Владимир Шорор - Найдется добрая душа Страница 22

В этот месяц, внося деньги за квартиру и свет, Антонина Ивановна ни с кем не спорила.

— Да полно вам, — простодушно махнув рукой, сказала она, когда у домкома не оказалось сдачи, — не стоит и беспокоиться из-за такой мелочи!..

С каждым днем Ливанов нравился ей больше и больше, хотя она знала его все еще плохо. Он уходил утром, возвращался вечером, иногда очень поздно, говорил, что устраивал свои дела. А какие такие дела, не объяснял.

Антонина Ивановна оказывала ему множество маленьких, необходимых услуг. Пока он спал, гладила брюки, готовила завтрак, когда уходил — прибирала за ним в комнате. Вечером его ждала приготовленная на диванчике постель и, конечно, горячий ужин. Ливанов давал ей деньги, которых теперь вполне хватало на расходы, а узнав, что она лакомка, стал иногда приносить конфеты или пирожные.

Ей стало теперь не так одиноко, у нее появилось чуть больше денег, но нежности, доверия, ласки — всего, что так хотелось Антонине Ивановне, у нее по-прежнему не было. Ливанов относился к ней уважительно и очень сдержанно. Антонина Ивановна чувствовала — Ливанов считает ее настолько старшей, что у него даже не возникает мысли о каких-то других, более близких, отношениях. Ну что ж, торопиться не надо, решила она. Пусть квартирант привыкает…

И постепенно Ливанов так привык к ее заботам, что перестал их замечать. Это Антонину Ивановну уже обидело. И однажды, когда Ливанов вернулся поздно, он нашел диванчик не застеленным, а чайник холодным. Назавтра случилось то же самое.

Ливанов задумался — с чего бы это? И догадался… Временами Антонина Ивановна, как бы невзначай, старалась коснуться его плечом или рукой и уже не раз, посмеиваясь, допивала чай из его стакана.

На другой день Ливанов пригласил Антонину Ивановну в кино. Он крепко держал ее под руку и, сквозь пальто, ощущал теплоту и мягкость ее руки. В этот вечер Антонина Ивановна снова была доброй и заботливой. Они сидели на диванчике, и Ливанов рассказывал, как он ходил в разведку, когда был на войне.

Ночью Ливанов неожиданно проснулся. По шорохам, позваниванию пружинок в матрасе, вздохам понял, что Антонина Ивановна тоже не спит.

В комнате было жарко. Он колебался. Наконец, спросил:

— Вы не спите?

— Не могу, Сереженька…

— Что с вами?

— Не знаю… Не спится…

От кровати до дивана было два шага. Он поднялся, откинул коврик, разделявший комнату, склонился над Антониной Ивановной и положил руки на ее плечи.

— Не надо, Сергей Николаевич, — дрогнувшим голосом сказала она. — Не надо… — И неуверенно притянула его к себе.

Утром, когда Ливанов умывался в общей кухне, сосед Игорь Леонтьевич, чистивший свои сапоги, спросил:

— Вы, простите, родственник Антонине Ивановне?

— Да, — ответил он, — я ее муж. — И с вызовом посмотрел на соседа.

Игорь Леонтьевич смущенно кашлянул и усиленно заработал щеткой.

— Сегодня, Сереженька, мой день рождения, — сказала Антонина Ивановна.

Ливанов достал из чемодана японский халат и бросил его на диванчик. На синем шелке халата росли алые цветы и порхали серебряные райские птицы.

— Это тебе, — сказал Ливанов. — На день рождения…

Халат приятно шуршал, веселил глаза переливистой яркой синью и буйным шитьем. В халате Антонина Ивановна вошла в кухню. Ее окружили соседки.

— Какая роскошь!..

— Божественно…

— Это, конечно, вещь! — оценила Клавдия Тимофеевна, осторожно касаясь пальцем серебряного шитья.

Антонина Ивановна ушла, и Клавдия Тимофеевна сказала:

— Окрутила молодца, окрутила…

— Крути не крути, он оставит ее, — предрекла другая соседка. — Вот посмотрите, оставит!..

Вечером в гости к Ливанову пришел Стегнухин, а немного позднее — Вадим. Сергей их познакомил. На столе, темные и светлые, стояли бутылки, тарелки с колбасой, винегретом, селедкой. Антонина Ивановна жарила в кухне котлеты.

Стегнухин был молчалив, смотрел на Вадима хмуро и перелистывал «Тайны испанского двора».

— Вот, старик, ты и устроился, — говорил Ливанову Вадим. — По-моему, просто здорово устроился. Чего тебе еще надо? Хата вполне приличная…

Стегнухин пил и ел неохотно, не то стеснялся, не то был чем-то озабочен. В разгар ужина он сказал, что ему надо утром на семинар, а он совсем мало готовился, придется полночи сидеть над учебниками. И, несмотря на уговоры хозяев и Вадима, стал надевать шинель.

