Иван Кошкин - В августе 41-го. Когда горела броня Страница 24

— Васька, дави на полный! — заорал старший лейтенант в микрофон. — Безуглый, передай остальным — идем с максимальной скоростью!

Осокин выжимал из машины все, что можно, танк трясло и раскачивало, однако разведчики каким-то чудом держались. До опушки оставалось метров двести, на такой скорости — чуть больше чем полминуты, но сколько пехотинцев их переживут? Внезапно один из пулеметов исчез в пламени и дыме, еще один снаряд разорвался перед немецкими окопами. Танки второй роты и комбат с комиссаром поддерживали авангард, стреляя с коротких остановок, «полковушки» 732-го, поставленные на прямую наводку, тоже подбрасывали огня… Еще сто метров… Уже можно было разглядеть окопы, серые каски над брустверами, вспышки винтовочных выстрелов. Артиллерия перенесла огонь на фланги прорыва… Пятьдесят метров… Чекменев отпустил рым и, взмахнув автоматом, соскочил с танка, за ним посыпались остальные разведчики. Краем глаза Петров увидел, что пехота покидает танк Нечитайло. Здесь делать было больше нечего, и старший лейтенант упал на сиденье, закрывая люк. Он едва успел пригнуться, чтобы не получить по голове тяжеленной крышкой. Сквозь рев двигателя комроты услышал очередь — Безуглый открыл огонь, хотя при такой тряске, скорее всего, никуда не попал. Петров повернул панораму — перед глазами мелькали деревья, увидеть что-либо не представлялось возможным.

— Осокин, сбавь ход, мы стрелять не можем! — крикнул он.

Танк продолжал мчаться с той же скоростью, вот он качнулся на бруствере, переломил, как спичку, сосну…

— Васька, сволочь, куда в лес попер? Сбавь ход и давай вдоль окопов! — заорал командир.

Симаков сопроводил приказ старшего лейтенанта увесистым пинком в правое плечо водителя.

— Командир? — то ли крикнул, то ли взвизгнул механик.

— Вправо и вдоль окопов! Только своих не потопчи! Безуглый, передай остальным — пусть давят немцев в окопах!

В других условиях Петров ни за что не подставил бы борт противнику, но у немцев не было противотанковых пушек. Осокин развернулся почти на пятачке и повел машину вдоль траншеи со скоростью пешехода. Теперь, по крайней мере, можно было разобрать хоть что-то. Длинный окоп справа от танка был пуст, если не считать нескольких засыпанных песком трупов, траншея шла прямо примерно пятнадцать метров, затем резко поворачивала, и там, за поворотом, похоже, шла рукопашная. Здесь они помочь никак не могли, но дальше… У комроты оборвалось сердце — нелепо завалившись кормой в окоп, задрав в небо пушку, в тридцати метрах стоял Т-26, над моторным отделением танка поднимались клубы черного маслянистого дыма. На глазах у Петрова открылся башенный люк, и оттуда высунулся танкист, вытолкнул себя на руках, и вдруг, дернувшись, свесился через борт. Из-за подбитого танка вышел еще один Т-26 и, остановившись, выстрелил из пушки.

— Командир, — голос Безуглого давился то ли напряжением, то ли бешенством, — комбат вызывает, включаю.

— Ваня, — голос майора был напряженным, но все же он говорил, не срываясь на крик. — Ваня, давай через лес на ту сторону! Надо 715-му помочь, там каша! У тебя уже кто-то туда пошел, иди за ним, мы тут справимся, уже пришли практически. Конец связи.

— Кто пошел? — крикнул вне себя старший лейтенант. — Черт!

Он расстегнул кобуру, вытащил наган и, встав на сиденье, распахнул люк.

— Командир, ты куда? — заорал Симаков.

Петров сам понимал, что рискует. Одной гранаты в открытую башню было бы достаточно для того, чтобы вывести экипаж из строя, но в панораму он просто ничего не видел. Одного взгляда на поле боя старшему лейтенанту хватило, чтобы понять, что авангард свою задачу выполнил. В немецкой обороне была пробита брешь шириной сто пятьдесят метров. В траншеях еще продолжалась рукопашная, но то тут, то там немцы покидали окопы и отходили в глубь леса. С болота донеслось протяжное «уррра!» — 732-й наступал тремя цепями вслед за ротой Бурцева, машины шли впереди, метрах в двадцати от пехоты. Время от времени то один, то другой танк вырывался вперед, останавливался и делал один-два выстрела. Если бы не бешеный бросок танкистов Петрова и разведчиков, немецкий батальон, скорее всего, оборонялся бы до последнего и полк понес бы серьезные потери. Но теперь оборона немцев была рассечена, и их боевой дух упал, еще немного, и они начнут отступать, а такое отступление, если как следует нажать, может перейти в паническое бегство. Петров пересчитал свои танки. Кроме одного Т-26, рота потерь не имела, но одной «тридцатьчетверки» не было видно нигде, следы гусениц уходили в лес. Судя по тому, что над вторым Т-34, что ровнял немецкие окопы на крайнем правом фланге, покачивался штырь антенны, в глубь немецких позиций ушел танк Пахомова.

