Борис Бурлак - Ветры славы Страница 24

Мехтиев с недоумением посмотрел на худенького лейтенанта.

— Он что, шутит, старик? Да кто меня пустит вне очереди на мост с этой филькиной грамотой?

Жора виновато пожал плечами, на которых вместо полевых мятых погон плотно лежали новенькие, парадные.

— Комендант переправы якобы предупрежден ве́рхом, товарищ майор.

— Каким ве́рхом — штабом армии или штабом фронта?..

— Не знаю, товарищ майор, — сконфузился Айрапетов.

— Пока я протиснусь к коменданту, меня тут растерзают эти самые нетерпеливые.

Айрапетов молчал.

— Ладно, Жора, ступай своей дорогой.

— У меня нет своей дороги, товарищ майор; я сказал, что дивизия где-то на подходе.

— Ну тогда идем вместе искать коменданта переправы.

Больше часа они потратили на то, чтобы лишь узнать, кто же тут главный: большинство офицеров отвечали, что сами не ведают, а некоторые поглядывали явно подозрительно. Наконец один пожилой полковник охотно объяснил, что главный на берегу Дуная сам Котляр, командующий инженерными войсками фронта…

На рассвете следующего дня полк Мехтиева переправился на румынский берег по только что наведенному мосту через вспененный, разогнавшийся Дунай. Солдаты пересекли государственную границу до восхода солнца: птичий оркестр в пойменном лесу едва начинал свою сыгровку, готовясь к большому утреннему концерту.

Ход времени

Когда же прошли эти десятилетия после Великой войны?.. Отвоевав свое, мы тут же и заспешили домой, к семьям. Первые лета как-то и нечасто вспоминали друг о друге. А потом загрустили, затосковали, да так, что начали усиленно разыскивать друг друга. И находили, зазывали друг друга в гости, готовились к новым встречам. Мы словно заново открывали самих себя и свою взаимную душевную привязанность, недоумевая подчас, как же столько времени прожили врозь, мало что или вовсе ничего не зная, — кто, где и как обосновался. Видно, после такой войны надо было сначала поработать, осмотреться, а потом уже начать колесить за тридевять земель, чтобы встретиться с однополчанами. И вот теперь, в наши восьмидесятые годы, эти традиционные встречи превратились в своего рода эмоциональные детонаторы народного ликования и народной боли.

Не было в прошлом такого поколения, как наше серединное (к началу войны), которое столь жестоко изрежено автоматным огнем, артналетами, бомбежками. Но и не было в истории другого такого поколения, в честь которого народ вознес бы столько памятников.

Слава ветеранов будет передаваться и дальше по живой цепочке — по мере того как ветвятся семьи фронтовиков, как смыкаются кроны новых поколений, защищая землю от ядерных ударов.

Главные книги о Великой войне еще не написаны. Глубинные истоки солдатской отваги еще далеко не исчерпаны. Не оттого ли так горько переживаешь каждую новую весть об уходе из жизни старого солдата? И не оттого ли с таким душевным трепетом читаешь скупые некрологи в местных газетах, подписанные безымянными «группами товарищей»? Уходят ветераны… И боль твоя вовсе не тем только объясняется, что по ком бы ни звонил колокол, он звонит и по тебе; нет, здесь нечто большее, чем психологическая травма, — здесь печаль от невосполнимой утраты еще одной страницы истории.

Я годами отыскивал однополчан. Разумеется, начал с юга, раз уж дивизия формировалась в Азербайджане. И там, на юге, поиски были куда успешнее, а вот северяне оказывались чуть ли не во всех концах России, в самых неожиданных районах, изменив иногда своим довоенным привязанностям. Однако мне особенно долго не удавалось найти Мехтиева, хотя он и южанин.

Я знал, что стрелковый полк Мехтиева одним из самых первых вступил на югославскую землю, но не знал, где сам Мехтиев, который уехал из Сербии учиться в военную академию…

Шли годы, и у меня постепенно возникала панорама последней военной осени на юге — из рассказов и писем однополчан, из мемуаров, посвященных освобождению Югославии. И среди фактического материала я отбирал все, что относилось к Мехтиеву.

Выполнив задачу по охране штаба фронта и моста через Дунай в румынском городе Чернавода, полк отправился на лихтерах вверх по еще не полностью разминированному Дунаю, чтобы высадиться в болгарском городе Видине близ югославской границы. Видин встретил братушек громко, с оркестром, дал в их честь банкет после торжественного марша, который устроил Мехтиев, испытывая в свои двадцать пять лет юношеское пристрастие к военным церемониям. А на другой день начались бои, хотя остальные полки дивизии только еще подтягивались к берегам Тимока.

Балканы не похожи на Кавказ, однако те же горы, где приходилось воевать с открытыми флангами, продираясь по ущельям, можно сказать, на ощупь.

