Игорь Неверли - Парень из Сальских степей Страница 23

Гжеляк выдержал. Наступил ноябрь 1918 года. Вместе со своим батальоном он брал варшавскую Цитадель [63], спас Варшаву от взрыва пироксилиновых складов и вышел из Цитадели взводным.

Потом снова полки, фронты, бои, госпитали, две раны, два креста и одна отсидка под арестом.

В пасхальные дни 1921 года пришел сержант-шеф Гжеляк в свое родное село на побывку. Никто в Вельких Дудах не узнал Антося, даже брат: так изменился парень за эти десять лет.

А в селе ничего не изменилось. Так же, как когда-то, созывали к обедне в страстную пятницу трещотки; так же стояли у могил «турки» в римской одежде с деревянными алебардами в руках; женщины готовили пасхальную еду: колбасы и яйца, украшенные зеленью брусники, лепешки, творог и хрен. Девчата по-прежнему разрисовывали крашеные яйца, а хлопцы во время крестного хода под крики «ура» стреляли у костела.

Искал Гжеляк в Дудах Антося — не нашел. Не было прежнего Антося. Умер он где-то: может, в первом бою под Танненбергом, может, в плену, а может, в польском военном лагере в Коморове. Остался сержант-шеф, парень твердый, видавший виды, и в этих Дудах совсем чужой.

Искал Гжеляк свою невесту — не нашел. Не дождалась, вышла за другого. Оставила у сестры дочь, уехала с мужем в Германию искать работу и пропала. Только Хеля после нее осталась.

Хеле было тогда восемь лет, и жила она у своей тетки, приходившейся Антосю невесткой. Та держало, ее у себя из милости, и Хеля нянчила у нее детей, мыла, убирала, чистила, тайком утирая слезы при воспоминании о школе, в которую ходила всего четыре месяца. Просила за нее учительница, убеждал родных ксендз — ничего не помогало. Брат Гжеляка, Блажей, сам неграмотный, не соглашался на такую роскошь.

Перед отъездом Гжеляк уладил с братом два дела: Блажей должен был ежегодно высылать ему в Варшаву пятьсот злотых за аренду его земельной доли в отцовском наследстве и послать Хелю в школу.

Антось приласкал Хелю, просил написать, когда выучится, дал пятьдесят граммов конфет и уехал.

Он не был в Дудах девять лет. Хеля писала «дяде» три раза. Один раз он ответил, в другой раз прислал три злотых на книжки, рядом с фамилией отправителя стояло знаменательное слово «хорунжий».

После уборки урожая в 1929 году хорунжий Гжеляк приехал к брату, чтобы окончательно уладить дела с отцовским наследством. С братом он поссорился, землю свою отобрал и Хелю тоже.

— Хуже тебе не будет, маленькая, если за меня выйдешь, — заявил он ей деловито. — Пораскинь-ка умом: будут к тебе разные ребята свататься, потому что ты красивая девочка, стало быть, будут любовь, клятвы, посулы, и что дальше? Три, самое большое пять моргов земли, куча детей и свинья в утешение! Только это и ждет в Дудах сироту. А я через год выйду из войска в отставку, сяду на собственное хозяйство. Я уже Мартыковой за двенадцать моргов задаток дал. Так что сосчитай: будет у меня пятнадцать моргов под пахотой и два под садом! А хозяйствовать я буду не так, как эта голь перекатная! уж я им покажу, что можно из земли выдоить!.. Мне нужна хозяйка работящая, чистая, грамотная. Хотел я когда-то на матери твоей жениться. Но она не стала ждать. Так я женюсь на тебе, ты такая же, как она. Надо мне тебя только немножко подрастить да подучить. Поедешь со мной в Варшаву. Пойдешь на курсы сельского хозяйства. А через год, когда малость поумнеешь, справим свадьбу.

Все произошло точно так, как он говорил.

— Варшава, бог ты мой! Я была там, наверное, самой счастливой! — рассказывала Гжелякова. — Ходила на курсы на Горношленской улице, жила в общежитии на Мокотове: училась, у меня были собственные книги, собственные подруги, собственные тряпки, и никто не попрекал меня своей добротой, раз в две недели, по субботам, подружки кричали: «Хеля, дядя пришел!» Я, глупая, стыдилась сказать, что это жених, впрочем, я тогда так и называла его — «дядя». Если была хорошая погода, мы ехали на Беляны, а чаще всего ходили в городское кино на Длугой улице, потому что там у Антося работал кассиром приятель. Напротив кино была большая кондитерская. Здесь, за столиком, Антось расспрашивал, что я читаю, как отношусь к тому или другому человеку, проверял мои успехи и проверял счет — неизвестно зачем, потому что в нем всегда было одно и то же: два стакана кофе (один с молоком, другой без) и три пирожных. А потом мы ехали вместе до Мокотова; Антось как почтительный кавалер всегда провожал меня до самых ворот.

