Сергей Лойко - Аэропорт Страница 23

Один молодой человек в синем бронежилете без каски, тоже приехавший в автобусе, пытался как‑то выстроить «негодующих» вдоль колонны, пока марш не возобновился.

— Товарищи, товарищи, проходим дальше, — руководил он прибывшей толпой, помогая себе руками. — Всем места хватит, не толпимся в конце, не толпимся.

— Все, начали! — режиссер или корреспондент громко крикнул кому‑то, и процессия двинулась в путь. Двум операторам теперь было что снимать — натуральная картинка народного гнева и ненависти к поверженному врагу. — Работаем, работаем, только без мата, пожалуйста. Помните, вы в эфире. Ведем себя, по крайней мере, прилично.

Одна камера снимала процессию, другая — включение корреспондента в синей каске, который боком ловко двигался вдоль парада, чтобы не отстать. Прибывшая группа гражданского гнева скандировала: «Позор! Позор!».

— Еще вчера эти фашистские каратели, посланные нелегитимной киевской хунтой, обстреливали из систем залпового огня жилые кварталы Красного Камня, — начал работать на камеру синий. — А теперь они должны посмотреть в глаза родным тех, кого они убили и искалечили! Тем, кто потерял жен, мужей, стариков и детей в этой варварской войне, которую прислужники заокеанских хозяев, окопавшиеся в Киеве, вероломно развязали против собственного народа!

«Позор, позор!» — кричала толпа, под камеры распаляя себя все сильнее и сильнее. Женщины визжали и кидали в пленных камни. Мужчины подбегали к колонне и били пленных палками по спинам и головам. Охранники уворачивались от особо усердных «протестующих», лениво отпихивая их в стороны.

Теперь картинка была, что надо. Синий светился от счастья. Через минуту он уже брал ключевое интервью на фоне проходящей колонны.

— Они убили моего маленького сына Мишеньку-у-у-у-у- у-у-у! — причитала полноватая, грубо накрашенная женщина средних лет с начесом. — Нет прощения извергам. Нена-ви-и-и-и-и-и-жу! Будьте вы прокляты!

Если внимательно присмотреться к матери, потерявшей сына, ценители жанра могли бы узнать в ней сестру сожженного фашистами живьем в Одессе в прошлом году, а также беженку из Славянска, которая своими глазами видела, как «изверги бандеровские» распяли на центральной площади трехлетнего мальчика.

«Слишком театрально завывает, дура, — раздраженно заметил про себя синий. — Впрочем х...й с ней. И так сойдет. Не в театре. Пипл схавает».

Море народного гнева и ненависти до краев заливало улицы Красного Камня.

Настя, тридцатидвухлетняя мать троих мальчиков, дородная и крепкая, классическая жена офицера, помешивала одной рукой пельмени на кухне их двухкомнатной квартирки на окраине Харькова, а другой — настраивала маленький телевизор на стене.

У них на балконе стояла спутниковая антенна, которая ловила запрещенное российское телевидение, чьи репортажи про войну она старалась не пропускать.

На украинских каналах информации почти не было, не говоря уже о картинке, а Сережа почти ничего не рассказывал, говорил, что все «нормально». Он уже два дня не звонил и не писал сообщений. Настя начинала волноваться.

«Нет прощения извергам! Пусть их семьи испытают такое же горе, что выпало мне!» — причитал женский голос с экрана, на котором пленных украинских солдат вели по улицам Красного Камня под гневные крики и улюлюканье свирепой толпы местных жителей.

Вот камера выхватывает крупным планом какого‑то долговязого жителя в кепке с увесистой доской в руках. Тот подбегает к процессии и со всего размаху лупит ею по широкой спине одного из пленных. Пленный оборачивается, пытаясь заслониться от нового удара... И Настя роняет ложку и сползает вдоль плиты на пол, теряя сознание.

Она приходит в себя в больничной палате. Доктор улыбается ей, держит за руку.

— Нет нужды волноваться. Такое бывает в вашем положении, — мягко говорит он. — Поздравляю, вы беременны!

ГЛАВА IX.

"ДНIПРО"

Нас беспокоит судьба наших соотечественников [ред. — в Крыму]... но это совсем не значит, что мы собираемся махать шашкой и вводить куда-то войска, это полная ерунда, ничего подобного нет и быть не может.

Они расстались в тот трагический день 20 февраля так же быстро, как и встретились. Алексей до утра снимал все, что происходило на Майдане и в центре Киева. Ника продолжала оказывать помощь раненым в импровизированном пункте «скорой помощи» на первом этаже гостиницы «Украина». Морг за белой занавеской пополнялся все новыми и новыми убитыми.

