Виктор Терещатов - 900 дней в тылу врага Страница 23

Чтобы не утонуть, уперся ногами в корягу и ухватился рукой за свесившийся сук. От усталости закрыл глаза. В голове каруселью закружились разные мысли. Вспомнился дом, родные, школа. События последних дней вновь прошли передо мной. Последнее, что удержалось в сознании, — раздетые трупы людей, только что виденные в кустах.

Тропу, по которой мы шли, видимо, проложили такие же, как и мы. Немцы встретили их и обстреляли. Вот почему оборвалась тропа. Гитлеровцы поджидали новую группу партизан, и мы наткнулись на них. Но зачем они раздели убитых? Для чего им понадобилась небогатая партизанская одежда?

Хлопок разрывной пули вернул меня к действительности. В темноте с трудом различил силуэты бойцов. Немцы не переставали стрелять.

Возле нас то и дело свистели и щелкали пули. Неожиданно рядом грохнул выстрел. Послышался плеск воды. Все напряженно насторожились. Что такое?

— Приятель Чиры застрелился, — зашептали кругом.

Кто-то из ребят крепко выругался и плюнул…

Случай самоубийства неприятно подействовал на каждого из нас.

Время тянулось медленно. Ледяная вода сводила ноги, тело лихорадило от холода. Больше невозможно было ждать. Я дал сигнал приготовиться к походу. Объяснил план, подбодрил ребят, и мы тронулись в обратную сторону. Пробирались осторожно, медленно, след в след. Так шаг за шагом петляли до рассвета. Замкнутый немцами круг остался позади. Настроение поднялось, на сердце стало веселее. Но это был лишь временный прилив сил. Скоро все вновь почувствовали страшную усталость. От слабости подкашивались ноги. Люди стали отставать. Колонна растянулась. Пришлось остановиться на привал. Ребята утоляли голод молодой травой, липкими приторными почками с деревьев.

— Вот нам и крышка, — проговорил хриплым голосом партизан из яковлевского отряда.

Ко мне подошли трое.

— Не увернуться нам от плена, командир, — сказал один из них.

— Стреляться надо, — молвил другой.

Я окинул взглядом партизан:

— Живьем нас не возьмут. Будем идти еще день. Все-таки попытаемся прорваться.

Бойцы одобрительно кивнули головами.

14. Впереди наши

На привале тело наливалось свинцом, пухли ноги. Я понял: отдыхать больше нельзя. С огромным трудом поднялись с земли. Весь день мы не останавливались, медленно брели вперед. Часто всматривались вдаль в надежде увидеть заветную реку Смердель, за которой должны были стоять части нашей армии.

В сумке у меня лежала карта, испещренная пометками о расположении и численности вражеских гарнизонов. Много было гитлеровских приказов и различных важных документов. Все это во что бы то ни стало нужно было доставить за линию фронта и передать командованию Советской Армии.

К вечеру миновали заболоченный лесной массив, и все разом увидели блеснувшую между деревьев голубую ленту реки.

Впервые за много дней на лицах бойцов мелькнули улыбки. Мы с трудом сдерживали себя. Хотелось скорее перебраться на противоположный берег.

— Смотри, провода, — настороженно сказал Нефедов.

Вдоль берега тянулась паутина разноцветных телефонных жил. Провода явно принадлежали врагу.

— Вот и немцы идут, — упавшим голосом проговорил Разгулов.

В метрах, двадцати от нас шли немецкие солдаты. Их было человек двенадцать. Все с автоматами.

— Патруль, — догадались мы.

Ребята притихли. Гитлеровцы поравнялись с нами и стали не спеша удаляться.

Едва фашисты скрылись, мы бросились к реке. Мгновенно перекинули на другой берег ржавое, незаряженное оружие и, не раздеваясь, прыгнули в ледяную, бурлящую воду. Стремительный поток подхватил нас, закружил и понес по течению.

Тяжело дыша, вышли на берег и тут же в изнеможении повалились на землю.

Впереди, в нескольких метрах от реки, пролегал большак. По разрушенному мосту можно было определить, что дорога бездействовала.

Мокрые и обессиленные, вскарабкались мы по крутой насыпи на шоссе и увидели на песке свежие отпечатки русских, кирзовых сапог.

— Красноармейская разведка проходила, — высказал предположение Ворыхалов.

Сразу за большаком начинался сосновый болотистый лес. Решили там укрыться и хоть немного выжать одежду.

Большак просматривался противником, и, чтобы идти по нему, нужно было ждать вечера. Подул северный ветер, повалил снег. Все дрожали так, что зуб не попадал на зуб. Хотели разжечь костер, но не оказалось огня.

