Владимир Полуботко - Гауптвахта Страница 23

Некие штатские, сидя за столом, то ли размышляют вслух, то ли принимают какое-то решение. Перед ними — карты.

Один из штатских говорит:

— Он часто хвастался, что у него где-то на советско-турецкой границе есть друг. Военнослужащий. Кажется, прапорщик…

Другой возражает:

— С оружием, на угнанной машине и сразу после убийства он так далеко не помчится. Скорей всего он заляжет на дно где-нибудь поблизости. У него есть какие-то друзья где-то здесь совсем рядом, на Урале.

— Урал — это обширное понятие.

— Поработаем с солдатами и командирами его роты и узнаем. Где друзья, где подруги, где родственники всё узнаем…

Чей-то начальственный голос вмешивается:

— Только давайте в темпе, пожалуйста! В темпе! А то ещё неизвестно, сколько людей этот зверь поубивает!

Седьмые сутки гауптвахты

Двор гауптвахты.

Вдоль шеренги гауптвахты прохаживается старший лейтенант Домброва.

— Те, кому сегодня освобождаться — шаг вперёд!

Выходят человек десять.

— Многовато, — говорит Домброва. — Ты, ты и ты — отпускаю. Через десять минут подойдёте к моему кабинету. Остальных бандитов попридержу, а то работать будет некому. Шаг назад!

Вышедшие становятся назад, в строй, в том числе и Косов, у которого лицо так и сияет от счастья, ведь ему-то как раз и досталось одно из этих трёх «ты»!

Между тем, Мордатый, который тоже давеча выходил из строя, освобождения не получил, хотя и претендовал на него. Еле сдерживая гнев, он говорит:

— Товарищ старший лейтенант! А почему вы МЕНЯ не освобождаете?! Мои трое суток уже истекли! Вы не имеете права!.. Вы обязаны отпустить меня!

Домброва улыбаясь одними губами, тихо отвечает:

— Любезный, вы плохо знаете Устав.

— А вы хорошо его знаете, — злобно ревёт Мордатый, — что держите меня здесь незаконно?

Все губари застыли от напряжения. Некоторые чуть заметно улыбаются. Последнему дундуку понятно: так разговаривать с Домбровою никто из арестованных не должен. И этот Мордатый — тоже. Не понимать таких простых вещей может только полный идиот.

Домброва улыбается одними губами, глядит прямо в глаза Мордатому и, смакуя каждое слово, произносит следующий шедевр гауптвахтовского красноречия:

— Ты, пьянь. Знаешь ли ты, что для задержанных в нетрезвом состоянии срок наказания исчисляется не с момента ареста, а с момента ПОЛНОГО ПРОТРЕЗВЛЕНИЯ? Восемьдесят второй пункт. Глава двенадцатая. Дисциплинарный Устав Вооружённых Сил Союза ССР! Поскольку ты до сих пор ещё не пришёл в чувство, то отсчёт твоих троих суток ещё даже и не начинался. Ясно?

Где-то в России.

Злотников оставляет на шоссе, неподалёку от железнодорожной насыпи угнанную машину. Ловко вскарабкивается вверх и вваливается со всеми своими вещами в дверь проползающего мимо товарного вагона. Едет дальше…

А весна уже разошлась вовсю. Солнышко пригревает, тает и тает снег. Всё это, а ещё и леса, и поля, и деревни, проносится мимо, остаётся где-то позади, сменяется новыми картинами русской природы.

Злотников наблюдает за всем этим из открытой двери товарного вагона. На нём простая штатская одежда. Вещмешок и ещё какое-то тряпьё, пригодное для спанья и для упаковки автомата. И он уже никакой не рядовой конвойных войск, а, пожалуй даже, и не очень-то и гражданин СССР. Он теперь пребывает в совсем новом качестве, в новой роли, и возврата назад ему уже никогда не будет.

И хоть он сейчас и мнит себя сверхчеловеком, а всё-таки страшно ему сейчас, страшно. И вовсе он не супер-супер, а всего лишь маленький, крохотный человечек.

Камера номер семь для арестованных солдат (матросов).

В камере содержится шестеро арестованных: Лисицын, Бурханов, Аркадьев, Кац, Артиллерист и Принцев.

В обычных своих позах сидят они на табуретках у стены и у стола. Настроение у всех тягостное, недоумённое.

На почётном месте, возле печки-голландки сидит Лисицын.

Бурханов говорит:

— Патриота из себя корчил, а мы и уши развесили…

— Мне лично всё было понятно с самого начала! — раздражённо перебивает его Кац. — Это вы все пошли у него на поводу.

— Да ты больше всех ему и подпевал! — с ненавистью кричит Аркадьев.

Кац смотрит на него с уничтожающим презрением и бросает как плевок в лицо:

— Я — выживал, как мог. Я очень люблю выживать! Это моё самое любимое занятие! Моё хобби. Зато ты — больше всех молчал! Так вот: заткнись и молчи!

