Григорий Покровский - Ввод Страница 22

— Оно-то так, а по поводу рыбалки я просто успокоил жену. Вы знаете, как она дрожит. Проснется и за руку ловит, на месте я или нет. Детдомовская она. Росла без родителей, вот и боится потерять семью. Ей годиков шесть было, как умерла её мать. После неё остались трое маленьких ребятишек. Разбросали их по разным детдомам. Я всё думаю, Василий Петрович, почему наша власть такая жестокая? Неужели нельзя в один детдом?

— Нет, это не власть, это мы такие жестокие. Все люди, Витя, гены у нас такие. А самые из самых попадают во власть. Где-то я у Карамзина читал, что в плавнях по берегам селились племена жестокие и варварские. Это он о славянах, так отзывался. Летописец Нестор знаешь, как о наших предках писал? «Сие люди жестоки, свирепствовали в империи, не щадя крови для награбления драгоценностей, которые они зарывали». Только вдумайся, убивали, грабили, а награбленное зарывали в землю. А зарывали потому, что боялись друг друга. Вот откуда она жестокость, она сидит в наших генах. От неё все наши беды. От жестокости мы так плохо живём. Всю жизнь, завидуя, ненавидя друг друга, стараемся, гадость сделать. Вот и сидим все по уши в дерьме.

— Ой, как вы правы, Василий Петрович.

— Это не я прав, — это летописцы.

— Я ротой командую уже не первый год, все не могу себе взять в толк. Приходят молодые солдаты, их старослужащие лупят, гоняют как «сидоровых коз». Я ночей не сплю, за ними как нянька. Они все говорят — плохо, когда дедовщина в роте, осуждают стариков. А через год сами становятся стариками и издеваются над молодыми еще изощрённее. Казалось бы, прочувствовал человек, понял, что издеваться над людьми плохо, так нет, все по старому кругу.

— Гены, Витя, берут своё. Когда разума мало, тогда работают гены. А ты думаешь, почему революция совершилась именно в России, да ещё с такими дикими последствиями. Следуя марксизму-ленинизму, социализм — это более высокая формация, и наступает после развитого капитализма. «Потому как он гниет». А мы-то ещё и толком погнить не успели. В шестьдесят первом только рабство отменили, а уже через сорок лет, в девятьсот пятом в социализм заторопились. Дело всё в жестокости. Все народы рабов добывали в войнах из пленных, или покупали у работорговцев. Только русский барин столь жестоко относился к своему народу, держа рабами своих же и столь долго. Сейчас люди убивают друг друга не потому что им нечего есть, а в охотку, за идею, или просто за интеллигентный вид.

— Рюрика надо, Василий Петрович, Рюрика. А жаль, что вы уезжаете. Только в батальоне люди голову подняли. Стало интересно на службу ходить. Раньше, утром, бывало, идешь как на каторгу. Особенно, когда еще тот командир полка был, до Никольцева. Если его уберут, и станет Менков, тогда хоть с полка беги. Раньше было так, идешь на службу и знаешь, что ждёт тебя десять солдат с лопатами, машина и ты едешь какому-то пидеру в лампасах дачу строить, и никакого просвета. Одно только желание, поджечь эту дачу вместе с его выводком.

— Вот видишь, Витя, и в тебе жестокость сидит.

— Но я же человек, Василий Петрович! Я мечтал с детства стать офицером, учился, и я хочу реализоваться как офицер. А чего он в мою личную жизнь со своей дачей лезет. Он же реализовался, лампасы получил. Может, и я хочу, так почему же он мне мешает!?

— На твоей стороне правда. Только мы не одни такие. Вся армия наша такая. Я вот на севере служил, в академии учился, на стажировке на Дальнем Востоке был, и пришёл к выводу — везде так. Не буду говорить за «стратегов». Не знаю, как там, но у сухопутчиков бардак. Политики пугают друг друга, а пугать нечем.

— Вы правы, Василий Петрович, я сразу после училища взводным в Белорусском округе служил. Так там министр обороны нашу дивизию поднял по тревоге, отмобилизовали нас до военного штата и погнали на Черняховский полигон под Калининградом. Это какой-то цирк был. Все приписники — пьяные. Такое впечатление, будто с цепи сорвались и водки никогда не видели, а тут дорвались. Пьяными обмораживались, их без конца в госпиталь отправляли. Помню, под Юрбаркасом стояли — литовцам за водку солярку, одежку продавали. В лесу побросали склады с оружием и боеприпасами, мы еле всё собрали. Приехали на полигон, а никто с танка и БМП стрелять не умеет. Проехали по полигону, министр дивизии тройку поставил и укатил.

— Мне кажется, Витя, Афган нашим правителям, наконец-то, покажет, что у них за армия.

— Да и люди, Петрович, тоже поймут, кто у власти стоит, и что за полководцы командуют этой армией.

