Иван Чигринов - Свои и чужие Страница 23

— Думаешь, перехитрил немец?

— Считай, что так… Почти так… Ну, пообедал я, снова на службу пошел, вокруг все то же. И на службе ничего особого. Правда, дел хватало, больше всего почему-то в те дни бумажных, все еще разбирали дела бывшей польской дефензивы, проверяли местных, кто имел связь с ней. Хотя, должен сказать, у немцев в руках документов дефензивы оказалось больше, чем у нас. Особенно что касается списков сотрудников и агентов. Теперь они где-то орудуют вовсю вместе с немцами против наших активистов. Так вот, за работой я даже не заметил, вернулся ли из поездки по укрепительному району Царенков. Ну, думаю, зайду сегодня к вечеру за ним в райком. Захожу, а там как раз полковой комиссар, уже прощается. Слышу, говорит: «Мы завтра попытаемся где-нибудь пристрелять реперы, поэтому не пугайтесь, если сильные залпы будут». Сказал и ушел. Царенков после этого подумал немного, потом на меня поглядел. «Знаешь, говорит, мне сегодня задержаться в райкоме надо. Часов, наверно, до двенадцати. Созывается в Минске Пленум ЦК партии, будут рассматривать вопрос о положении партийно-массовой работы в нашей Белостокской области. Надо быть готовым, не исключена возможность, что на Пленуме придется выступать. К тому же с письмом еще не все улажено. Будет сегодня звонить товарищ Рыжиков из Минска». Про письмо я знал. И про то, кто такой Рыжиков, тоже знал. Письмо посылали в Москву, не на имя ли самого Сталина, местные поляки, жаловались, что в районе, где польское население составляет почти девяносто процентов, газета выходит по-белорусски, на предприятиях государственные дела ведутся по-русски; раньше в Граеве было две гимназии, где учились по-польски, теперь, мол, их не стало. Одним словом, получалось, что национальная политика в освобожденных районах ничем не отличалась от той, какую тут проводили когда-то в царские времена. Жалоба поляков была поддержана в Москве. По крайней мере, в Минске, в ЦК, уже состоялось совещание, где было велено как можно скорей выправлять положение. Я даже знал, что Ивану Дорофеевичу предложили для начала собрать местную интеллигенцию, поговорить с нею на совещании, что надо делать, чтобы изменить положение. «Так что не теряй напрасно времени, — сказал мне напоследок секретарь райкома. — Иди домой». Так я и сделал. А под утро слышу сквозь сон — стреляют. Не иначе, думаю, реперы пристреливают, как и предупреждал полковой комиссар. Однако по звуку никак не похоже. Хотя еще и спросонок слушаю, однако начинаю соображать, — что-то делается не то. Наконец просыпаюсь окончательно, подскакиваю к окну в кухне: вся немецкая сторона, что за рекою, во вспышках. Никакие это не реперы, понимаю и бросаюсь к жене, кричу ей: «Собирай детей, война!» А сам тем временем хватаюсь за телефон. И впустую — ни у нас, ни в отделе НКВД, ни в райкоме партии, ни в райвоенкомате, ни в комендатуре связь не действует. Значит, повреждена уже. «Вот тебе и реперы!» — ругаюсь, а сам лихорадочно надеваю на себя верхнее, натягиваю сапоги. Из оружия у меня дома были наган и бельгийский браунинг. Хватаю наган из-под подушки, запихиваю в кобуру, браунинг кладу в карман. Снова бегу в комнату, где жена одевает детишек. Кричу: «Собирайтесь!» — а куда, и сам не знаю, подсказать не могу. Выбегаю на улицу. Слышу, кто-то кричит через забор: «Немцы в городе!» Я тоже перескакиваю через забор, оглядываюсь во все стороны, однако никаких немцев нигде не вижу. Зато хорошо угадываю, как рвутся снаряды в военном городке. Бухают взрывы и в той части Граева, где находятся административные учреждения. А вот и Иван Дорофеевич. Один. Куда-то бежит от своего райкома. Ну, думаю, наконец-то неизвестность кончится. Спрашиваю: «Иван Дорофеевич, что это?» — «Война! — говорит. — Где твоя семья?» — «Дома», — отвечаю. «Тогда вот что, дальше тебе некуда торопиться, дом, где размещен был ваш отдел, все равно бомбой разрушен, от него ничего не осталось, и вообще… Беги домой, собирай семью, и свою, и мою, уходите из города. А я тем временем попробую добраться до гарнизонного батальона. Может, еще что-нибудь сделаем, пока наши части подоспеют». Но напрасно, бедняга, надеялся. Когда я через некоторое время привел наши семьи на еврейское кладбище, там оказались уже и он, и тот полковой комиссар, что собирался пристреливать реперы, и еще человек двести штатских и военных. Значит, из военного городка красноармейцев выбили сразу, а занять боевые позиции в другом месте они не успели. Тем временем по всему было видно, что немцы уже в Граеве. Вскорости это подтвердил и какой-то поляк, наверно, местный житель, который неизвестно почему на кладбище оказался. Он взял за плечо Царенкова, сказал: «Пан секретарь, уходите скорей отсюда, вас тут найдут». — «Но куда? — пожал плечами Царенков. — Мы с этого кладбища дальше дороги не знаем». Тогда поляк показал на болото: «Видите болото?» — «Да». — «Так там, пан секретарь, и проходит дорога. По дну. Она даже теперь, в потёмках, блестит. Видите?» Правда, поляк не обманывал. По той дороге, увязая в болотной жиже и грязи, все мы, кто очутился к тому времени на еврейском кладбище, и вышли через несколько часов к своим, недалеко от деревни Руда. «Это хорошо, что вы спаслись, — сказал нам командир разведбатальона осовецкой дивизии. — Берите, кто может держать оружие. Сейчас попробуем отбить Граево». Я почему говорю — осовецкой дивизии. Недалеко от нас, верней, от деревни Руда, находилась крепость Осовец. Древняя крепость, сооружённая при царях. Так там с тридцать девятого года, после поляков, стояла наша дивизия. И разведбатальон этой дивизии почему-то оказался в Руде. Да ещё собирался отбить Граево. Мы сперва засуетились, расхватали оружие, какое нашлось в деревне, однако наступление на районный центр не состоялось. Разговор об этом сам по себе постепенно утих, а приказа не поступало. Больше того, вскорости нам пришлось оставить Руду. И разведбатальон, и мы двинулись в крепость. Думали, что двадцатитысячный гарнизон возьмёт нас под свою защиту. Видишь, какие допотопные представления были у нас о современной войне? Ну, добрались мы до крепости, глядим, а она уже пустая. Поляки очищают военные склады… Так что ничего особенного там, на границе, у нас, как видишь, не случилось.

