Валериан Якубовский - Дезертир Страница 23

Часа через два мы были уже в отряде.

***

Всю ночь Ершова мучила бессонница. Сначала одолевали клопы, потом не выходил из головы Шилов, и Ершов ничего не мог придумать в защиту бывшего друга детства. "Неужели он жив? — соскочив с топчана, подумал Ершов и, сжав рукой подбородок, как при зубной боли, медленно заходил по комнате. — Не может этого быть!"

Какие бы ни выдвигались обвинения против Шилова, Ершов твердо решил отстаивать свои убеждения — Шилов утонул…

С этой мыслью Ершов встряхнул шинель, разостлал ее на топчане и уснул, когда взошло солнце и на полу камеры заиграли горячие лучи.

Невзоров явился в помещение гарнизонной гауптвахты в назначенное время и был уже за письменным столом, когда привели Ершова:

— Как, Саша, самочувствие?

— Спасибо. Как всегда, товарищ старший лейтенант, бодрое.

— Ну что ж, отлично. Может, продолжим?

— Давайте продолжим.

— Как приживался Шилов в партизанском отряде?

Невзорову хотелось услышать подтверждение своей версии о симуляции Шиловым болезни, но услышал и многое другое, о чем даже не подозревал.

— Утром, — сказал Ершов, — все узнали, что Чанкайши увел из-под носа полицая бричку старосты с вороным рысаком и самого старосту прихватил с собой. Не менее важным событием было и то, что с Чанкайши прибыли в отряд мы с Шиловым — последние артиллеристы дивизиона майора Королева.

Первым заглянул в землянку старший лейтенант Селезнев, назначенный к этому времени начальником штаба отряда.

— А-а, сержант Ершов! — протягивая руку, сказал Селезнев. — Приветствую и поздравляю с прибытием на партизанскую землю. Не говорю с благополучным, потому что знаю: тебе не легко пришлось.

— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант!

— Сиди-сиди, — придержал меня Селезнев. — Признаться, не ожидал этой встречи. Думал, что ты того-с… в ящик сыграл… Видел, как тебя станиной хлобыстнуло, да помочь не смог — самого оглушило и руку покалечило. Я только из винтовки снял танкиста в горящем комбинезоне…

— Так это Вы его подвесили на кромке люка?

— Сомневаешься?

— Что вы, товарищ старший лейтенант! Я просто не знал, кто просверлил ему голову… А вам известно что-нибудь о гибели комдива?

— Известно. С Черняевым хоронили, — Селезнев рассказал о последних минутах жизни комдива и, встав из-за стола, по-дружески похлопал меня по плечу: — Не тужи. Правда, потери большие, но победа все-таки наша. Спасибо, сержант, за тобой было последнее слово. Вернее — за твоим наводчиком.

— А он здесь, — я указал на угол землянки, где лежал Шилов. — Ранен.

— Это вам спасибо. Вы спасли мне жизнь. Этот обгорелый фриц прикончил бы меня, — отозвался Шилов и, укрывшись шинелью, тихо застонал.

Послали за медсестрой Зосей. До ее прихода я успел ознакомить Селезнева с нашими дорожными приключениями. Говоря о переправе через Ствигу, я ожидал, что он похвалит меня, но Селезнев выругал. Это была тайная лазейка для партизанской разведки на пути к Турову.

— Слыхал, Миша?

— Слыхал, — вторично отозвался Шилов. — Разве немцы не побывали там?

— Побывали, — ответил Селезнев, — но партизаны их опередили. Зато оружие и боеприпасы, собранные на огневых, пришлось переправлять вброд.

Шилову ничего не оставалось, как замолчать.

Что касается встречи с Марылей, то Селезнев сказал:

— Завтра ты ее увидишь в отряде.

Явилась Зося и привела с собой санитара.

— Здравствуйте, — сказала она. — Где у вас раненый?

— Мое почтение, Зосенька, — встретил ее Селезнев. — Раненый здесь.

Зося кокетливо улыбнулась Шилову, сняла бинты и повернулась ко мне:

— Раны у вашего товариша гноятся. Это плохо.

Шилова перенесли в санитарную палатку. Оставшись со мной с глазу на глаз, старший лейтенант познакомил меня с буднями отряда, который, к сожалению, нельзя было назвать боевым подразделением. Распыляясь по мелочам, люди занимались "домашними" делами: несли караульную службу, вели разведку, держали связь с населением. В отряде не хватало оружия, боеприпасов. Но главное, что угнетало Селезнева, руководство слабо разбиралось в вопросах борьбы с оккупантами.