— Не умеем мы, выходит, малой кровью воевать. Работает, Витя, на заводе человек или уголёк с шахты тягает. Он и не подозревает, что денежки, которые ему не доплачивают, идут не на его защиту. Их власть и генералы профукали. Придет лихая година, натянут на этого работягу шинель, дадут ему винтовку, и будут затыкать дыры, пока враг не захлебнется трупами и кровью. Вот это называется оборона по-нашему. Будут щелкоперы со страниц газет и журналов кричать о героическом прошлом нашего народа, умалчивая о бездарности наших руководителей.

— Василий Петрович, мудрый человек сказал: «Героизм одних — это преступление других».

— Вот именно, преступления. А совершаются они лишь только потому, что мы такие люди. Человеческую жизнь в грош не ставим. Она у нас, как сопля под подошвой. Взял и размазал.

— Хорошая ушица получилась, Василий Петрович. Сейчас водочки в неё вольём.

Васин влил в уху водку, размешал, зачерпнул полповарешки ухи и подал Бурцеву. Василий отхлебнул, зажмурил глаза и воскликнул: «Братцы, какая прелесть! Никогда такой вкуснятины не ел, и почему дома на плите не получается так вкусно».

— Не та энергия, Василий Петрович, — сказал один из ротных.

— Вот мы были на учениях, когда штаны Калмыкову поддерживали, — вмешался Васин, — солдат кормили из полевых кухонь. Как они лупили, за ушами трещало. А знаете, почему? Котлы чугунные дровишками топили. А от дров совсем другая энергетика. Так что, я с ним согласен.

Васин замолчал, зачерпнул уху поварешкой, стал разливать её по алюминиевым мискам. Поднял стаканы. Желали Бурцеву хорошей дороги и такого же возвращения. Когда было все выпито и съедено, а хорошие слова все были сказаны, засобирались домой. Офицеры подхватили казан, сложили посуду в рюкзак, попрощавшись с Бурцевым, ушли. Бурцев и Васин остались наедине.

— Давай, Витя, посидим у костра полчасика. Может и не доведется больше эту красоту видеть.

— Брось, Петрович, за упокой петь.

— Да я не об этом, там другая природа, чужая земля, а потом, не на гулянку же еду. Всякое может случиться.

Сидели молча. Васин шевелил палкой угли костра. Они переливались разными цветами: то были ярко малиновые, то фиолетовые, то синие. Или вдруг проскользнёт зеленая полоска. Вечерняя прохлада и лёгкий запах дыма шевелил ноздри. Было приятно и хотелось обо всем забыть.

— Я вот о чём думаю, Витя, как жизнь всё-таки не справедливо устроена. Мы вот Калмыкова за уши тянули. Всем же видно, не на месте, не командир он. Аль нет, занимает чье-то место. Ты должен быть на его месте.

— Меня не поставят. Я академию не кончал.

— А пробовал поступать?

— Старый командир не пустил. А Никольцев, наоборот говорит, пиши рапорт. Я думаю, поздно мне уже учиться.

— Учиться, Витя, никогда не поздно. А почему тебя командир не пустил?

— С солдатами на стройке блоки фундаментные зарабатывал для одного хмыря из штаба округа. Тот гараж себе строил. Отлучился всего лишь на пять минут, а бойцы мотоцикл угнали. Возле подсобки стоял. Мотоцикл вдребезги, сами покалечились. Пацаны, что с них взять, покататься захотели. Так что блоки не заработал, а за мотоцикл пришлось платить, чтобы мальчишек этих не судили. Своя нищета долбит, а тут еще прорабу деньги за мотоцикл отдавать надо, хорошо ещё ребята помогли. Взводный Коля Пучков взял на себя инициативу. Пошёл с шапкой по кругу, многие тогда офицеры помогли, но были такие, что не стали давать. Говорят, что жёны запретили.

— Есть и такие, Витя, без разрешения жены и не пукнет. И в чём же тебя командир обвинил?

— На рапорте написал: «Отказать из-за слабых морально-деловых качеств». Вот такие как Калмыков, никого не трогая и ничего не делая, будут жить себе припеваючи, и потихоньку расти. Они и в Афганистан не поедут, потому как удобны начальникам. Куда и сколько потребуется солдат, они выделят на любые работы. Случись, какая проверка, они свою задницу подставят. Их поругают, но оставят на месте — потому как они нужны, они удобны. А таких, как вы, будут гонять по всей стране. Потому, что вы колючка. А среди колючек неприятно жить. Калмычиха ходит после проверки по городку языком чешет. Мой Коля, мой Коля, а что её Коля — так, сопля на палочке. Где мазнёшь, там и прилипнет. Нет у него покровителя, а был бы, он ходил и всех учил бы. Глядишь, и полк дали бы. Эх, жаль, два пацана у меня, а то написал бы рапорт и поехал в Афганистан.