Иван Бережной - Два рейда Страница 23

Леня, помолчал, тяжело вздохнул, видимо, припоминая подробности пережитого, и снова заговорил:

— Было страшно холодно. Костры не разводили, опасались гитлеровцев. В ночь на 10 ноября, точно помню, такое не забывается, мы забрались в шалаш и зарылись в солому. Ночью к шалашу подошло человек двадцать в красноармейской форме и с оружием. Сказали, что от политрука, и назвали пароль. Мы обрадовались пополнению, развесили уши и… влипли.

Видим, наш политрук связан и с кляпом во рту… Так я впервые повстречался с полицаями.

— Досиделся ваш «командующий, — с досадой заметил Гапоненко.

— Вот именно. Привели нас в хату. До утра допрашивали, били. В моей голове тогда никак не укладывалось: русский, белорус, украинец и вдруг — предатель!

— Надеюсь, теперь у тебя укладывается? — с иронией спросил Журов.

— Откровенно говоря, не совсем, — признался Прутковский. — Предателям, видно, надоело с нами возиться. Оставили одного охранять пятерых связанных, а сами пошли по деревне. Наверное, решили пополнить запасы самогонки. Сижу, опершись спиной о стенку, и думаю: «Неужели конец? Так скоро? Нет, сдаваться рано. Надо попытать счастья».

Кисти рук, перетянутые веревкой, онемели. Начал шевелить руками — чувствую, веревка подается. Поднатужился. Веревка еще больше ослабла. Попробовал вытащить одну руку из петли — удалось. Освободился от веревки, но руки продолжаю держать за спиной. Думаю. Один план сменяется другим. «Вдруг неудача? Тогда смерть». Гляжу на остальных, сидят, понурив головы. Наверное, тоже думают. И тут я решился. Улучив момент, когда полицай отвернулся, я вскочил на ноги, в один прыжок оказался рядом с предателем, левой рукой зажал ему рот, а правой схватил на столе вилку и со всей силы вогнал в его затылок. Полицай заревел, как бык. Я выхватил у него винтовку и прикладом добил, как бешеную собаку. Ребята повскакали на ноги, принялись зубами развязывать друг другу руки. У двоих товарищей я перерезал веревки кухонным ножом, которым полицаи резали сало.

Все произошло так быстро, что хозяева опомнились и подняли гвалт, когда мы были уже на улице. Полицаи спохватились и открыли пальбу. Я подал команду, и братва разбежалась в разные стороны: не всем, так хоть кому-нибудь удастся спастись…

— Ну а дальше? — не утерпел Павлик Лучинский.

— Собрались в лесу. Неделю ходили, искали Линькова. Не нашли и подались на восток. А там что ни деревня, то каратели. На Смоленск не прошли. Повернули на юг. На полпути из Орши в Кричев, под Дрибиным, встретили таких же, как мы. Не приняли нас. Видите ли, моя винтовка могла их выдать. Они решили пробираться без оружия. Ну уж, подумал я, оружие не брошу. Пошли дальше. Мои спутники зашли в село, чтобы раздобыть хлеба. Напоролись на засаду и погибли.

Пришлось путешествовать одному. Вот когда я понял, что такое одиночество! Страшно вспоминать… Шел перелесками вдоль реки Прони. Возле Чаусов встретился с группой вооруженных красноармейцев. Старшим у них был лейтенант Семенов. Остался с ними.

— В Чаусах наш полк получил боевое крещение, — вспомнил я.

— А мне там пришлось попартизанить. Жаль только, мало. Организовали несколько засад и нападений на полицию. Ухлопали пропойского коменданта. Но и нам досталось. Многих тогда потеряли. Погиб храбрый командир — лейтенант Семенов. Я даже не знаю его имени… Ну а потом снова пошли искать партизан…

По наледи перебрались через Десну. На хуторе Млыны Черниговской области встретили Леонида Уткина. От него впервые услыхали о Ковпаке. На след ковпаковцев напали в деревне Юрьево Путивльского района. Связались с лесником Замулой. После узнали, что у него был своего рода сборный пункт партизан. Он-то и указал, где искать Ковпака. В Новой Слободе встретились с группой Карпенко. Но у меня, как на зло, открылась рана. Товарищи ушли, а мне пришлось задержаться в Слободе. И лишь через полтора месяца за мной приехал Леня Уткин и увез в отряд…

Рассказ как рассказ. Казалось, что в нем особенного? Мне пришлось выслушать десятки подобных историй. Но каждая из них по-своему заставляет волноваться, переживать, размышлять. Что ни человек, то судьба.

