Юрий Лебедев - Уходящие в вечность Страница 23

Povilas BUKAWIANY

18.2.1918 – 20.4.1945

– Рихард, здесь, наверное, опечатка, – поделился я своим недоумением с Бартельсом. Несколько минут немец бегал от одной могилы к другой, не веря своим глазам. У него не укладывалось в голове, что на немецком кладбище мог быть непорядок, пусть даже если при этом речь шла об иностранных воинских захоронениях. Когда он все же убедился, что один и тот же советский солдат оказался похороненным дважды, то весь как-то сжался и всю обратную дорогу пытался найти какие-то оправдания, рассуждая вслух, почему могла произойти подобная нелепость.

Возвратившись в Петербург и уйдя в текущие дела, я уже не вспоминал об этом случае. А Бартельс, оказывается, ночами не спал, мучился. Для него этот вопрос канцелярской ошибки стал принципиальным. Ему теперь казалось, что если ее не исправить, то нельзя будет идти дальше в вопросах примирения с бывшими противниками. В конце концов немецкий ветеран направил письмо в сенат Гамбурга, где обстоятельно описал всю ситуацию и попросил дать разъяснение этому факту. Ответ немецких властей стоит привести как достойный пример исправления чиновничьей ошибки.

Администрация кладбища произвела проверку картотеки и установила:

В могиле 11, ряд 15 захоронен литовец Повилас Букавяны, рожд. 18.2.1918 г.

Умер 20.4.1945 года.

В могиле 13, ряд 15 захоронен украинец Иван Шамбаров. Умер 13.4. 1945 года.

Неправильная надпись на плите № 13 возникла из-за ошибки, сделанной 30 лет назад, когда были произведены перезахоронения тысяч жертв войны и насилия на городском кладбище Ольсдорф.

Городское управление по благоустройству и кладбищенскому хозяйству благодарит Вас за проявление такого знака внимания. Администрации кладбища дано указание в кратчайший срок заменить могильную плиту, установив памятную табличку с правильно указанным именем советского гражданина.

С выражением глубочайшего уважения

Это письмо Рихард Бартельс незамедлительно переправил мне в Петербург и пригласил при первой же возможности вновь съездить с ним в Ольсдорф. Но мне долгое время не удавалось побывать в Гамбурге. Потом Бартельс тяжело заболел, и вскоре его не стало. А меня по-прежнему не оставляла мысль увидеть плиту с именем возникшего из небытия советского солдата Ивана Шамбарова.

В августе 2011 года мы с Ларисой, моей женой, и нашим гамбургским другом, тоже ветераном войны, Гюнтером Цигельски, побывали в Ольсдорфе. От посещения советских могил осталось двойственное чувство. С одной стороны, вновь я с благодарностью вспомнил Бартельса, увидев рядом могилы Повиласа Букавяны и Ивана Шамбарова. Однако неприятно поразило, что на этот раз лишь на некоторых из захоронений можно было прочитать имена и фамилии. Остальные заросли мхом, в том числе надгробия литовца и украинца.

Мы стояли обескураженные, не зная, что делать. И тут Гюнтер предложил нам самим привести могилы в порядок. На другой день, вооружившись щетками, мы стали счищать зеленый мох, и вскоре можно было прочитать надписи на плитах. Радости нам добавил Гюнтер. Он пообещал заходить к этим могилам всякий раз, когда будет класть цветы к надгробию своей жены, тоже покоящейся в Ольсдорфе.

Ну, и мы с женой, если вновь будем в Гамбурге, непременно отдадим дань памяти солдатам Второй мировой войны. Двое из них стали для нас не то что родственниками, но точно уж не чужими людьми.

По мере того, как отдаляются друг от друга страны бывшего Советского Союза, становится все более очевидным смысл поступка немецкого ветерана. Ведь благодаря ему из небытия воскрес Иван Шамбаров. Кто-то из великих сказал, что человек умирает, когда исчезает память о нем. Этот советский солдат Иван Шамбаров теперь останется в памяти и украинского народа. В прежние времена не так уж было важно, какой национальности был тот или иной солдат. Он являлся, как справедливо отмечено в письме немецких чиновников, советским гражданином. А сегодня он уже, в первую очередь, украинец, так же как и Повилас Букавяны – литовец. Это стало принципиально важным, и видимо, тоже правильно. Это не национализм, а вопрос уважения к нации.

Хочется надеяться, что, несмотря на непростые отношения между Россией, Литвой и Украиной, дипломаты этих трех стран приходят в памятные даты к этому уголку прошедшей войны. Нельзя забывать о людях, подаривших Европе долгожданный мир.

