Андрей Орлов - Черный штрафбат Страница 24

Не вынесли атакующие этого безумия, сломались, побежали. Бросали оружие, чесали к низине, где их могли укрыть кустарники и высокая трава. Да и туман еще не полностью рассеялся. Их не стали преследовать, стреляли вслед — руки и ноги тряслись, не слушались. Разгром был полный, но какой ценой? Зорин, спотыкаясь, шел обратно. Ох, как тяжелы были эти метры наверх… Рухнул на колени перед умирающим Костюком.

Боец лежал на спине, зажимал рану в животе, откуда толчками вытекала кровь, пытался что-то сказать, глаза стекленели. Но вот улыбка пробилась сквозь боль — понял, что победили. Затрясся в агонии, кровь пошла горлом — густая, черная, похожая на желе…

Он сидел на чудом сохранившейся ровной площадке перед взорванным немецким блиндажом, пытался выбраться из отупения, но оно засасывало. Краски гасли в глазах. Мир становился двухцветным — серо-черным. Собирались выжившие солдаты отделения. Добредали, падали без сил — потрясенные, контуженные, очумелые. Не всех еще выкосила война. Свалился полностью опустошенный, с расцарапанной физиономией Ванька Чеботаев. Прижался затылком к стене и сразу уснул — захрапел богатырским храпом. Привалился к нему Ралдыгин, кряхтя, извлек трофейную малиновую пачку с сигаретами, прикурил, сделал непродуманно глубокую затяжку, посинел, закашлялся, принялся ругаться — из чего, видимо, явствовало, что в жизни приходилось курить сигареты и получше. Осторожно коснулся уха, превратившегося в комок запекшейся крови.

— Пельмень порвал? — пошутил Зорин.

— Да ладно, еще один есть…

— Хе-хе, опарафинили фрица? Зацените, братва, чё надыбал… С покупкой, блин, вернулся. — В окоп свалился какой-то подозрительно сияющий Фикус, продемонстрировал всем желающим роскошный офицерский бинокль. — Камбала двуглазая, блин… Себе оставлю, даже не возражай, старшой, а то обидится Фикус. — Он глянул на Зорина через окуляры, зашелся хиленьким смешком. — Ты у меня, как в микроскопе, старшой… Скотинку там внизу освежевал — офицера недостреленного. Обшаманил его, как положено. Камбалу вот нашел, перышко знатное реквизировал… А это что за хрень? Пити-мити, что ли? — Фикус выудил из кармана мятую пачку каких-то странных денег, бросил под ноги. Разлетелись купюры — коричневые, с занятными картинками готического содержания. Никто не нагнулся. Только шеи вытянули, всмотрелись. Пити-мити на блатном жаргоне означало, надо полагать, «деньги».

— Рейхсмарки, — фыркнул Ралдыгин. — Не, Фикус, в советской стране ты на эти бабки себе счастье не купишь.

— В натуре? — Фикус расстроенно почесал затылок. — Лажанулся, стало быть? Ну и ладно…

— В советской стране, Фикус, ты ни на какие бабки счастье не купишь, — сипло выговорил Гурвич, грузно приземляясь рядом с уголовником. — В советской стране не в деньгах счастье. А счастье в том, что ты живешь в единственном на свете справедливом государстве, где молодым везде у нас дорога, а старикам везде у нас почет.

— Заткнись, Гурвич, — простонал Зорин.

— Не понимаю, Ленька, — проворчал чумазый Игумнов, свешивая ноги с бруствера, без пулемета он смотрелся как-то сиротливо, — почему ты до сих пор не у немцев служишь.

— Да западло это, — вздохнул Гурвич, — у немцев служить. Моя это страна — какая ни есть. Вырос в ней, образование получил, с женой познакомился, двух лялек на свет нарожал — ну, не сам, конечно. И зарплата у меня в «кабэ» не такая уж крохотная была… Ты сам подумай, Федька, своей куриной башкой — как я могу служить у немцев, если я ЕВРЕЙ? Не какой-нибудь там русак, или ариец, или драный фольксдойче, а представитель богоизбранной нации!

— Тьфу ты, — сплюнул Федор и засмеялся.

— Подвинься, богоизбранный, — проворчал Кустарь, падая рядом с Гурвичем. Он морщился и держался за живот — похоже, в драке пропустил ответственный удар. Все с любопытством уставились на бывшего дезертира. Боец молчал — и никто не стал комментировать его чудесное приобщение к миру живых.

Последним нарисовался рядовой штрафной роты Марусин. Подошел, согнувшийся в три погибели, с каким-то виноватым лицом, застыл на краю, не решаясь приобщиться к компании. Его глаза, казалось, еще больше вылезли из орбит, кровь запеклась на лице красивым трехполосным узором. Такое ощущение, что бывший чиновник из РОНО дрался с дикой кошкой.

— Рады вас приветствовать, господин староста! — обрадовался Зорин. Он действительно обрадовался. — И как же прошел ваш «последний бой», позвольте полюбопытствовать? Вы вроде умирать собирались, или я что-то путаю?

