Александр Проханов - Вознесение : лучшие военные романы Страница 23

Они молчали, глядя через его плечи и голову в окно, затуманенное их дыханием. За стеклом, как в керосиновой лампе, вяло колыхался красный огонь. Никто из них не обладал красноречием. Городки и поселки, из которых они пришли, были населены усталым, погрязшим в нуждах и заботах народом. И сами они только что избежали смерти. Им хотелось, как в детстве, закрыть глаза и чудом перелететь из чужого жестокого города в родные селения, где ждут их братья и сестры и измученные ожиданием родственники. А этого грязного окна, в котором угрюмо тлеет красный фитиль, этих птичьих истошных криков над телами убитых товарищей, этого высокого лобастого капитана, призывающего их воевать, — всего этого нет и не будет.

Они молчали, громко дыша, и было слышно, как что-то сипит в простуженных легких Фили.

— Товарищ капитан! — Это сказал Таракан, слегка выставляя ногу, касаясь ею приклада стоящего на полу пулемета. — Вон тот грузовик, к которому мы выдвигались… Он с боеприпасами. Навалом цинков, гранат. Вроде огнеметы «Шмели». Надо, пока темно, смотаться, запастись патронами.

— Так и будет, — сказал с облегчением Кудрявцев, принимая командование. И уже командирским, не терпящим возражений голосом приказал: — Все четверо, кроме Фили! К грузовику, вперед!.. Я пулеметом прикрою…

Он спустился на первый этаж, установил пулемет у порога, озирая сектор обстрела, по оси которого темнел грузовик. Кратко сказал:

— Вперед!

Четверо, нагнувшись, сильно отмахивая локтями, помчались к грузовику. Он следил за горящими обломками, за окрестными домами, за прогалами улиц, готовый стрелять.

Было тихо, безлюдно. Все четверо скоро вернулись, тяжело нагруженные патронными цинками, ящиком гранат и двумя гранатометами, в которых торчали заряды, похожие на острые, вырванные из грядки репы.

— Может, еще разок, товарищ капитан! — азартно произнес Таракан, ставя на ступеньки цинк с патронами.

— Хорош! До подхода наших продержимся! — ответил Кудрявцев, втаскивая в подъезд пулемет. — Теперь надо бы дом осмотреть, соорудить оборону.

Глава девятая

Дом, в котором они собрались и который служил им убежищем, был трехэтажный, кирпичный, под покатой железной крышей, с чердаком и двумя подъездами.

«Если вскрыть чердачные двери, — думал Кудрявцев, — забаррикадировать подъезды, то лестничные стояки, соединенные через чердак, превращались в позиции, которые следовало оборонять». Огневыми точками становились окна, выходящие на площадь, а также чердачные слуховые проемы, выглядывающие на вокзал. Один торец, обращенный к соседним садам и улочкам, был без окон, и это облегчало отражение атак, противник не мог проникнуть сквозь глухую стену и забросать их гранатами.

Их было шестеро. По замыслу Кудрявцева двое, засев у лестничных окон, отражали атаки с площади. Двое других, разместившись под крышей, держали под прицелом вокзал. Он же и последний солдат входили в резервную группу. Перемещались под крышей между лестничными стояками, оказывая поддержку в круговой обороне.

Они поднялись на чердак. Кудрявцев светил фонарем на замок, болтавшийся на петлях, а Крутой, пыхтя и высовывая язык, ломал его штык-ножом. Гнул петли, скрежетал, а потом, рассердившись, двинул сильным плечом, высадив дверь вместе со щепками и винтами.

Чердак был низок, наполнен хламом и рухлядью, обрезками труб, мотками проволоки. Сквозь щели в слуховом проеме Кудрявцев видел край лепного вокзала, липкую платформу и отрезок стальной колеи с лиловыми огнями, похожими на глаза изумленных животных.

— Таракан!.. Ноздря!.. — позвал он солдат, отыскивая их фонариком среди стропил и асбестовых труб. — Здесь ваша позиция… Твой сектор, — он ткнул Таракана в плечо, — от края площади до угла вокзала… Тебе, — он повернулся к Ноздре, — смотреть правее, вдоль колеи до этих чертовых садиков. Опасная зона. Могут подкрасться, забросать гранатами. Так что бей по теням, по звуку, по вспышкам, по чему угодно, если жить хочешь!

Солдаты молча прижимались глазами к деревянным переборкам проемов, и в белом лучике фонаря летел и кудрявился пар, вылетавший из губ Таракана.

Вторую чердачную дверь Крутой высадил с легким стоном, охая, покатился вниз по темной лестнице, чертыхаясь и матерясь. Когда встал, освещенный фонариком, ощупывая ушибы, Таракан съязвил:

— Ты не человек, а стенобитная машина. От дома ни хрена не останется!

