросил Николай Ильич.

В прошлую встречу Наташа важно сказала, что лето будет жаркое, так как олени «шибко линяют», и его умилила быстро приобретенная ею вера в лопарские приметы.

Наташа ответила в том же тоне:

— Как видишь, не подвел. Становится жарко, и на всех участках штиль. Можешь спокойно отправляться в дальний поход.

— Вот как? Ты меня выпроваживаешь?

— А какая разница? За десять миль находясь, ты тоже не появляешься, — мягко упрекнула Наташа, вводя его в комнату. — Садись здесь в кресло и можешь разговаривать — это мне не помешает.

— Не наврешь?

— Сегодня нет.

— В работе тоже хорошо, Наташа?

Не поднимая головы от записей, Наташа протянула:

— Как тебе сказать. Начальник мой, Чика, немножко надоел, философствует скучно. А сказать ему об этом — жестоко. Но, кажется, скажу.

— Ну, бог с ним. Лишь бы погодой занимался дельно. Не было бы другой печали!

— Если б больше не было! — опять протянула Наташа.

— А что? — встревожился Николай Ильич.

— Особого ничего. Пока я пишу, ты рассказывай о себе.

— У меня самое трудное время. Конвоев новых нет. Обламываю бездельников. Помнишь, на корабле был у меня Неделяев?

— Помню.

— Вот и все. Нет, ты о себе продолжай. Ты что-то не договариваешь?

— Я скажу, Коля, скажу! — Наташа захлопнула толстый журнал. — Если хочешь, можем пойти домой. Следующие наблюдения делает Чика. Ладно? Только сторожиху разбужу, чтобы заперла.

Наташа вышла из комнаты, а он вытащил трубку, табакерку с табаком, давешний конверт, найденный на полу у двери. Как всегда, когда мысли были в разброде, он не курил, а лишь жевал мундштук. Что случилось? Больна она, что ли?

— Идем!

— Прости, я твое письмо захватил, а отдать забыл.

— Письмо?

Она очень бегло взглянула на конверт, но не взяла и пошла вперед.

— Об этих письмах я с тобой и хотела говорить. Ты прочитай. Не стесняйся, прочитай. Мне совет нужен, настоящий, серьезный.

Николай Ильич растерянно разорвал конверт и вытащил мелко исписанный листок. Вверху обращения не было. Письмо начиналось с фразы: «Вы продолжаете мне не отвечать», а внизу стояла четкая подпись: «Кононов».

Николай Ильич покосился на Наташу. В ее лице выразились страдание и недоумение.

— Читай, — нетерпеливо попросила она.

Судя по письму, после каждого своего боевого вылета Кононов посылал Наташе своеобразный рапорт. Он сообщая, что уничтожил сторожевой корабль и транспорт немецких войск. «Этой победой опять обязан вам…» «Пока знаю, что вы не думаете обо мне плохо, я бросаю машину в атаку, не сомневаясь в успехе. Завесу было трудно проскочить, но я обманул расчеты немцев, пройдя за линией огня и сделав резкий разворот. Штурман потом спрашивал, что я шептал. Сказал, что ему это показалось. О том, что люблю и иду в бой с вашим именем, никто не узнает, пока не позволите. Никому не открою, что ваш образ стоит между мной и трассами немецких снарядов…»

— Он очень просит разрешения встретиться с тобой, — осторожно сказал Николай Ильич, все-таки возвращая письмо.

Наташа опять не взяла его и поспешно сказала:

— Да, да. Одно и то же в каждом послании. Мне делается страшно. Он болен этой выдуманной любовью. Переложил на меня ответственность за свою жизнь. Я боюсь ответить ему резко…

— Ты говорила с ним?

— Когда же? Помнишь, ты познакомил нас в театре? Он объявил мне о своем чувстве, как только мы начали танцевать. Я сказала, что это оскорбительно.

— Вспоминаю. И он разнервничался, объявил, что опять будет летать в торпедоносной, и сбежал… Вот оно что!..

— Да, с того времени письма и письма. Это мучительно, Коля. Он тайно ходит за мной. Письма всегда под дверью, без почтовых штемпелей. Значит, приносит их. Я готова сбежать отсюда.

— Хочешь, чтобы я с ним поговорил?

— Ты? Это убьет его. Убьет уже одним тем, что я выдала его чувство. Он не понимает, что ты для меня. С его точки зрения, ты некий третий, сторонний.

— Муж?

— Вот именно, муж. Будто это не все! Он одержимый.

— Но если такими одержимыми окажутся еще несколько офицеров? Один — с торпедного катера, другой — с подводной лодки.

— Не шути, милый! Это очень серьезно.