— Не обрыбилось, — подмигнул Фикус. — Масть не канает, приятель, ага?

— Да идите вы, — проворчал Марусин, отворачиваясь.

— Присаживайся, Марусин, — щедро предложил Зорин. — Будь как дома. Все нормально, не переживай, боец, теперь ты наш… Кто-нибудь видел Галку? — встрепенулся он.

— Да там она, — отмахнулся Игумнов, — возилась со своими ранеными, я только что видел. Как только началась эта кутерьма, комиссар в тыл ее отправил. Она упрямилась, кочевряжилась, так он ее пинками с высоты выбивал. И правильно, подстрели Галку — кто бы сейчас над ранеными глумился? Санитаров всех повыбило, военфельдшеру Анищенко голову взрывом оторвало — сам ее видел, бррр… ну, в смысле, голову…

— Эй, солдаты, не расслабляться! — огласил высоту хриплый вопль особиста. — Никому не спать! Всем бдить! Сейчас приду и проверю!

— Твою-то мать, — в сердцах пробормотал Гурвич.

Черт вцепился Зорину в язык.

— Вы живы, что ли, товарищ капитан? — крикнул он.

— И не надейся, Зорин! — прогремело в ответ. — И дружки твои пусть не надеются! Запомни — такие, как я, умирают только после того, как Родина прикажет!

— Ох, быстрее бы приказала… — прошептал Гурвич.

Солдаты истерично захихикали. И, слыша, что они

хихикают, захихикали в соседнем окопе — хотя и не поняли над чем. И дальше стали хихикать, и еще дальше. Только мертвые молчали. Они бы и рады были, да больше не могли…

Потери в последнем бою были ужасные. В первом взводе не осталось никого. Во втором — шестеро, включая троих раненых. В третьем — тринадцать, в четвертом — восемь. Это были не просто потери — рота фактически перестала существовать. Но поставленную задачу выполнила. Логично было бы предположить, что после такого боя, смилостивившись, начальство освободит героев от наказания. Но такого не случилось. Обычный эпизод страшной войны, кому сейчас легко?

На повторную атаку немцам духа не хватило. Да и не нужна им была уже эта высота. Советские части продолжали наступление, немцы откатывались к Западной Украине, ситуация могла не меняться неделями, а могла кардинально меняться в считанные часы… Солдаты равнодушно смотрели, как танки Т-34 переползают разбитую в клочья высоту, выходят на дорогу. Шутили автоматчики в адрес заморенных штрафников — румяные, молодые, здоровые, полные сил и язвительного отношения к жизни. Пожить в тылу, впрочем, долго не дали. Прибыл посыльный из штаба дивизии — с приказом принимать (по возможности) вид маршевой колонны и следовать в Кутыники — населенный пункт в тылу советских войск, место сбора потрепанных частей…

Катились дни. Зорин уже плохо ориентировался в течении времени и населенных пунктов. Роту расквартировали в полуразбитых бараках какой-то воинской части. Состояние их было предельно аварийным, даже немцы не размещали здесь своих солдат. Но советским людям — лишь бы крыша над головой, пусть и дырявая. Прибывало пополнение, прибыл новый командир роты — некий старший лейтенант Тучков, мужик горластый, но на поверку не такой уж гнилой. Новый военком — старший лейтенант Мазарян, непонятно какой национальности, вкрадчивый, ходящий лисьей поступью, общающийся с солдатами так, словно они в позоре на всю оставшуюся и уже ничем не смоют свой позор. Прибывали лейтенанты — молодые, необстрелянные, с избытком гонора, спеси и непоколебимых знаний, как нужно воевать. И вновь трудился в своей палатке контрразведчик Чулымов, сортируя солдат на «потенциальных врагов» и «проблемных»; прибывали обозы — с амуницией, обмундированием, оружием…

А войска ушли далеко вперед — с боями, неразберихой. Первый Украинский фронт взломал оборону немцев, и 22 июля танки 63-й Челябинской Гвардейской танковой бригады полковника Фомичева при поддержке автоматчиков 29-й Гвардейской мотострелковой бригады ввязались в тяжелые бои на подступах к Львову. 24 июля танк «Гвардия» первым прорвался в центр города и достиг магистрата. Западная Украина — бывший немецкий дистрикт Галиция — оплот ОУНовцев — давалась с неимоверным трудом. Стрелковая дивизия, в которой воевала рота штрафников, двигалась севернее Львова, погружаясь в гор-но-лесистую местность. 29 июля при «поддержке» заградительного отряда рота лихой штыковой атакой взяла населенный пункт Гожель. Части местной полиции и взвод вермахта предпочли не ввязываться в бой и отступили на запад. Потери были минимальные — семеро раненых. Когда их грузили в машины медсанбата, бойцы не скрывали радости — отбыли наказание. «Откинулись, фартовые», — страдал от зависти Фикус. Двое умерли позднее от гангрены, третий — от неудачно проведенной операции по извлечению пули из пищевода…