Вот со мной рядом едет Павлик Лучинский. Невысокий, скромный паренек, родом из Онеги. Я любил этого тихого, безотказного разведчика. Не помню случая, когда бы Павлик пожаловался на усталость. Глядишь на него — еле держится на ногах, а как только услышит, что надо идти в разведку, сразу же приободрится, спокойно скажет: «Я готов!»

Лучинский по своему характеру был парнем компанейским, но иногда он становился замкнутым, и тогда трудно было добиться от него хоть одного слова. Это тревожило товарищей. Как-то, выбрав удобный момент, я осторожно спросил Павлика:

— Скажи откровенно, что с тобой происходит? Может, устал?

— Ребенок из головы не выходит, — ответил задумчиво разведчик.

И Лучинский рассказал случай, который заставил содрогнуться видавших виды разведчиков.

…Группа красноармейцев оказалась в тылу врага. После смерти лейтенанта командиром стал сержант Лучинский. Лесными тропами пробирались к своим. Дороги забиты фашистами. В селах полицаи. Мучил голод. Как-то подошли к лесной деревушке в надежде запастись хлебом. Но там зверствовали каратели. Хаты пылали. Гитлеровцы сгоняли к пожарищам жителей и косили их из автоматов. До красноармейцев доносились душераздирающие крики обреченных. Но чем могли помочь четыре изнуренных бойца? Когда же увидели как один из палачей нанизал на штык ребенка и бросил его в огонь, красноармейцы не выдержали, и не сговариваясь, открыли огонь. Немцы всполошились, залегли. Однако скоро поняли, что перед ними всего несколько человек, бросились к лесу. Лучинский и его товарищи, отстреливаясь, отошли в глубь леса. А тем временем, пока каратели гонялись за группкой отважных бойцов, часть жителей успела спастись от смерти.

— То, что увидел в деревне, на всю жизнь оставило зарубку на моем сердце. Я часто задаю себе вопрос: каким же нужно быть зверем, чтобы так поступить? — сказал в заключение Павлик.

Долго молчали разведчики, потрясенные услышанным. На их сосредоточенных лицах угадывалась решимость мстить жестокому врагу…

— А как ты оказался в тылу врага? — нарушил затянувшееся молчание Журов.

— Под Минском наш взвод прикрывал отход полка на новый рубеж. Задача была не из легких. Наступало много немцев, с танками. Мы поклялись умереть, но приказ выполнить. На всякий случай перед боем попрощались. Командиром взвода был молоденький лейтенант, но мы его любили за смелость. Так вот он обнял каждого из нас, расцеловал, а у самого слезы на глазах. Во взводе были бойцы, которые годились ему в отцы, — рассказывал Лучинский. — Дрались не на жизнь, а на смерть. Многих фашистов уложили. Приказ выполнили, но какой ценой! В живых осталось несколько человек. Под конец боя рядом с моим окопом взорвался снаряд. Что было дальше — не помню… Очнулся в лесу и увидел склонившихся надо мной троих товарищей с потными, закопченными лицами. «Все, конец», — проговорил кто-то из них. «Что все? Какой конец?» — спросил я, еще не понимая, где я и что произошло. Когда я окончательно очухался от контузии, товарищи рассказали, что в живых осталось всего пятеро. Лейтенант приказал забрать меня и начал отводить уцелевших. В последний момент пуля настигла командира взвода… Вот и пришлось нам одним пробираться к фронту. Неизвестно, сколько бы мы проблуждали по лесам, если бы не встретились с ковпаковцами.

…Павлик Лучинский, Леня Прутковский, Леша Журов, сотни и тысячи таких же, как они, честных советских людей отважно сражаются в тылу врага, а дома на них получены похоронные или неопределенное «пропал без вести». Так и хочется крикнуть, чтобы весь мир услышал: «Дорогие! Любимые! Перестаньте плакать! Не верьте похоронкам. Вытрите слезы. Мы живы! Мы обязаны жить, чтобы бить врага. Мы будем жить!»

От этих мыслей даже жарко стало. О чем только не передумаешь за длинный путь! Ведь и обо мне больше года ничего не знали…

Позади остался Западный Буг. Южнее Сокаля мы пересекли железную дорогу Владимир-Волынский—Львов. Скоро Польша! Чем ближе подходили к границе, тем настороженнее становились разведчики. Пугало одно название: государственная граница. Здесь июньским утром сорок первого года наши пограничники приняли на себя первый удар врага.

К границе подбирались осторожно, крадучись. Каково же было наше удивление, даже разочарование, когда мы узнали от местных жителей, что находимся уже в Польше. Граница на этом участке никем не охранялась. Часть дотов не достроена, многие взорваны, да и те, которые уцелели, никем не заняты. Только в местечках и приграничных селах располагались малочисленные немецкие гарнизоны и польская полиция. Здесь было точно такое же положение, как и на участке, куда ходил Семченок.