Начинается шум, спор и в этой суматохе только один не участвует — это рядовой Лисицын. Медленным и пронзительным взором он обводит всех присутствующих, и в голове его явно рождается какая-то мысль; и в лице происходит что-то вроде просветления, может даже — озарения божья.

И он встаёт.

Присутствующие почему-то разом замолкают и вопросительно смотрят на него. Снизу вверх.

Лисицын, оглядывая всех сверху, ведёт такую речь:

— Ну вот что: хватит! Мы долго терпели над собой власть этого придурка. И моё терпение теперь лопнуло! Я наведу порядок в этой камере! В общей сложности я уже насидел сто пятьдесят семь суток на гауптвахте! Поняли все? И я, как ветеран… Вы у меня попляшете!.. И чтоб Уставы учили! И чтоб работали у меня по-настоящему!

Гробовая тишина. Лицо Принцева вытягивается от изумления, а челюсть отвисает от страха.

Кац тщательно оценивает новую обстановочку. «За» он или «против» — не поймёшь.

Остальные — странным образом молчат.

Сверкая очами, Лисицын продолжает:

— А порядки у меня теперь будут такие…

Его бесцеремонно прерывает Артиллерист:

— Глядите-ка: новый диктатор явился!

— Давайте мы ему набьём морду, ребята? — предлагает Аркадьев.

— Что там за разговорчики! — возмущается Лисицын.

— Штаны застегни! Ненормальный! — кричит Бурханов.

И в самом деле — у новоявленного лидера расстёгнута ширинка.

Застёгивая штаны Лисицын, говорит:

— Что за разговорчики?

— Да чего на него глядеть? Бить таких надо! — кричит Аркадьев и первым бросается на Лисицына.

Вслед за ним бросаются и почти все остальные. Кроме Каца. Начинается свалка. Лисицына бьют руками и ногами.

А в камере номер один сидит рядовой Полуботок.

Локти упёрты в колени. Ладони подпирают голову. Он о чём-то думает, думает, думает… И ничего-то он не знает о том, что сейчас происходит в камере номер семь.

Восьмые сутки гауптвахты

Двор гауптвахты.

Несколько губарей лениво убирают снег. Среди убирающих — Бурханов и ещё один новенький солдат с эмблемами летуна.

— И долго мы ещё будем тут в снегу ковыряться? — возмущается Летун. — Сколько же можно?

— Салага! — бросает ему с презрением Бурханов. — Знал бы ты, какие у нас дела творились тут в старые времена! Это разве работа? Вот раньше было, вот то — да!

Бурханов увлечённо слагает легенды о старом житье-бытье, но мы отключаем звук и ничего не слышим.

2Двор гауптвахты.

Губари стоят в шеренгу. В шинелях, без ремней. Старший лейтенант Домброва прохаживается мимо них.

— Кому сегодня освобождаться — шаг вперёд! — провозглашает он.

Из строя выходят: Артиллерист, Бурханов, Лисицын.

— Воинская дисциплина, — говорит Домброва Артиллеристу.

— Воинская дисциплина есть строгое и точное соблюдение всеми военнослужащими порядка и правил, установленных Законами и воинскими Уставами!

— Отпускаю, — говорит Домброва. Переходя к Бурханову, спрашивает: — Все статьи выучил?

— Так точно, товарищ старший лейтенант! Выучил все статьи, полагающиеся арестованному на гауптвахте!

— Верю, отпускаю, — говорит Домброва и переходит к Лисицыну. — А ты, мурло, чего вылезло?

— А мне пора, — отвечает Лисицын. — То, что вы мне назначили, уже прошло.

Домброва с интересом разглядывает искорёженную, зазубренную, вдребезги разбитую рожу с сильно подбитым глазом.

— Добавляю трое суток, — говорит Домброва. — За то, что плохо побрился.

Девятые сутки гауптвахты

Двор комендатуры.

Арестанты занимаются строевыми упражнениями. Форма одежды: шинели с ремнями.

Чей-то голос лениво командует: «Нале-ВО!.. Напра-ВО!.. Кру-ГОМ!.. Шагом-МАРШ!..»

Полуботок и Принцев автоматически выполняют приказания с безучастными лицами.

Звучит команда:

— Разойдись! Пять минут отдыхаем!

Полуботок, опираясь на забор, говорит Принцеву:

— Весна… И ты прав был тогда: на гауптвахте нужно ЖИТЬ… — Подумав, он добавляет: — И нужно выжить…

Принцев будто и не слышит:

— Мой отпуск… Мой отпуск — так весь и пропал…

И чуть не плачет.

— Да брось ты! — говорит ему Полуботок. — Ещё много жизни будет впереди!.. Смотри: вон небо какое! И солнце! Чувствуешь — весна!