Это была первая шутка, услышанная Кудрявцевым после пережитой жути. Значит, жуть отступала. Это чувствовали остальные солдаты и сам Крутой, который не рассердился, а беззлобно хмыкнул.

— Теперь пораскинем, как закупорить подъезды. — Кудрявцев прислушивался к звукам в доме, все еще надеясь уловить признаки жизни. Быть может, бой настенных часов или мяуканье кошки. Но было безмолвно, тихо. Только снаружи истошно кричали вороны и раздавались редкие очереди.

Двери одного из подъездов они накрепко заложили и заклинили обрезком трубы. Проворный и зоркий во тьме Таракан соорудил у порога растяжку. Закрепил две гранаты, скрепил их проволокой до струнного бренчанья и звона. Приговаривал:

— Добро пожаловать, козлы вонючие!

Двери второго подъезда были без ручек, некуда было засунуть трубу. Вход решили заставить и забаррикадировать мебелью.

Кудрявцев подсвечивал фонариком, упирая кружочек света в пол, чтобы луч не скользил по окну. Отыскали незамкнутую, с приоткрытой дверью квартиру. По очереди осторожно вошли, робея вида чужого оставленного жилья.

Квартира была однокомнатная. Ее опрятное обветшалое убранство наводило на мысль, что обитатели ее — одинокие старики. Какая-нибудь смиренная похварывающая пара. В остывшей, с холодными батареями, комнате пахло тлеющими материями, лекарствами, запахом старости, исходящим от неуклюжей мебели, засаленных обоев, множества ковриков и салфеток, белевших кружевами и вышивками.

Пройдя в комнату, протаскивая сквозь дверные занавески автомат, Кудрявцев с порога осматривал мебель, пригодную для баррикады. Тяжелый двухъярусный буфет с резными колонками, наполненный тарелками и вазами. Платяной шкаф с зеркалом, с какими-то коробками наверху. Широкая, застеленная покрывалом кровать с горкой подушек. Все годилось для дела, все могло встать в узком подъезде, закупоривая проход.

Солдаты тесно топтались в комнате, оглядывая чужое жилье, в которое без спроса, без стука завел их командир.

Чиж подошел к буфету, погладил резные узоры, приник к стеклу, разглядывая посуду.

— У нас дома похожий буфет, — сказал он. — Наверху тетерев вырезан. Бабушка его называет «охотничьим».

Ноздря прислонил к стене автомат, поклонился куда-то в угол, и Кудрявцев увидел, что он крестится. В темноте, куда был обращен поклон, едва различимая, висела икона. Солдаты замолчали, перестали топтаться, не мешая ему.

— Ну что, берем гардероб? — Кудрявцев раскрыл створки шкафа, тускло полыхнув в темноте зеркалом. — Всю одежду — долой!.. Таракан!.. Крутой!.. Оттаскивайте его вниз аккуратно! — Он подошел к кровати, ткнул пальцем в подушки, украшавшие стариковское ложе. — Это тоже берите!.. Чиж!.. Ноздря!.. Приступайте!

Видел, как солдаты вытряхивают из гардероба ворохи ветхих одежд, сволакивают с кровати матрас и одеяла. Прошел в коридор, подсвечивая фонариком.

В квартире было холодно, отопление не работало. Электричество было вырублено, вода из крана не шла. Но ванная почти до краев была наполнена запасенной впрок водой. И это обрадовало Кудрявцева — для автоматов было вдоволь патронов, для солдат — надежный запас воды.

Он раскрыл маленький, стоящий на кухне холодильник. Фонарик осветил миску, полную застывшего холодца. Эмалированную кастрюлю то ли с винегретом, то ли с салатом. Среди лекарственных пузырьков и флаконов возвышалась бутылка водки. Это был ужин, заботливо приготовленный по случаю Нового года, так и оставшийся нетронутым. Теперь этот ужин достанется Кудрявцеву и солдатам. Если этой еды не хватит и назавтра морпехи не пробьются к вокзалу, в других квартирах, в холодильниках, в наполненных ваннах оставлен для них запас продовольствия.

В комнате уже скрипел и хрустел сдвинутый с места шкаф. Крутой охал и поругивал Таракана. Шкаф не проходил в дверной проем, цеплялся за косяк, жалобно постанывал.

— Аккуратней, ты! — злился Крутой. — Зеркало побьешь!

— Кто будет смотреться, баб нету! — огрызался Таракан. — При сильней!

— Старушечье добро, — настаивал Крутой, подтягивая на себя короб шкафа. — Всю жизнь наживала.

— Война спишет, — пыхтел Таракан, толкая шкаф.

— Эй, вы, осторожней! — вмешался Ноздря, подхватывая угол.

— Зеркало разобьется, дурная примета.

Таракан умолк, перестал пинать шкаф, и они втроем, осторожно, охая и переводя дух, спустили неуклюжий гардероб на первый этаж, закупорили вход.