Александр Грачёв - Падение Тисима-Реттоо Страница 24

«Бусидо»- творец и продукт древней Ниппон — еще до сих пор служит руководящим принципом переходного состояния, а в будущем испытает преобразовательную силу новой эры».

«Чем была и чем стала Ниппон — она обязана этим самураю: он является не только цветком нации, но также ее корнем. Все милостивые дары небес проистекали через его посредство».

«Меч — душа самурая».

Будучи человеком одаренным от природы, Кувахара отличался большой энергией, всегда лучше других успевал в учении, был точным в исполнении и самостоятельным в решениях. В Квантунской армии он быстро поднялся от подпоручика до майора, командира карательного батальона, отличившись в зверских расправах над мирным населением и партизанами в Маньчжурии. Этим и объясняется то, что он в тридцать пять лет стал подполковником, что редко случалось в японской армии.

И вот — удивительное дело! — за последнее время ему чертовски не везло! Началось все с бунта пленных китайцев и бегства большой группы бунтовщиков на барже. Потом сбежала группа советских моряков на шлюпке во время уничтожения советского парохода. Мысль, что в одном из этих случаев была раскрыта тайна укреплений, что кем-то увезены инженер Тиба и техник Фуная вместе с картой укрепрайона, — эта мысль не давала покоя Кувахара ни днем, ни ночью. Нити событии выпали из его рук, он не мог больше управлять ими. А тут новое происшествие: вчера утром на стенах зданий главной базы были обнаружены листовки. К великому негодованию Кувахара, в них рассказывалось о том, что японская военщина совершила страшное злодеяние: утопила в Тихом океане вместе с баржей всех пленных китайцев. Были названы имена участников этого злодеяния. Первым стояло имя Кувахара. В листовке содержались угрозы о жестоком наказании преступников.

Несмотря на тщательное расследование и поголовный обыск личных вещей всех солдат, не удалось обнаружить даже следа виновников. До сих пор такого не случалось в гарнизоне.

И вот венец неудач: сегодня утром командующий вызвал к себе Кувахара и показал шифрованную радиограмму из Токио. Императорская ставка приказывала принять все меры к розыску исчезнувшей баржи с бунтовщиками и одновременно дать подробное объяснение, почему случился бунт, как могло сбежать столько военнопленных, почему допущена оплошность при потоплении советского парохода, как смогла уйти одна шлюпка с моряками, убившими одиннадцать человек, в том числе двух офицеров.

Подполковник Кувахара вернулся к себе в кабинет удрученный: он не знал, с чего начать. Звонок телефона, как и в тот раз, заставил его вздрогнуть. Нервы явно шалили. В трубке — радостный голос капитана второго ранга Такахаси:

— Приятная весть! Только что получена радиограмма с подводной лодки девять, сбежавшие на шлюпке русские обнаружены на острове Сивучьем. Прошу доложить господину командующему и выделить отряд кемпейтай для десанта…

— Благодарю! — Кувахара просиял. — Готовьте эсминец.

Через полчаса эсминец с десантом вышел из бухты Мисима и лег курсом на северо-восток.

Нет, он действительно баловень судьбы! Заложив руки в карманы галифе, подполковник Кувахара, маленький, подвижной, самодовольный, ходил по просторному кабинету. Он снова был полон энергии. Мысли его сделались четкими, ясными, воля пружинила мышцы, звала к действию. Нет, он не будет писать объяснение до тех пор, пока не привезут этих русских. По крайней мере, он узнает от них о двух вещах: попали ли на пароход Тиба и Фуная, а если нет, то есть ли у русских карта укрепрайона, знают ли они о существовании и характере укреплений на Северном плато.

Телефонный звонок снова прервал его размышления. На этот раз подполковник Кувахара снял трубку спокойно. Командующий гарнизоном вызывал его к себе в штаб-квартиру. Через полчаса Кувахара уже был там.

Генерал был в хорошем расположении духа. Как и ожидал подполковник, генерал вызвал его для разговора по поводу русских.

— Нам необходимо выработать определенную тактику обращения с ними, — сказал он, пригласив Кувахара сесть. — Мы не должны вызвать у них подозрения насчет того, что они наши пленники. Состояние нейтралитета с Россией обязывает нас обращаться с ними, как положено в таких случаях: и не враждебно и не дружественно. Но вместе с тем вам, очевидно, понятно, что мы не выпустим их отсюда живыми, поскольку они соприкасались с военнопленными и знают секрет наших фортификаций. Для того, чтобы вызвать их на откровенный разговор, мы должны подготовить для них убедительную версию насчет потопления их парохода. На мой взгляд, она должна содержать в себе следующие основные мысли. Первая: нами уже была подобрана одна партия спасшихся с их парохода. Вчера она отправлена в Токио для передачи советскому посольству и отправки на родину. Вторая мысль: по данным наших морских патрулей, подтвержденным также спасенными с «Путятина», пароходе потоплен американской подводной лодкой — об этом мы уже договорились с ваши в прошлый раз. Третья мысль: по данным их соотечественников, отправленных в Токио, пароход подобрал на море китайцев, сбежавших из нашего плена. Русские должны сообщить, сколько их было, как выглядели два японца-офицера, о которых сообщали русские, отправленные в Токио. И последняя мысль: они должны подписать акт о потоплении русского парохода американской подводной лодкой. Попутно необходимо выяснить, куда и с каким грузом шел пароход, кто из видных советских работников или военных был на нем. Прошу изложить ваше мнение.

— Хай, имею два вопроса: какие меры принуждения считает господин командующий возможными на случай если русские откажутся отвечать и подписать акт? Второй: каким образом мы должны ликвидировать их, когда исчезнет в них необходимость?

— Для начала любые меры, кроме физической силы. Необходимо поставить их в такие условия, при которых бы они стремились быстрее выехать в Токио, что означает быстрее выполнить наши требования. Пытка, как крайняя мера, должна быть применена после того, как иными средствами нельзя будет заставить… Второй вопрос едва ли должен нас занимать: нас ничто не может ограничить в средствах ликвидации их. Во всяком случае, они должны исчезнуть бесследно.

Эти слова генерал-майор Цуцуми сказал с таким равнодушием, как если бы речь шла даже не о людях, а а ничего не значащих вещах.

— Да, кстати, — продолжал он, — все разговоры с ними будете вести только вы и только через посредство вашего переводчика. Вы не должны обнаруживать знание русского языка. Подберите для них такое помещение, которое бы позволило вести подслушивание их разговоров. Охрану будет нести кемпейтай.

Вернувшись к себе в штаб, подполковник Кувахара до глубокой ночи пробыл в уединении. Он встал из-за стола после того, как во всех деталях разработал несколько вариантов плана разговоров с русскими. Перед уходом на покой он позвонил дежурному по штабу.

— Есть ли сообщение с эсминца? — спросил он.

— Хай, только что получена радиограмма. Операция закончена успешно, эсминец возвращается на базу. Будет здесь в седьмом часу утра. Куда прикажете поместить русских?

— Временно подержите в дежурной комнате жандармерии. В восемь утра я буду там.

…Утром моросил дождь — мелкий, холодный, унылый. Мутно-сизые тучи закрывали вулкан, горы, долину Туманов. Поселок базы, берега бухты, завешенные сеткой дождя, казались серыми, скучными.

Эсминец ошвартовался у дальнего конца главного пирса. Сначала с него сошла полурота жандармов, одетых в зеленые легкие плащи. Они сразу построились колонной и шли по пирсу, как победители, энергичным четким шагом, с гордо поднятыми головами. Некоторое время спустя по трапу сошли на пирс семеро пестро одетых европейцев, окруженных десятью жандармами. Впереди, осторожно поддерживая под руки Андронникову, шли майор Грибанов и капитан Воронков. Оба они были без погон, с непокрытыми головами, на ногах — онучи из парусины, обвязанные веревками. Следом Борилка и сержант Кэбот вели под руки Стульбицкого. Шествие замыкал в своем живописном одеянии капитан Брич. Он шел устало, с понуро опущенной головой.

От пирса начинался песчаный берег. Он был открытый, за ним лежала четырехугольная площадь-плац. Прямо по ту сторону плаца возвышалось дощатое здание штаба с башенкой диспетчерской службы на крыше. Влево, по широкой прибрежной полосе, между морем и отвесным обрывом, уходил поселок военно-морской базы: казармы, склады, офицерские особняки. Вправо стоял ряд складских помещений за которыми начинались дюны и заросли кустарника, уходящие в долину Туманов. Туда от плаца направлялась широкая гравированная дорога.

Все, кто был в это время на плацу, — редкие прохожие, офицеры и солдаты, одна небольшая колонна, подходившая к пирсу, — все невольно обратили внимание на европейцев, как на редкую невидаль. Те, кто посмелее из прохожих, останавливались и даже подходили к пленным. Особенно жадно рассматривал их один солдат в колонне, только что подошедшей к пирсу. То был рядовой Комадзава. В четверых, одетых по форме, кроме Стульбицкого, он сразу узнал русских.