Дидо Сотириу - Земли обагрённые кровью Страница 23

— Смотри! — испуганно сказал он.

На противоположном берегу около десятка вооруженных людей спускалось с холма из покинутой деревушки.

— Наверно, это курды, дезертиры, — заволновался я.

Накануне нам повстречался пастух, беженец из Салоник, который предупредил нас: «Будьте осторожны, смотрите, не попадитесь в руки курдским дезертирам, они в этом районе хозяйничают. Костей тогда не соберете, бедняги. Они тут уже уйму людей поубивали… Турецким властям пришлось оставшихся в курдских деревнях женщин и детей переселить в Сиври-Хисар, чтобы они не могли оказывать поддержку дезертирам».

Затаив дыхание, мы следили за курдами. Они выворотили два телеграфных столба, перебросили их через рукав реки и быстро, не замочив даже ног, перебрались на остров. Мы, притаившись, сидели в кустах. Что, если кто-нибудь из них заметит нас?

Но, к нашему счастью, они так спешили, что даже не оглянулись. Они вытащили из воды телеграфные столбы, перекинули их через другой речной рукав, перебежали по ним на берег и вскоре скрылись из виду.

— Раз они так спешат, значит, их преследуют. Мы тоже должны поскорее убраться отсюда, — сказал я.

По телеграфным столбам мы быстро выбрались на противоположный берег, откуда только что бежали курды. Пройдя метров пятьсот, мы увидели вооруженный отряд. В первый раз мы шли днем. Но иначе поступить мы не могли, надо было скорее миновать эти опасные места.

Стало смеркаться, а мы все шли. С горы спускались три пастуха. Увидев нас, они побежали нам навстречу. Но мы были спокойны, ведь у нас был револьвер. Мы подпустили их поближе, и я выстрелил в воздух. Их как ветром сдуло.

Тридцать шесть часов мы шли без отдыха. Еле живые, мы дошли до какого-то источника и только тут присели отдохнуть и поесть. Запасы наши кончились. Шел август, в садах было полно фруктов, но голод они не утоляли. Без хлеба с голодом справиться было невозможно. Еще после двух суток пути мы набрели на мельницу. Мы решили спрятаться, дождаться темноты, а когда все крестьяне разъедутся, пробраться туда и раздобыть муки. Наконец мельник и его жена остались одни. Щелкнул изнутри засов. Мы постучали. Ответа не последовало, свет внутри погас. Мы стали колотить в дверь изо всех сил.

— Откройте! — кричал я. — А то сожжем вас живьем!

Наконец дверь отворилась. На пороге стоял мельник с фонарем.

— Не трогайте нас, я дам вам все, что хотите, — сказал он.

Мы обыскали его, но оружия у глупца не оказалось.

— Зови-ка жену! — приказал я.

Мельник побледнел. Мне стало жаль его.

— Не бойся за ее честь. Мы не грабители и не насильники. Мы дезертиры. Уже несколько дней у нас не было ни крошки хлеба во рту. Скажи своей хозяйке, чтоб она испекла нам лепешек.

Убедившись, что мы его не обманываем, он так обрадовался, что не знал, чем нам угодить. Он позвал жену, они быстро накрыли стол, принесли баклажаны, жареное мясо и другую снедь. В наши торбы наложили лепешек, сухарей, сыра, и мы распрощались, как добрые друзья.

Мы шли среди диких гор к Афьон-Карахисару. Я и подумать тогда не мог, что через несколько лет снова буду шагать здесь в форме греческого солдата! Спали мы, словно звери, в пещерах. У нас отросли бороды, мы были грязные и страшные. Чтобы не спутать направление, я перед сном клал свою палку верхним концом в ту сторону, куда нам надо идти. Панагио не знал об этом и все время боялся, что мы собьемся с пути. Я сначала подсмеивался над ним, однако своей хитрости не раскрывал. Но однажды, когда он заупрямился и не хотел идти дальше, я сказал ему:

— Эх ты, глупец, думаешь, я наобум иду, куда глаза глядят? — И я раскрыл ему свой секрет.

— Черт тебя побери, Манолис! А я ведь совсем уже было собрался бросить тебя и идти один!

Мы подошли к реке Акарчай. Поели, поспали, а когда начало темнеть, снова пустились в путь. Мы настолько отупели от усталости, что мало разговаривали между собой и еще меньше думали. В ту ночь небо заволокло тучами, ни одна звездочка не сияла нам в утешение. Ветер был такой сильный, было так темно, что мы, наткнувшись на стадо, не сразу сообразили, что это такое. Все стало ясно, когда залаяли собаки. Мы прислонились спинами друг к другу и, вооружившись палками, выжидали.

Две огромные овчарки бросились на нас. К нашему счастью, тут же подбежал пастух. Настроен он был вполне дружелюбно, разговорился с нами, угостил молоком и даже предостерег нас.