Будучи кадровым офицером, Селезнев не только лучше других знал военное дело. Потомственный артиллерист, внук бомбардира-наблюдателя, погибшего в Японскую войну в Маньчжурии, он имел какую-то врожденную способность видеть обстановку. По его мнению, оказываемая доселе выходящим из окружения группировкам помощь исчерпана. На очереди — крупномасштабная разведка в пользу действующей армии, диверсии, удары по коммуникациям и самая настоящая война в тылу врага. Для этого нужны крупные соединения — не карликовые отряды. Нужна устойчивая связь с Москвой и подпольными центрами. Нужно оружие, плановое снабжение боеприпасами и минно-взрывными устройствами. Слушая старшего лейтенанта, я понимал, что так и должно быть:

— А как относится к этому командир?

— Ждет указаний свыше, а сам инициативы не проявляет.

Я встал и посмотрел на выход:

— Кстати, мне нужно у него побывать.

— Сиди-сиди, — остановил меня Селезнев. — Сейчас я за командира.

— А командир где?

— На лесных курсах в Октябрьском районе.

Вошел комиссар отряда. Увидев, что начальник штаба занят, он поприветствовал нас и присел на край лежанки, достав очки и протирая их носовым платком. Селезнев ответил на приветствие и, повернувшись ко мне, спросил:

— Зачем тебе, собственно, командир?

— Хотел, чтоб зачислили в какую-нибудь команду.

— А я тебе, сержант, уже приготовил должность и без командира, — заявил старший лейтенант. — Будешь командовать диверсионной группой…

— А если не справлюсь?

— Справишься, — убеждал Селезнев. — Ты природный артиллерист. Подрывная техника тебе знакома.

Комиссар подошел к столу:

— Вы кончили с товарищем сержантом?

— Что у вас, Иван Игнатьевич?

— Я насчет старосты, — сказал комиссар, поглядывая на меня.

Я почувствовал себя лишним:

— Мне уйти?

— Останьтесь. Мне кажется, — продолжал комиссар, — старосту надо отпустить, но с одним условием…

— С каким?

— Поспевают хлеба. Люди рвутся на пожни… Так пусть староста поработает на нас. Нужно сорвать отправку зерна в Германию.

— Это он сам предложил?

— Сам.

Селезнев решительно восстал против затеи комиссара:

— А если тот же староста завтра приведет роту немцев в расположение отряда? Какая у вас гарантия, что этого не случится?

— Гарантии у меня нет. Но я полагаю, что людям надо верить. Это истина. Тем более — нужно спасать урожай.

— Ах, верить! — вспыхнул Селезнев. — В такое время мы себе не всегда верим. А вы предлагаете верить изменнику родины… Не выйдет.

— А что вы предлагаете? — тем же сдержанным тоном спросил комиссар.

Старший лейтенант встал и прошелся вокруг стола:

— Пусть колхозники убирают хлеб и прячут, сколько могут спрятать. Остальное отобьем у немцев… А старосту — расстрелять.

Комиссар метнул недовольный взгляд на Селезнева и направился к выходу:

— Я, товарищ начальник штаба, не даю согласия на казнь человека, который вызвался нам помогать.

— Хорошо, Иван Игнатьевич, — сказал Селезнев. — Вопрос о старосте оставим открытым до приезда командира. А пока — арест с усиленной охраной.

— Да он не убежит, — усмехнулся комиссар, — у него нога перебита.

— Бывает, что и курица закукарекает.

Иван Игнатьевич ушел. Селезнев хихикнул и, покачав головой, насмешливо посмотрел ему вслед. У меня остался неприятный осадок на душе от разговора двух руководителей отряда. Я был на стороне старшего лейтенанта. Рискованное предложение комиссара могло погубить отряд. Но меня подкупало и человеколюбие Ивана Игнатьевича, основанное на доверии к людям.

На другой день я получил списочный состав группы и вместе с Селезневым провел первые занятия по изучению и практическому применению минно-взрывных устройств, находящихся на вооружении инженерно-саперных подразделений.

Это была двенадцатая тактическая группа. Теперь уже в свободное от караульной службы время учился весь отряд. Даже Шилова приписали к радиоузлу, хотя никакой приемной аппаратуры в отряде еще не было.

Вечером у палатки начхоза я услышал знакомый женский голос. Какая-то пожилая женщина сбрасывала с телеги свежую траву, под которой прятала хлеб. Это была Марыля. Я подошел к ней:

— Мария Ивановна! Вы?

Марыля сначала не узнала меня и, бросив наземь охапку травы, медленно подошла ко мне вплотную. Прищуренные глаза ее округлились:

— Солдатик? Родненький, — встретила меня добрая Марыля и, как сына, обняла. — А дзе ж твой сябер?

— В санитарной палатке, Мария Ивановна. Ранен.