Прекрасный диплом получила Хеля за курсы, и еще более прекрасной была ее свадьба. Она совпала с прощальной пирушкой, которую задал однополчанам Гжеляк. Семью заменил полк. Не было, правда, ни «расплетин», ни «очепин», которые, по обычаю, устраивают родственники новобрачных [64], но зато там было столько гостей, музыки, танцев и вина, что даже лесничий в Дудах не мог мечтать о такой свадьбе.

Гарнизонный костел ослеплял блеском огней и эполет, оглушал звуками мощных органов. Унтер-офицеры пропустили старого товарища с женой под скрещенными саблями — почесть, обычно оказываемая офицерам!

Командир батальона первый поздравил новобрачную и поцеловал ей руку. Все, заметив, что она зарделась, бросились вслед за ним подходить к ручке.

— Ну и хитрец же этот Гжеляк! — то и дело восклицали гости на свадебном пиру в казино. — Заполучил красотку и быстрей из полка бежать!

Молодые вернулись в своя края и стали строить новую усадьбу на опушке леса. Это было похоже на приключенческий фильм. Они жили в шалаше, вокруг шумел бор и стучали плотники, воздвигая хлев, овин и дом.

Дом Гжеляк поставил огромный и светлый, современный, хотя и в курпевском стиле: балки по углам были сосновые, наличники на окнах резные, двери расписные, а крыша заканчивалась парой рогов с крестом и флажком посредине.

На новоселье он пригласил соседей, но явились немногие: бедняки боялись Блажея, у которого были в долгу, богатые не пришли из зависти.

— Посмотрим, — смеялись они, — что этот вояка у земли отвоюет!

— Я им покажу, — грозил в свою очередь Гжеляк.

И показал, как надо вести хозяйство. Однако, чем лучше шли дела у Гжеляка, тем больше завидовали люди.

При известии о войне собрался старый хорунжий в столицу, чтобы «всю политику там разузнать», — уехал и не вернулся. Говорят, его видели среди защитников Варшавы…

— Он был добр со мной, — говорила Гжелякова. — Уважал, заботился и всегда, бывало, умный совет даст. Нам хорошо было. А то, что я перед свадьбой всплакнула немного, так это из-за книжек, из-за фильмов этих да подружек городских: другой жизни хотелось, Да и лет мне тогда всего восемнадцать было, а ему сорок…

Старые дела — новые вести

Кичкайлло вернулся на праздник Божьей Матери Ростворной, когда в Дудах, как говорила Ися, «урожай заклинают».

Ты не слыхал о таком празднике? Не знаешь, почему он так называется?

Да разве я знаю… Так там его называют, вот и я повторяю. А чтобы знать, что, как и почему — ну, для этого там родиться нужно или, по меньшей мере, прожить лет десять. Ты пойми: ведь я не исследую, не изучаю Польшу, я только скитаюсь по ней уже четвертый год и стараюсь взять от вашей культуры все, что мне удается.

— Я случайно оказался на Курпях, нахватался разных слов, нагляделся обычаев, праздников, но не знаю, где эти Курпи кончаются и чем они отличаются от других областей. Я тебе спою народную песню, о которой ты и представления не имеешь, но, как правильно подметил Чиж, не знаю ни «Варшавянки», ни «роты», ни польской музыки вообще. И литературы польской не знаю, хотя есть произведения, которые я могу читать на память целыми страницами. Потому что именно они, а не другие, попали мне в руки и полюбились.

Больше всего я читал в Белостоке. В течение двадцати месяцев я листал книги из библиотеки доктора Трояновского.

Хочешь знать, как это началось?

Отчасти со скуки, отчасти из любопытства. Стоит добавить, пожалуй, что я в некотором роде был сконфужен: Польша? Да я знаю о ней меньше, чем о Германской империи!

На квартире у доктора я нашел два шкафа, набитых книгами. Времени у меня было много. Впервые в жизни я не знал, чем заполнить день, потому что пустой госпиталь не требовал больших трудов.

«Интересно, — подумал я, — какие новинки применяют польские врачи, что и как пробуют улучшить». Специальные журналы и книги читать легче всего, потому что и термины встречаешь знакомые и подсказать сам себе можешь, так что после нескольких уроков Эльжуни я взялся за медицинскую литературу, а потом и за беллетристику. К счастью, бабушка Трояновская, которая в 1905 году слыла очень «красной», застала меня за «неподходящим» чтением.

— Да бросьте вы, милый человек, эти «Живые камни»! [65]. Они для вас слишком тяжелы. Вы ж ничего не понимаете, правда? Ну, вот именно! Я вам сейчас дам то, что вам будет близко и понятно.