— Это как сказать, — недобро усмехнулся Чубарь. — Ничего особенного не случилось, а войну начали. Чего уж больше!…

— Ты говоришь так, будто мы её проиграли.

— Ну, проиграть войну такой стране, как наша, не с руки. Но бывают события, которые почти равнозначны проигрышу. К тому же до победы нам ещё далеко. Эх, как далеко!…

Хромого хозяина сторожки все не было, и Поцюпа с Чубарем в полночь решили слегка прикорнуть.

Поцюпа допил вино из того стакана, что стоял на горлышке бутыли, снял с телеги саму бутыль, велел Чубарю:

— Ложись тут, а я подкину себе сенца под бок.

Странно, но несмотря на внутреннее возбуждение, заснул Чубарь быстро, благо нынче не было в лесу ни комаров, ни другого гнуса.

Перед сном он ещё некоторое время слышал, как рыжая Поцюпова лошадь лениво, словно в великом раздумье, хрустела сеном, нарушая тонкую, будто первый ледок, тишину.

Потом Чубарю снилось… Пожар… Какой-то клубок из человеческих тел… И Зазыба…

Денисово лицо выплыло как бы из тумана. Из того кровавого зарева, что долго ещё остаётся на небе после пожара. Зазыба что-то говорил Чубарю, однако слова до ушей недоходили. И тем не менее Чубарь догадывался по его лицу, что тот пытается объяснить ему что-то важное. Наконец в Зазыбовой голосе начал прорезываться звук, хотя до слуха Чубаря пока долетало одно бормотание.

В этом месте Чубарь вдруг проснулся и вспомнил, что пожар ему уже однажды снился — когда сгорело подожжённое им в Поддубище веремейковское жито…

Но у телеги и вправду кто-то бубнил. Так сначала показалось Чубарю, потому что на самом деле разговор шёл внятный и отчётливый.

— Это точно, что их взяли? — спрашивал Поцюпа.

— Ефременку и Рыгайлу — точно, — отвечал Шандов. «Значит, старик уже вернулся, — подумал Чубарь. —

Как же это я не услыхал?»

— А кто ещё из подпольщиков в Мошевой был? — спрашивая, Поцюпа расхаживал в темноте вокруг телеги.

— Не ведаю. Люди видели только, что повели на колхозный двор этих — председателя колхоза и председателя сельсовета.

— А Ульяну Кабанцову?

— Не, её не тронули, — сказал Шандов и сразу же спросил: — Думаешь, для неё тоже опасно?

Но Поцюпа словно бы не услышал. Вздохнул:

— Что ж нам теперь делать, дед?

— А ничего. Ждать надо.

— Чего ждать?

— Покуль все само не выяснится.

— А ты точно знаешь, что немцы ещё в деревне?

— Ага.

— Те, что приехали на машинах?

— Ага.

— Я вот о чем подумал сейчас. Калистрат…— Поцюпа помолчал. — Тебе тоже нельзя оставаться здесь. Неизвестно, как будут разворачиваться события завтра.

— А кто же заместо меня останется?

— Ничего со сторожкой не сделается.

— А если понадоблюсь Касьяну или ещё кому?