Ливанов вышел его проводить. На лестничной площадке Стегнухин, глядя в лицо Ливанова, произнес:

— Эх, Серега, Серега… Разве можно так? Как этот Вадим твой… — Он повернулся и, гремя сапогами, стал спускаться по лестнице.

А Ливанов долго стоял на площадке и все прислушивался к его удаляющимся шагам. И вдруг ему сильно захотелось догнать Стегнухина и вместе вспомнить ту неудачную разведку, когда они вытаскивали на плащ-палатках раненых, а Стегнухин отважно прикрывал их огнем своего автомата. Вспомнить и спросить: а кто будет прикрывать их теперь? Кто, если они сами не прикроют друг друга?

Он торопливо сбежал вниз, вылетел из подъезда на заметенную снегом улицу. Но улица была пуста, Стегнухина он не увидел — тот ушел так далеко, что Ливанов уже не смог бы его догнать

Вечер Маяковского

В городе было несколько районов. И в каждом — своя, районная библиотека. Зареченская библиотека помещалась в массивном рубленом доме, украшенном по фасаду деревянной резьбой. Перед домом рос одинокий тополь с прибитой к нему пустой скворечней, а у дверей висела, оставшаяся еще от прошлых выборов, вывеска агитпункта.

Заведовал библиотекой Александр Георгиевич Квантелиони. Почему-то представлялось, что обладатель такого звучного имени и громкой нерусской фамилии должен быть породистым, крупным мужчиной, ловким и самоуверенным. И, знакомясь с Александром Георгиевичем, люди немного удивлялись: как, это и есть Квантелиони? Казалось, их обманули, подсунув кого-то другого.

Был он маленький, тихий, сутуловатый, с ежиком пепельно-серых волос, с очками на остром внимательном носу. Звучная же иностранная фамилия досталась ему от прадеда, который приехал из Венеции учить музыке помещичьих детей. Прадед-итальянец женился на крепостной певице и навсегда остался на чужбине. Сам Александр Георгиевич считал себя русским, ни слова по-итальянски не знал, кроме тех, что попадаются в «Евгении Онегине».

Жил он в небольшой комнате при библиотеке, был вдов, единственная дочь его, студентка факультета океанологии, училась в Ленинграде.

Как-то вечером, в начале апреля, Александр Георгиевич писал ей письмо. Он писал о том, что весна выдалась холодная, третий день валит мокрый снег, на улицах слякоть и не хочется никуда выходить…

«Извини, Таня, — писал Александр Георгиевич, — что в прошлом месяце послал тебе денег меньше, чем обещал. Поиздержался, то да се, сама знаешь, как иногда бывает. В этом месяце непременно вышлю все сполна и долг свой погашу. Я уже вечерами кое-что приработал, составлял новый каталог для горного института…»

Ему нравилось писать дочке длинно и подробно. И хотя Александр Георгиевич подозревал, что там, в Ленинграде, ей не очень интересно читать о его библиотечных хлопотах, он все же написал, что теперь в библиотеке все заняты подготовкой большого литературного вечера, посвященного Маяковскому. На этот вечер решили пригласить хорошего чтеца — артиста из областного театра.

Тут Александр Георгиевич отложил письмо. До вечера оставались считанные дни, а с артистом все еще не договорились. Он замкнул комнату и коридорчиком прошел в читальный зал. Почти все места за столиками были заняты. В углу за печкой скуластая девушка-бурятка читала «Историю человечества». Загородив проход, верхом на стуле седел восьмиклассник Глеб Иваницын, постоянный нарушитель библиотечных правил.

Этого Иваницына давно бы исключили из библиотеки, если бы не его запойная страсть к чтению. Несуразный парень читал все подряд: приключения, стихи, мемуары. Он даже Гегеля брал. Вот уже два года Александр Георгиевич вел с ним непримиримую войну. Иваницын загибал уголки страниц, а книги носил, засунув за офицерский ремень, должно быть, отцовский. Но главным его преступлением были пометки на полях. В понравившихся местах Иваницын писал «Здорово» или «Силен, бродяга!». А там, где был не согласен, ставил вопросительные знаки, писал «Плохо верится», «Как бы не так!» — и потом утверждал, что эти надписи в книге были. В общем, возни с ним было много…

Стоп!.. Что это? Иваницын чертит карандашом? Александр Георгиевич быстро шагнул вперед и увидел, что Глеб разгадывает в «Огоньке» кроссворд. «Опять вышел сухим из воды», — подумал старый библиотекарь и сказал строго:

— Сядь по-человечески!