— Безуглый, — передай Нечитайло и Турсунходжиеву — следовать за мной через лес на ту сторону для атаки немецкой артиллерии! Будем выручать Иванова! — приказал Петров.

— Есть, — ответил радист и принялся вызывать «тридцатьчетверку» украинца.

Петров на всякий случай флажком подал сигнал: «Делай, как я!» — и, усевшись обратно, закрыл люк.

— Вася, пошли в лес — приказ комбата. Все, что увидишь, — дави, не жди моего приказа! — скомандовал старший лейтенант.

— Так я это и делал, — ответил Осокин, разворачивая танк.

Водитель, похоже, уже справился с собой, и его голос звучал почти спокойно.

— Командир! — раздался в наушниках голос радиста. — Турсунходжиев подтвердил получение, а лейтенант Нечитайло требует, чтобы вы повторили приказ лично.

— Соедини меня с ним! — крикнул Петров.

— Есть! Готово! Ёж-один вызывает Ежа-два!

Петров, который в бою помимо основных своих обязанностей должен был командовать еще и своим танком и кидать снаряды в пушку, обычно не дожидался, пока радист соединит его с подчиненными, а просто передавал приказы через него. Как правило, это не вызывало вопросов, и чего ради Нечитайло сейчас потребовал личного подтверждения — старший лейтенант не понимал. У Петрова шевельнулась одна гаденькая мыслишка, и он немедленно ее озвучил:

— Что за балаган, Петро? Обосрался уже? Вперед идти не хочешь?

Секунду наушники молчали, потом донесся голос комвзвода-1, из которого даже помехи не смогли вытравить глубокую обиду:

— Есть! Есть вперед! Конец связи.

Петров подумал, что, наверное, зря обидел гиганта-украинца, но тут танк тряхнуло и что-то упало сверху, затем последовал еще один удар, и еще.

— Держитесь, буду просеку делать! — крикнул водитель.

Старший лейтенант прильнул к панораме, но ничего, кроме мелькания стволов и листьев, не увидел, прибор наблюдения в борту башни давал ту же картину. К счастью, на этой стороне болота лес рос то ли на месте старой вырубки, то ли гари, во всяком случае, деревья были мелкие, хотя росли часто. Теперь только бы танк не налетел гусеницей на какой-нибудь валун, способный повредить трак, и не свалился в канаву. Высовываться из люка в таких условиях означало получить по голове веткой, если не целым деревом, поэтому оставалось надеяться на то, что кривая вывезет, причем, по возможности, куда надо. Поляна открылась внезапно. На площадке длиной примерно сто метров и такой же ширины люди в серой форме торопливо собирали артиллерийскую батарею, ставя в упряжь непривычного вида гаубицы с маленькими щитками. При виде танка крупные, с кургузо обрезанными хвостами кони забились, пытаясь разорвать упряжь, солдаты бросились врассыпную.

— Васька! — срываясь от восторга на тонкий вой, закричал старший лейтенант. — Гуляем! Дави гадов!

Осокин повел машину прямо на ближнюю упряжку, но в последний момент отвернул и ударил орудие. Гаубица опрокинулась набок, кони, наконец разорвав постромки, с визгом унеслись куда-то в лес.

— Ты что делаешь, дубина, хочешь застрять на этом дерьме? — рявкнул Петров.

— Так кони-то чем виноваты! — закричал в ответ механик, давая задний ход.

Старший лейтенант развернул панораму влево. Крайний расчет, судя по всему, должен был вот-вот закончить запрягать.

— Осокин, короткая остановка. Симаков, орудие влево, уйдет! — заревел командир.

— Есть!

Башня разворачивалась нестерпимо медленно, артиллеристы уже попрыгали на орудие и передок, ездовые хлестнули коней.

— Есть, вижу цель!

— Огонь!

На такой дистанции промахнуться было невозможно. Осколочно-фугасный снаряд ударил гаубицу в трубу противооткатного механизма. Даже сквозь рев двигателя комроты услышал дикий, выворачивающий визг убиваемого коня; уцелевшие битюги бились, пытаясь тянуть потерявшее колесо орудие, но им мешали лежащие на земле убитые и раненые лошади. Петров развернул панораму — расчеты оставшихся двух орудий решили не испытывать судьбу и бежали в лес, сопровождаемые огнем спаренного пулемета. По поляне носились десятки обезумевших лошадей, стояли брошенные снарядные повозки и передки. Петров откинул люк и, держа наган в правой руке, с опаской высунул голову из башни. Больше всего старший лейтенант опасался, что какой-нибудь до дури бесстрашный немец затаился рядом с гранатой. Комроты быстро осмотрелся. Последние артиллеристы бегом неслись к лесу, кони тоже разбежались, за исключением тех, что были впряжены в одно из уцелевших орудий и трех уцелевших после попадания снаряда. На поляне лежали с десяток убитых и раненых немцев и столько же лошадей, стояли неясного назначения повозки, валялись снаряды. Но больше всего Петрова поразило то, что у уцелевшей запряжки суетились два солдата в серой форме, судя по всему, ездовых, и пытались успокоить бьющихся битюгов. При появлении русского танкиста один продолжил шептать что-то на ухо коню, а второй поднял руки и закричал: