Владимир Першанин - У штрафников не бывает могил Страница 24

— Чего ж капитан, такая сволочь, на себя вину не взял?

— Он не сволочь. Мужик неплохой, только половину спирта выпивал. Со мной в компании, — толстяк Бульба повздыхал и пожаловался: — Все бы ничего, но старший сын и зять без вести пропали.

— Может, найдутся.

— Куда там… Оба летом в сорок втором сгинули. Ни письма, ни привета. Почти два года прошло.

Мы сочувствовали Бульбе. Хороший, душевный мужик. В свой батальон возвращаться не захотел (обида!), да и где он сейчас? Федор Запорожец и Матвей Осин считаются реабилитированными, но оба остались в штрафной роте на постоянных должностях.

Бульба еще при царе Горохе закончил медицинские курсы, и Тимарь своими правами назначил его фельдшером, восстановив в звании «старшина». Полагался ли роте фельдшер, никто толком не знал, так как штаты сочиняли и перекраивали постоянно. Зато все убедились, что хохол с историческим прозвищем Бульба умеет грамотно оказать помощь раненым, и охотно приняли его в штат роты. Кроме того, Бульба был представлен к медали.

— Если не передумают и до конца войны доживу, будет чем похвастаться, — рассуждал старшина. — Наш комбат за любую сраную переправу орден себе вешал, а мне за полтора года хоть бы медальку какую!

— А начмеда твоего награждали, которого после разжаловали? — спросил я.

— Обязательно. Отволокет спирту литров пять, глядишь, медаль повесят. За десять литров — орден. Он взводным в санроту со своими цацками пошел. А это почти передний край. Пропал уже, наверное.

Помощником командира взвода назначили ко мне временно капитана Пушкаря. Пока документы утверждают. Артиллерист, парень безотказный, согласился.

Спустя день-другой сразу три ЧП подряд. Исчез штрафник из местных. Дезертирство. Отчаянный мужик, если рискнул из штрафной роты дезертировать. Тут исход один — пуля в затылок, даже разбираться не будут. Двое ребят тайком сбегали в самоволку. Зависли на сутки у подружек, а на обратном пути, с грузом самогона и харчей, нарвались на патруль.

Терять самогон было до того жалко, что бойцы открыли пальбу в воздух и хотели удрать. Не получилось, а один из них словил пулю в ногу. Патрульные, молодцы, не сволочи оказались. Свои братки — фронтовики. Самогон, конечно, реквизировали, но шум поднимать не стали, притащили нарушителей в роту.

Оба парня неплохо показали себя в бою. Полученная рана оказалась пустяковой, Бульба ее обработал. Николай Егорович сделал страшные глаза, накричал на нарушителей, пообещал прибавить им по месяцу срока и приказал запереть в землянке.

Начальника патруля, старшего лейтенанта, угостил трофейным ромом, подарил «вальтер». Подвыпивший старлей уговаривал Тимаря не добавлять срок штрафникам. Капитан дал себя уговорить, выпили еще, и самовольщиков простили. Ранение посчитали как шальной выстрел отступавших немцев. И такое на войне бывает.

А вскоре свалилось третье ЧП. Которое так просто не прикроешь.

Обстановка складывалась напряженная. Доносились отзвуки стрельбы, пролетали группы наших и немецких самолетов. Хотя это происходило в стороне от нас, весь личный состав ночью дежурил. Днем на постах стояли по очереди.

Запил уголовник Тиханов. Ушел с поста, никого не поставив в известность. Пили в дальней землянке вместе с Пикаловым и еще с кем-то из блатных. Вновь назначенный сержант, командир отделения, не рискнул портить отношения с урками и мне не доложил. Через пару дней сержант, за неимением людей, приказал Тиханову готовиться на пост. Сержант настаивал, так как утром соврал мне, что Тихий приболел, но уже выздоравливает. Слабость, проявленная командиром отделения, сыграла с ним злую шутку. Пьяный Тиханов послал сержанта подальше, а затем приказал Пикалову:

— Разберись с ним… Чего тут всякие козлы отдыхать после боя мешают.

Пикалов не зря носил кличку Пика. Не раздумывая, выдернул из-за голенища трофейный кинжал и воткнул в ногу сержанту. Рана оказалась серьезная, потекла кровь. Сержант с трудом заковылял вдоль траншеи, затем свалился без сил. Задумываясь над этим случаем, я не мог понять, на что рассчитывал Пика? Что все пройдет безнаказанным, как проходили такие случаи в лагерях? «Заложить» авторитета там означало верную смерть.

Видимо, Пика и Тихий еще не до конца поняли, что лагерь остался далеко позади. Когда пришел Тимарь и замполит Зенович, уголовники уже сидели под конвоем в окопе. Коротко выслушав мой доклад, командир роты спросил старшину Бульбу:

— Сильно ногу пропорол?

— Сантиметров на пятнадцать в ляжку кинжал загнал. Рана глубокая, надо срочно в санбат, операцию делать.

— Сопроводи лично.

— Есть, — козырнул Бульба.

Старшина ушел, а капитан сделал знак, чтобы Тихий и Пика встали. Мельком глянул на них и приказал мне:

— Прогуляешься с нами.

— Есть! — механически повторил я, понимая, что означает слово «прогуляться».

— Автомат оставь. Слишком много чести для уродов. Обойдемся пистолетами.

Кстати, он даже не притронулся к кобуре. Я тоже шагал, не проверив свой ТТ. Вначале все молчали. Когда спустились к речке, Пика, еще не протрезвевший, стал торопливо рассказывать, что все произошло случайно. Нервы после боя ни к черту, решили расслабиться, а тут этот вертухай.

«Вертухай» по-лагерному — охранник. Сержант не был охранником или надзирателем и в звании был восстановлен командиром роты после смелых действий в бою, еще до оформления официальных бумаг. Лицо капитана передернулось от злости. Сержант сумел уцелеть в атаке, в рукопашной схватке, а сейчас мог умереть от потери крови или заражения.

— Вертухай, говоришь? — У Тимаря дергалась щека. — А ты, значит, герой?

— Но воевал ведь. В атаку бежал.

— В траншее оба весь бой просидели. Сейчас гляну, как подыхать будете.

— Ну, хотя бы в трибунал отправьте. Пусть там решают.

— Какой вам трибунал? Идут боевые действия, вы пытались убить командира Красной Армии. Вот вам весь приговор. Все решается на месте. Писанину разводить — времени нет.

— Нельзя… нельзя, — бормотал Пикалов. Кажется, у него перемкнуло в башке.

Когда ступили на лед, где еще проступали пятна крови от погибших в той атаке штрафников, к нам обернулся Тихий:

— Товарищ капитан, пьяная драка. Не убийство ведь. Искупим. Не надо кровь проливать.

Оказалось так, что мы стояли лицом к лицу, и в глазах обоих уголовников металось смятение, страх и что-то еще. Наверное, мысли о том: может, попробовать схватиться, выбить оружие. Я расстегнул кобуру и достал свой потертый ТТ. Предохранитель снялся легким щелчком. Тимарь тоже вынул из кобуры пистолет. У него был трофейный «парабеллум».

— Вон к той полынье, — показал он стволом.

Это был уже приговор. Пика, не выдержав, метнулся прочь. Я сбил его ударом в голень, а Тимарь снова показал стволом на полынью. Пика упорно не хотел вставать. Может, думал, что стрелять в лежачего не будут. Тихий стоял молча. Мы все были красные от холодного ветра и долгой морозной зимы. А от лица рядового переменного состава Тиханова уже отлила кровь. Он был бледный, весь какой-то серый. Я поднял пистолет, но Тимарь покачал головой:

— Моя вина. Распустил…

Он выстрелил дважды в Пикалова. Попал точно в середину груди, коротко приказал Тихому:

— Сбрось в воду, — и спустя минуту, когда тело, закрученное течением, ушло под лед, долго смотрел на рядового Тиханова, стоявшего на краю полыньи. Все ожидали новых выстрелов. И я, и Тиханов, и редкая цепочка бойцов на обрыве. Тихий снял шапку и перекрестился.

— Чего крестишься? — вдруг выругался Тимарь. — Тебе что бог, что черт — все равно. Шагай на пост…

Я видел, как шел Тихий. Его шатало. Возможно, от пережитого отказывали ноги. Потому что знал, если упадет, второй раз капитан его не пощадит. Командир отдельной штрафной роты Тимарь не захотел нарушать устав. Он расстрелял Пикалова, имея на это полное право. Тот кинулся с оружием на командира Красной Армии. С Тихановым было сложнее. Но капитан его сломал. Я почему-то был уверен в этом.

А спустя сутки мы похоронили капитана Пушкаря. Он имел легкое ранение и формально имел право уйти в санбат. Его попросил остаться Тимарь, потому что имелась трофейная 50-миллиметровка и большой запас снарядов к ней. Пушкарь был единственным человеком, кто разбирался в прицелах, наводке и какого цвета осколочные, бронебойные, кумулятивные снаряды.

Нас оставили на берегу не зря. Кто-то из командования угадал, что здесь, в сумятице большого наступления, контратак и отступления, тоже могут появиться немцы. И они появились. Пешая и конная колонна, человек пятьсот или семьсот, в сопровождении двух бронетранспортеров. Они уходили параллельно речке, в полутора километрах от нас.

Вначале никто не стрелял. Связываться с массой немцев, превосходящих остатки роты в несколько раз, было бы неразумно.