Стрельба прекратилась. Наступило тревожное затишье. Ни «Беркута», ни Внутренних войск, ни так называемых «титушек» — молодых спортивных людей в штатском, которые на самом деле были вооруженными агентами спецслужб, — ни на Майдане, ни вокруг него больше не наблюдалось. Дым от пылающих покрышек на баррикадах Майдана, Институтской и Грушевского продолжал заслонять небо от города, приближая конец и без того короткого дня.

Алексей знал по опыту и симптомам, что у него сломано ребро. Лечить бесполезно. Нужно пережить. Не первый раз. Он позаимствовал у парня в казацком костюме нож и выковырял им из бронежилета снайперскую пулю калибра 7,62 мм. Снял жилет, расстегнул куртку, поднял руку, убедился, что большого кровоизлияния нет, снова оделся и продолжил работу. Он понимал, что война в Киеве закончилась. Задачей снайперов было создать панику, которой должны были воспользоваться силовые структуры для окончательной зачистки Майдана. Что‑то не сложилось в их плане, что‑то пошло не так. Пусть с этим разбираются эксперты и политики. Главное, что удалось избежать бойни, к которой он уже с тревогой готовился, как только прозвучали первые выстрелы.

Алексей уже передал главные свои фотографии дня — побоище на Европейской, расстрел на Институтской и фото отца погибшего парня с пробитой голубой каской в руке, которое и попало на первую полосу. У Януковича после сегодняшнего кровопролития больше не было шансов остаться у власти. Революция, так или иначе, победила и, похоже, малой кровью. Он понял, что в этот вечер «интересной» съемки больше не будет, как ни цинично это могло звучать, даже произнесенное про себя, и отправился в свой уже почти родной «Днiпро». Главный вход все еще был закрыт, а войти и выйти можно было через боковую дверь и через «Английский бар».

В холле было темно, прохладно и пусто. В углу у бокового входа, как ни в чем не бывало, восседал на своем высоком и широком деревянном рабочем троне местный чистильщик обуви, здоровенный лоснящийся, как его гуталин, настоящий афроукраинец в ливрее. Его все знали под именем Дядя Том — живая и, пожалуй, единственная достопримечательность загнивающей гостиницы.

Дядя Том забавно, с каким‑то непонятным акцентом, говорил на украинском. По-английски он не говорил вообще и даже не понимал его.

Дядя Том предложил почистить Алексею его вечные турботинки L. L. Bean, которые тот неизменно надевал на войну, независимо от страны, ландшафта, погоды, температуры и климата. Каждый год Алексей заказывал новую пару, идентичную предыдущей. Казалось, что последние двадцать лет все свои войны снимал в одних и тех же ботинках. Алексей согласился, но скорее, чтобы сделать Дяде Тому приятное. И в то же время перевести дух и собраться с мыслями.

День выдался напряженно-кровавым. Но мысли Алексея не хотели задерживаться на человеческих трагедиях, свидетелем которых он был по роду службы. В своей жизни он видел вещи и пострашнее. Мысли возвращали его в одну и ту же точку, где он лежал на холодном и грязном асфальте, заслонив своим телом Нику, и смотрел ей в глаза.

Он и раньше заглядывал в ее глаза устричного цвета, но сейчас все было по-другому. Она не удивилась, когда он сшиб ее с ног и спас от пули снайпера, которая могла стать для нее роковой и теперь покоилась в кармане его брюк. Он снова и снова вспоминал, как она, не отрываясь, смотрела на него, как впервые за время их знакомства обратилась к нему на «ты», как притянула его к себе, так что их лица коснулись друг друга, и тепло ее щеки словно обожгло его. Он готов был лежать так вечно.

Вдруг Алексей с удивлением, смешанным со стыдом, осознал, что безумно хочет ее как женщину. Он словно начисто забыл, что у него была другая жизнь, была его любимая и любящая жена, его семья, его работа, пламя баррикад, кровь и смерть вокруг.

Дядя Том между тем рассказывал какой‑то, наверное, смешной украинский анекдот про москалей, которые улетели в космос, «уси».[77] Алексей слушал его вполуха. Он словно стал невесомым, поднялся над троном Дяди Тома, паря в сумерках безлюдного гостиничного холла, пока тот усердно чистил ботинки, слетевшие с его невесомых ног. Наконец бесконечный миг кончился так же быстро, как кончается все бесконечное — первый глоток холодного пива в жару, безоблачное деревенское детство, первое свидание, первый поцелуй, первая любовь, первая и последняя жизнь.