Комкор Шкодунович предупредил Мехтиева по радио, что немцы спешно двигаются с юга, отступая из Греции, и что следует перерезать пути отхода. Легко сказать — перерезать! — если у тебя нет соседей ни справа, ни слева; нет, наконец, никаких дорог. Мехтиев форсировал Тимок и повел батальоны, артиллерию и полковой обоз через железнодорожный туннель. Надо было взять для начала горный городок Рготину, чтобы развернуться повольготнее. Альпийские стрелки из немецкой дивизии «Принц Евгений» нападали внезапно — то с одной стороны, то с другой, а то и с тыла.

Вот она — Рготина, рядом, но так просто не возьмешь, хотя в тылу у противника действует партизанская бригада. Лишь с наступлением темноты Мехтиев послал батальоны в обход городка, чтобы установить связь с югославскими партизанами. К вечеру подошла еще одна батарея, три «Катюши». Теперь можно было предпринять концентрическую атаку.

К трем часам ночи Рготина была освобождена. Немецкий пехотный полк полного состава, усиленный танками, бронетранспортерами, штурмовыми орудиями, был разгромлен. Солдаты Мехтиева захватили всю технику и даже знамя полка вместе со многими офицерами. Теперь открывались дополнительные пространственные возможности для наступления правофланговых соединений 57-й армии и одновременно наглухо отрезались пути отхода немецкой группировки «Ф», отступавшей из Греции. Надежно прикрываясь с юга, можно было начинать марш-бросок в общем направлении на Белград. Мехтиев раздал из полкового обоза винтовки сербам и налегке выступил на запад, оставляя только что освобожденную Рготину на попечение 23-й дивизии Народно-освободительной армии Югославии.

Восточно-Сербские горы оставались за плечами…

Пройдет двадцать лет, и появится монография «Белградская операция» — коллективный труд советских и югославских военных историков под общей редакцией маршала Сергея Бирюзова и генерал-полковника Раде Хамовича. В ней, этой книге, исследуются совместные боевые действия Советской и Югославской армий; и в частности, дается высокая оценка тактического искусства, с каким Мехтиев, овладев Рготиной, тут же распахнул эти горные ворота, за которыми начинался оперативный простор, ведущий в долину реки Велика Морава…

Да, на горизонте, в просветах между горами начинала уже поблескивать Морава, а за ней грезился и Белград, когда Мехтиев вдруг получил распоряжение о выезде в Москву. Жаловаться было некому: генерал Шкодунович давно намекал, что надобно «поучиться в академии». И добился-таки своего Николай Николаевич. В тот же день позвонил по телефону, поздравил, заметив, между прочим, что посылает его, Мехтиева, в счет особого набора, для усовершенствования, где будут учиться прославленные боевые командиры и герои Отечественной войны. Бахыш поблагодарил за такую честь, а самому хотелось зареветь от досады, что не дали дошагать до Победы.

Выстроили полк. Взяв себя в руки, Мехтиев простился с батальонами, стараясь, чтобы не дрогнул предательски голос. Опустился на колено, поцеловал боевое знамя.

И в путь-дорогу на Восток…

Добрый генерал Шкодунович не мог, конечно, знать, как сложится дальше судьба юного майора. Незадолго до окончания академии в сорок седьмом году Мехтиеву, уже подполковнику, поручили выступить с докладом на военно-теоретической конференции. И присущая ему вспыльчивость подвела его нелепым образом: выступая, он не согласился с некоторыми выводами докладчика, да и самую идею современного контрнаступления отнес на счет одного знаменитого маршала, ничего не сказав о Верховном…

…Встретились мы с Мехтиевым только в 1961 году в Кировабаде, где он начальствовал в городской милиции. Я сказал ему полушутя:

— Неужели вы, Бахыш Мехтиевич, не устали гоняться за смертью — там, на фронте, и теперь еще здесь, на этой опасной работе?

— Надо ведь кому-нибудь, — уклончиво ответил он.

Задолго до встречи с ним я был наслышан, как он лично руководит поисками грабителей, как однажды угодил в жаркую перестрелку во время погони за бандитами, настигнув их на мосту и тотчас открыв огонь прямо из автомобиля. Я часто спрашивал себя: что это, привычка к риску, огню, отваге? Может быть. Есть же на свете люди, для которых отвага — естественное состояние их бытия, а о риске они и не задумываются, точно состоят в близком родстве с фортуной. Таков и Мехтиев, коммунист военной закалки, вступивший в партию в 1942 году… Но здоровье все-таки подводит. Когда он серьезно заболел и ему делали редкие по сложности операции, то в те месяцы мало кто, кроме жены Назакят и дочери Зейнаб, знал о его недуге. Он сутками лежал в реанимационном отделении московской больницы на улице Вавилова и подолгу смотрел в глаза смерти — кто кого? Едва становилось полегче, диктовал коротенькие записки жене, чтобы ободрить ее и дочь. Иногда его навещал друг по академии генерал Морозов и говорил через дверь реанимационной: «Бахыш, держись!» И он держался. Так было и на фронте, где борьба со смертью тоже часто шла один на один.