— Немного дальше будет железная дорога, и там стража. На днях поймали трех дезертиров и повесили…

Мы поблагодарили его.

— Не стоит благодарить, — просто сказал он. — Все мы люди, со всяким может случиться…

Мы вышли к железной дороге Смирна — Афьон-Карахисар — Адана. Если бы пастух не предостерег нас, мы наскочили бы на стражу. Уже светало, подниматься в горы было поздно, и мы спрятались в винограднике. Мы лежали, не шевелясь, и ждали темноты.

На закате явился хозяин виноградника — рослый и сильный турок — с женой. Они стали собирать виноград.

«Дело плохо», — подумал я. Турок сразу заметил нас и подошел, разъяренный. Я выхватил револьвер и решительно приказал ему сесть. Жена умоляла его послушаться. Турок — ни в какую. Тогда я вскочил и приставил револьвер к его виску.

— Если тебе жизнь дорога — садись, поговорим, — сказал я.

Револьвер и моя решительность подействовали. Он покорно сел. Панагис обыскал его, отобрал кинжал. Турок стал смирным, как ягненок.

— Мы не посягаем ни на твою честь, ни на твои деньги. Единственное, чего мы требуем, чтобы ты оставался с нами до вечера и не смог сообщить о нас страже на мосту и помешать нам перейти мост.

Я нарочно заговорил про мост, через который мы вовсе не собирались идти, чтобы сбить его с толку.

— Я в такие дела не ввязываюсь, — сказал он. И больше ни слова не вымолвил.

Ночью мы поднялись в горы. Их глухое молчание радовало нас. Неподалеку от какой-то деревушки домиков в двадцать мы встретили старика. Он поздоровался с нами по-турецки и спросил, кто мы и куда держим путь. Мы ответили, что мы дезертиры и возвращаемся домой.

— А почему бы вам не переночевать в деревне, а утром продолжать путь?

— Это опасно, — сказал я. Старик настаивал.

— В нашей деревне нет полицейского участка. Я староста. Переночуете у меня, помоетесь, поедите горячей тарханы[11], выпьете рюмку раки, отдохнете. Мой дом крайний в деревне, никто вас не увидит.

Соблазн поесть горячей тарханы победил мою нерешительность, и, как ни моргал мне Панагис, я согласился. Мы пошли к старику. Старик провел нас в комнату для гостей, дружески беседовал с нами, но когда вышел, чтобы принести тархану, дверь снаружи запер. Я крикнул ему:

— Зачем запираешь дверь, староста? Мне надо выйти.

Он ответил, что мы арестованы и что утром он передаст нас жандармам.

Панагис побледнел и начал меня ругать:

— Из-за твоей доверчивости мы попались, как мыши в мышеловку. Позор!

Я утешил его:

— Старик плохо рассчитал. Из этой тюрьмы нетрудно выбраться. Ложись и спи, а когда придет время уходить, я разбужу тебя.

Панагис лег — потому ли, что очень устал, потому ли, что верил в меня. Пока он спал, я осторожно вынул раму, после чего разбудил его. Я свернул молитвенный коврик, который лежал в комнате, взял его под мышку и сказал Панагису:

— Вылезай!

Панагис удивленно посмотрел на меня.

— А для чего тебе этот коврик, зачем ты тащишь его с собой? Что мы, воры?

— Я хочу наказать этого паршивого старика. Это самая ценная для него вещь в доме.

— Не старика, а себя ты накажешь. Как ты будешь тащить этот коврик?

— Я его подарю первому бедняку, который нам встретится, пусть помолится за наших покойников.

Когда мы вылезли, я подошел к окну комнаты, в которой спал старик, и крикнул:

— Счастливо оставаться, староста! Спасибо за гостеприимство! Не вздумай только подняться с постели, а то угощу тебя пулей, мерзавец!

Я уверен, что он даже с боку на бок не повернулся, замер.

Десять часов подряд мы шли, не встретив ни одного человека, и тащили с собой коврик. Наконец мы увидели шалаш пастуха. Старик пастух сидел со своей старухой в шалаше, а дети их были на пастбище. Мы подарили пастуху коврик. Он не особенно интересовался, откуда мы его взяли. Ему достаточно было того, что коврик стал его собственностью. Он угостил нас кислым молоком, ячменным хлебом, орехами и сыром.

Отдал нам свой кисет с табаком и всю папиросную бумагу. Жена пастуха не могла нарадоваться подарку. Ей хотелось чем-нибудь отплатить нам, и она сказала мужу:

— Проводи людей, а то после землетрясения кругом такие страшные пропасти…

И правда, как раз в это время в районе Испарты произошли сильные землетрясения, вызвавшие обвалы. Четыре дня мы блуждали среди обломков скал, не встретив даже птицы. Голод изнурил нас, ноги у нас дрожали. На пятый день пути мы увидели одинокий шалаш у подножия горы.