— Пошли, ребята, — не выдержал я.

Воспользовавшись снегопадом, вышли на шоссе. Мокрый снег таял на земле, и на дороге отчетливо виднелись бугорки песка. Вероятно, большак был заминирован еще с осени. Двигаясь по следу красноармейской разведки, мы вышли к сожженной деревне. У одинокого дерева стоял часовой. Мы остановились.

— Вот и пришли, — сказал я.

Каждый из нас понимал, что наступила решающая минута. Если это наши — мы спасены; если немцы — неминуемая гибель. Бойцы обступили меня плотным кольцом. Мы дали клятву умереть, но не сдаваться врагу. Как говорится, помирать — так с музыкой.

Выслали вперед двух бойцов. Надо было видеть нашу радость, когда они махнули нам шапками.

— Свои! — донеслось до нас долгожданное слово.

После долгих скитаний наш отряд достиг передового советского гарнизона Харайлово, Не верилось, что мы, наконец, выпутались из вражеских сетей. Каждый старался пожать руку советским бойцам.

Наш необычный вид привлек внимание всего гарнизона. Даже видавшие виды фронтовики качали головами:

— Эге, хлопцы, видно, не сладко пришлось вам в тылу у фрицев. Узнали, почем фунт лиха…

Мы думали, что сейчас нас накормят вкусным обильным обедом, но нам дали лишь по полсухаря на человека. И то начальник гарнизона распорядился выдать их из НЗ.

Оказалось, что немногочисленный Харайловский гарнизон был оторван от передовых частей больше чем на семь километров и никакого подвоза продуктов к нему в течение нескольких дней не было.

Ночевать нас здесь не оставили. Начальник гарнизона предложил идти на передовую.

— Там спокойнее, да и помощь окажут, — сказал он.

Делать нечего, нужно двигаться дальше. Была уже ночь, когда фронтовики проводили нас за пределы гарнизона.

— Будьте осторожнее, ребята, немецкие разведчики здесь здорово пошаливают, — говорили они нам на прощание.

Пробираясь по дремучему болотистому лесу, мы поняли, в каком положении находится Харайловский гарнизон.

После долгого пути мы услышали окрик часового. Пока проверяли да выясняли, кто мы и откуда, прошел добрый час. Наконец отряд впустили за линию обороны. Командование распорядилось предоставить для нас единственное и самое хорошее помещение фронтовой полосы — баню. Ее, по-видимому, с вечера натопили, и мы очутились как в раю.

Вскоре все уснули мертвым сном. Спали без просыпа двенадцать часов, а когда нас разбудили, никто не мог держаться на ногах. Опухли.

Бойцы помогли нам выйти на улицу, где стояла походная кухня. Зазвенели котелки, ложки. Вкусный запах съестного приятно защекотал в носу. Где-то в землянке заиграла гармошка. Мы воспрянули духом. К нам возвращалась жизнь.

В полдень пришла весть о гибели Харайловского гарнизона. Рассказывали, что немцы, напавшие на Харайловский гарнизон, были одеты в партизанское обмундирование. И здесь мы поняли, почему там, в лесу, лежали обнаженные трупы убитых партизан. Враги готовились к хитрой операции. Они на рассвете навалились на горстку наших бойцов и ценой больших потерь осуществили свой замысел. Мы очень жалели своих спасителей и удивлялись своей судьбе. Стоило остаться в Харайлове, и нас постигла бы та же участь…

Двенадцатого мая наш отряд прибыл в Торопец. В партизанском штабе нас считали погибшими, и, когда мы появились на пороге, все очень удивились. Радости не было границ.

Здесь мы встретили старых знакомых, но многие из вражеского тыла не вернулись. Смертью храбрых погиб капитан Алиев. Комбриг Карликов был тяжело ранен, но его сумели вынести в советский тыл. Жаль было боевых друзей. Позднее мы отомстили врагу за их смерть.

В один из дней, когда мы находились на отдыхе, из Калинина сообщили, что меня вызывают в Москву, в Центральный штаб партизанского движения, для получения правительственной награды.

И вот — Москва!..

Вместе со мною приехали партизаны из Белоруссии и с Украины. Встали рано утром: не спалось. Нам предложили ехать в Кремль на автомашине, но мы отказались. Хотелось пройтись по городу, полюбоваться столицей.

Никогда не забудется этот майский день 1943 года. Яркое весеннее солнце, чистое голубое небо. По улицам проносятся автомобили, автобусы, звенят трамваи. В скверах — веселые, играющие детишки. Немцы болтали, что Москва вся в руинах. Здесь же — никаких следов войны, только необычно много военных. В памяти всплыл образ Николая Горячева и слова его любимой песни: