Николай Черушев - Из ГУЛАГа - в бой Страница 24

Сталин позвонил Панкратьеву и спросил, в чем обвинялся Магер и почему прокуратура прекратила его дело. Панкратьев, видимо, все же не знал дела или знал его поверхностно, но звонок Сталина застал его явно врасплох. И вместо того, чтобы попросить лично доложить ему дело (на что Сталин, по моему мнению, согласился бы), Панкратьев очень невразумительно и неправильно, по существу, ответил: “Товарищ Сталин, формальных данных для привлечения к ответственности Магера нет”.

“Нельзя же быть только формалистом в делах”, — ответил Сталин и положил трубку.

В такой “ситуации” Берии, конечно, не составило труда сочинить постановление, которое и было подписано Сталиным. Как оно стало осуществляться на практике — в жизни, работники прокуратуры и суда узнали очень скоро.

Если прокурор прекращал дело производством или суд выносил оправдательный приговор, эти документы посылались в НКВД (в Центр). Там кто-то переправлял их начальнику тюрьмы или лагеря, где находился заключенный, с требованием дать “отзыв-характеристику” — можно или нет освободить данного заключенного.

Начальник тюрьмы или лагеря, естественно, не знал и не мог знать хорошо каждого заключенного. Поэтому “характеристики” поручалось писать надзирателю корпуса или отделения и именно от этих лиц фактически стала зависеть судьба людей, о виновности которых уже было сказано: “Нет, не виновен”.

Вскоре таких лиц в тюрьмах НКВД накопилось достаточно много. Как быть? Но Берия и здесь нашел “выход”. Всех таких лиц стали “оформлять” (именно оформлять — другого названия тут не придумаешь) на Особое Совещание НКВД и давать сроки лишения свободы от 5 до 10 лет, без вменения какой-либо вины или конкретного преступления, а просто как “СОЭ” (что на обыкновенном языке значило “социально опасный элемент)”...»[46]

Итак, да здравствует свобода!.. Позади остались кошмарные бесконечные месяцы и года тюремных застенков. Впереди столь долгожданная свобода, встреча с семьей. Что он будет делать в первые дни после освобождения, Максим Петрович в деталях не представлял, но он точно знал: все это будет для него в радость, которую он вовсе не намерен был скрывать от окружающих.

В те дни Магер искренне считал, что все страшное для него уже позади, что ошибка, совершенная в отношении него, больше никогда не повторится. Ведь высшая военная судебная инстанция (Военная коллегия) фактически его оправдала, а Главная военная прокуратура и вовсе отринула весь ворох надуманных обвинений и инсинуаций в его адрес. Свое освобождение из тюрьмы Магер по праву считал закономерным финалом его твердой позиции перед следствием после 18 января 1939 года и настойчивых заявлений в высокие союзные инстанции.

Но Максим Петрович жестоко ошибался! Его освобождение скорее следует считать случайностью, нежели закономерностью, ибо он, естественно, не мог знать содержания секретных ведомственных документов. Например, двух специальных приказов, подписанных в 1940 году наркомом юстиции и Прокурором СССР, в которых указывалось, что арестованные, оправданные судом по делам, расследованным работниками НКВД, не подлежат освобождению из-под стражи, а должны направляться в те места заключения, откуда они были доставлены на судебное заседание. Более того, на суды возлагалась особая обязанность — «выяснить в органах НКВД, не имеется ли с их стороны каких-либо возражений в отношении освобождения оправданных по суду лиц»[47]. Отсюда совершенно очевидно, что прокурорский надзор в те годы являлся всего лишь фикцией и последнее слово в любом случае оставалось за карательными органами, за органами госбезопасности.

В случае с освобождением Магера эти органы посчитали себя сильно обиженными. Уязвленное ведомственное самолюбие у них разыгралось не на шутку и требовало если не полного, то хотя бы частичного удовлетворения. Как это так — военный прокурор освобождает их важного подследственного и закрывает его дело, при этом даже не посоветовавшись с ними. Такого чекисты второй половины 30-х годов никому не прощали, независимо от перемены названия их органов и порядка подчиненности. Дело в том, что в 1941 году особые отделы (военную контрразведку) передали из НКВД в состав Наркомата обороны и они в виде 3-го Управления стали там функционировать с непосредственным подчинением наркому.

Не знал Максим Петрович всего того, что творилось в это время за «кулисами». Ныне стали известны некоторые из этих подробностей, в частности, из рассказа бывшего врид Главного военного прокурора генерал-лейтенанта юстиции П.М. Гаврилова. Он сообщил, что после освобождения из-под ареста Магера его, Гаврилова, сначала разыскивал Берия, а затем в тот же день ему позвонил Сталин и потребовал объяснений по поводу всего случившегося. Гаврилов доложил Сталину, что Магер невиновен, а дело в отношении его сфальсифицировано.

Далее, по словам Гаврилова, его разговор со Сталиным принял следующий оборот: «...Сталин стал мне говорить, что при царе лиц, политически подозрительных, ссылали в Сибирь. Это Сталин мне повторил несколько раз. Я Сталину сказал, что ссылать Магера в Сибирь нет оснований, за ним никакой вины нет. Видя, что Сталин не верит мне... я попросил разрешения доложить дело лично ему — Сталину. На это Сталин мне сразу ничего не ответил, и я услышал по телефону, как он что-то говорил с Берией по-грузински. Затем мне Сталин сказал, что дело ему докладывать не надо, но чтобы я учел его замечания. Кроме того, Сталин сказал мне, что надо было согласовать с Центральным Комитетом партии освобождение Магера из-под стражи»[48].

Всего четырнадцать месяцев пробыл М.П. Магер на свободе, которой он так усиленно добивался в 1938—1939 годах. Черный день наступил 8 апреля 1941 года, хотя постановление на его повторный арест было вынесено десятью днями раньше.

Здесь временно прервем рассказ о деталях повторного ареста М.П. Магера и вернемся к событиям двухлетней давности. Все же не напрасно Максим Петрович и ему подобные принципиальные коммунисты били тревогу о том, что в органах госбезопасности окопалась и орудует шайка настоящих вредителей. Их письма и жалобы в различные инстанции в конце концов возымели свое действие — последовала определенная чистка органов госбезопасности как в центре, так и на местах.

«Есть все-таки правда на свете», — подумал Магер, узнав, что его мучители арестованы и понесли соответствующее наказание. Еще когда он по первому заходу находился в тюрьме, в 1939 году за фальсификацию дел и применение незаконных методов следствия, а попросту говоря — за систематическое избиение арестованных, были подвергнуты аресту начальник особого отдела ЛВО B.C. Никонович и его заместитель К.А. Самохвалов, сотрудники этого отдела Авдеев, Литвиненко, Лещенко, Рассохин, Кордонский и другие авторы многостраничных «липовых» дел. В частности, М.Г. Рассохин был арестован 5 марта, а П.Б. Кордонский— 13 апреля 1939 года. Формальным обвинением первого из них послужило то, что он якобы скрывал, уводя от серьезных политических и уголовных обвинений участников контрреволюционных формирований. Например, что он вынудил Линдова-Ливши-ца (бывшего начальника мобилизационного отдела штаба ЛВО) отказаться от своих показаний о принадлежности работников госбезопасности Владимирова и Ямполъского к военно-фашистскому заговору.

Разумеется, что, кроме Магера, на указанных садистов в форме офицера НКВД было кому жаловаться. В постановлении о принятии меры пресечения указано, что Рассохин и Кордонский арестовали заместителя начальника штаба ЛВО-комбрига И.М. ГТодшивалова, военного прокурора 1-го стрелкового корпуса военного юриста 1-го ранга Ф.В. Маркова и еще немало других командиров и политработников, не располагая на них никакими агентурными материалами, а только по показаниям других подследственных. Кроме того, в этом постановлении также отмечалось, что Рассохин и Кордонский в ходе следствия вынуждали арестованных давать так называемые условные показания о своей причастности к антисоветской деятельности, мотивируя это якобы интересами ВКП(б) и Советской власти. И жестоко обманывали беззащитных людей — эти самые «условные» показания затем фигурировали на следствии и в суде в качестве основных и довлеющих.

Под давлением фактов на следствии по своему делу (на допросах и очных ставках) Рассохин и Кордонский вынуждены были подтвердить случаи избиения ими Магера и других арестованных военнослужащих, в том числе бывшего командира 19-го стрелкового корпуса комдива В. П. Добровольского, члена Военного совета ЗакВО корпусного комиссара М.Я. Апсе, командира 1-го стрелкового корпуса комдива В.И. Малафеева, командира 1-й танковой бригады полковника А.И. Лизюкова и других «генералов».

В собственноручных показаниях Рассохин подробно рассказывает, как фальсифицировались протоколы допросов арестованных, проходя соответствующую корректировку у целого ряда должностных лиц, вплоть до начальника УНКВД. Оттуда они выходили совершенно неузнаваемыми, и смысл показаний арестованных в них неимоверно искажался. Для придания показаниям некоторой правдоподобности в таких протоколах отражалась придуманная в кабинетах НКВД борьба арестованного со следователем.