— В таком случае, как все это ликвидировать?

— Если бы ты сообщил командованию, что Кононов болен, что надо послать его лечиться…

— Кто мне поверит? Прежде всего, я сам не вижу никакой болезни. Кононов — ас. Ну, пришло ему в голову расцветить свои переживания в полете. Кому до этого дело? Он командует полком превосходно. У него повышенная нервозность, но разве он обнаруживает ее в чем-нибудь, кроме этих писем? Наташа, милая, мне очень неприятно… но нельзя лишать всех нас одного из храбрейших летчиков.

— Значит, я должна жить в постоянном страхе?

Николай Ильич промолчал. Пугавшее его выражение страдания не оставляло лица Наташи. Оно было таким, когда Наташа рассказывала о Брянске… Может быть, он переоценил ее силы? Ее душа слишком отзывчива на все страдания. Кононов заставил ее думать о нем, беспокоиться за его жизнь, следить за его подвигами.

Удивительно было, что Николай Ильич не чувствовал вражды к Кононову, хотя не мог понять, что это у Виктора — блажь или глубокое чувство. Он припоминал, что в последние месяцы слышал, как осуждали Кононова за бесшабашную нерасчетливость, нежелание превратить случайно, по чутью, примененные новые боевые приемы в точное мастерство.

Говорили, что Кононов нелюдим и к нему в экипаж идут неохотно, что он бывает невнимателен к подчиненным и даже придирчив. Николай Ильич помнил летчика другим.

— Я знаю Виктора давно, — сказал он, взяв Наташу под руку и помогая ей спускаться по трапу. — Он впечатлителен. У него в Ленинграде погибла семья… Но, если ты по-прежнему не станешь отвечать, не век же он будет надоедать тебе.

— Ты не сердись, Коленька. Надо было давно сказать, а все не решалась и от этого вдвойне мучилась. И почему это Клавдию Андреевну никто не мучает? Она такая красивая, интересная…

— Представь, сегодня и я позавидовал Федору Силычу, — отозвался Николай Ильич. — Правильно у них все выходит, как-то особенно правильно.

От пристани навстречу поднимался летчик. Наташа вздрогнула и, когда он прошел, опять упавшим голосом спросила:

— А что, если он сам придет? Не дождется ответа и сам придет?

Николай Ильич нахмурился.

— Это уж черт знает что, Наташа. Ну, придет и уйдет. Чего ты боишься? Себя боишься? — Он чувствовал, что этот разговор отравляет его. И крикнул: — Тогда бы с этого и начала. Красивый парень, не отнимешь. Герой!

— Коля! — испуганно воскликнула Наташа. — Коля, что ты говоришь? Как ты можешь?!

Он понимал, что напрасно обвиняет. Но что-то мешало немедленно сознаться в несправедливости своих слов. Продолжал еще запальчивее и злее:

— А что я сказал? Разве знаю?! Может быть, нравится! Может быть, ты дала повод надеяться. Ни с того ни с сего — кто решится приставать к женщине со своей любовью?!

— Я тоже думаю, что виновата, — вдруг отчетливо сказала Наташа и остановилась, будто запрещала ему идти с ней дальше. — Но… помимо своей воли, Коля. Пойми…

Николай Ильич смешался:

— Не надо, Наташа. Ну, забудь… Я не знаю, что на меня нашло… Ведь я в тебе никогда не сомневался. Светик, Наташенька, чем же я могу помочь тебе? Да, да, я гадостей наговорил. Прости.

— Что уж… Ты тоже устаешь… Я забуду. Забыла! Не волнуйся. Я со своим страхом справлюсь. — Наташа положила свою руку на его локоть. — Пойдем домой, Коля. Пойдем, — сказала она очень нежно, но как-то покровительственно, точно после его вспышки осознала, что незачем ей было искать поддержки и это она должна опекать большого, умного мужа.

— Нет, правда, ты простишь, забудешь? — повторил он упавшим голосом.

И, как ласковая старшая сестра, она ответила:

— Ну, конечно, простила. И забыла. Не думай об этом. Хочу быть с тобой, и все…

Восьмая глава

1

Утро на «Упорном» начиналось с проверки готовности к бою. Как всегда, Колтаков сверил хронометры, тщательно осмотрел барографы и компасы. Гремели элеваторы, поднимая боезапас. Проверялось состояние погребов и орудий. С низким гулом проворачивались машины. Все оказалось в порядке, и помощник командира Игнатов рапортовал Бекреневу, что происшествий на корабле нет и продолжается авральная работа по ремонту. Он уточнил с командиром распорядок дня и ушел в хлопотливые повседневные дела.