Бессмысленный и преступный приказ

Война все больше отдаляется, но раскрывает свои новые тайны. Причем зачастую такие открытия случаются совершенно неожиданно. Как, например, произошло это при встрече с доктором Гансом Мерле, которого я посетил в Германии. В этом благополучном интеллигенте, известном юристе из Штутгарта, никак нельзя было признать худого, изможденного постоянным недосыпанием немецкого офицера, отступавшего от Пушкина в январе 1944 года. Так он выглядел на одной из своих последних военных фотографий.

– А мне ведь чуть было не пришлось подрывать церковь в Екатерининском дворце в Пушкине. – Мерле произнес это както по-особому, будто выдавил слова из себя. – Но я отказался выполнить бессмысленный приказ. Сегодня понимаю, что он был к тому же и преступным.

– Как так? – удивился я. – Какое отношение вы имеете к этому пригороду Ленинграда?

– Вы полистайте на ночь вот эту книгу, а утром мы обменяемся мнениями.

Так я начал знакомиться с фотоальбомом немецкой 215-й пехотной дивизии, которая занимала в Пушкине позиции накануне освобождения Ленинграда от вражеской блокады. В нем имелась глава, которая так и называлась «Ожесточенные бои за Пушкин». Одна из фотографий имела подпись «Екатерининский дворец с церковью зимой 1944 года».

Снимок был сделан с большого расстояния, и потому здание внешне казалось вполне сохранившимся. Фото одного из внутренних помещений дворца тоже не свидетельствовало о больших разрушениях.

Утренней нашей беседы я ждал с нетерпением, вооружившись блокнотом. Вот что записал после: «Мерле, будучи обер-лейтенантом и начальником штаба батальона, 23 января 1944 года с остатками подразделения отходил от Пушкина. Имел приказ подорвать авиабомбу, подложенную под церковь Екатерининского дворца. Но не сделал этого, так как получил одновременно другой приказ: бесшумно под покровом ночи оставить Пушкин. Выполнил второй из них. Так была спасена Дворцовая церковь. Мы привыкли в каждом военном эпизоде искать нечто экстраординарное, а все бывает значительно проще. Взорвал бы он эту церковь или нет, если бы ситуация развивалась по-другому, неизвестно. Теперь от этого осталось лишь сослагательное наклонение».

Запись эта, наверное, долго, пролежала бы без движения, если бы вскоре я случайно не оказался с тыльной стороны Екатерининского дворца, как раз там, где в войну были отрыты немецкие траншеи и откуда был сделан снимок военных лет. Сразу же вспомнился рассказ немецкого ветерана. Возникло то же самое чувство, что и в Штутгарте, когда я ночью листал фотоальбом и с нетерпением ждал утра, чтобы расспросить Мерле. Я понял, что должен узнать эту историю до конца.

После нового разговора с бывшим немецким офицером, который в этот раз состоялся по телефону, многое стало ясным. Получилось своеобразное интервью в форме коротких вопросов и ответов:

– Доктор Мерле, когда вы получили приказ взорвать Дворцовую церковь?

– В середине ночи 23 января 1944 года. Вместе с другим приказом, разрешающим отход.

– То есть один из приказов вы не выполнили?

– Мы сказали себе: так дело не пойдет. Мы не будем взрывать.

– Но ведь приказ есть приказ?

– Такого рода приказ в критической обстановке был бессмысленным. Всерьез мы его не восприняли.

– А от кого вы его получили?

– От командования моей 215-й пехотной дивизии. Получилось так, что эти два приказа противоречили друг другу. Один был нелепым, второй являлся долгожданным. В случае исполнения первого приказа из-за взрыва неминуемо возник бы переполох, противник тотчас же перешел бы к активным действиям. Другой приказ был для нас более чем своевременным. Цель его заключалась в том, чтобы бесшумно и незаметно покинуть свою позицию и скрытно оторваться от врага. К тому же мы эту авиабомбу вообще не видели, в подвал церкви не спускались. До нас все подготовили саперы. Но мы сразу же сказали, что не будем устраивать шума. Речь шла о выживании в критической ситуации, так как мы уже были окружены русскими войсками с трех сторон. В общем-то, мы ощущали себя обреченными на смерть, так как перед этим от Гитлера последовало строжайшее указание ни при каких обстоятельствах не сдавать Пушкин. На свой страх и риск командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Кюхлер в последний момент его нарушил, позволив тем самым выровнять линию фронта, иначе в окружение попала бы крупная немецкая группировка, истекавшая кровью на участке от Пушкина до Любани. За это он в итоге поплатился отставкой.