Петр Лебеденко - Красный ветер Страница 24

Подошел Андрей, опустился рядом, обнял отца за плечи. Денисов-старший проговорил:

— Помнишь, ты рассказывал о комбриге Ривадине? Он сейчас работает в штабе ВВС… Если хочешь, пойдем к нему вместе.

— Нет, я пойду сам, — сказал Андрей.

— Комбриг не принимает! Я говорю вам это уже в третий раз.

— А вы все-таки доложите, — настаивал Андрей. — Доложите, что прибыл лейтенант Денисов.

Адъютант комбрига, тоже лейтенант, окинул Андрея насмешливым взглядом:

— Ах, лейтенант Денисов! Тогда другой вопрос. Ради такого посетителя комбриг, конечно же, бросит все свои дела и займется лейтенантом Денисовым… Слушайте, товарищ летчик, если я говорю, что комбриг не принимает, — значит, он не принимает! Сколько раз надо повторять одно и то же?

— Сколько бы вы это ни повторяли, ничего не изменится, — ответил Андрей. — Вы обязаны доложить обо мне, остальное будет решать сам комбриг.

— А вы, собственно говоря, по какому вопросу? — спросил адъютант. — Если Испания — разговор с комбригом бесполезен. Вот… — Он раскрыл объемистую папку и глазами указал на груду заявлений. — Это Испания. За вчерашний день — двести семьдесят два заявления. Только за один вчерашний день. Вы понимаете?

— И все же прошу вас…

Адъютант нехотя встал и, направляясь к кабинету комбрига, на ходу бросил:

— С удовольствием посмотрю, как вы пробкой будете оттуда вылетать, — и скрылся за дверью.

Оставшись, один, Андрей сел на стул у стены и стал ждать. Сейчас он старался не думать, к каким последствиям приведет его упрямство. Возможно, он действительно вылетит из кабинета комбрига как пробка, но тогда он уже будет знать, что придется начинать с какого-то другого конца. А пока…

Когда адъютант вернулся в приемную, вид у него был довольно странный. От его насмешливости не осталось и следа, смотрел он теперь на Андрея скорее с любопытством, чем с неприязнью. Показав рукой на дверь кабинета, он негромко и даже робко сказал:.

— Прошу, товарищ лейтенант!

Андрей сразу узнал комбрига Ривадина. Все осталось в нем таким же, как и в тот день, когда он появился в училище: такое же слишком суровое с виду лицо, такой же, будто бесстрастный, взгляд, в котором, однако, можно прочитать и глубокую заинтересованность, и желание проникнуть в твои сокровенные мысли. И вообще, комбриг Ривадин почти не изменился: все та же подтянутость, неторопливость в движениях, словно заранее все отработано и выверено. Он твердо шагнул навстречу Денисову, поздоровался с ним за руку:

— Рад вас видеть, товарищ лейтенант.

Андрей, кажется, лишь теперь и ощутил не только растерянность, но и страх. С чего начинать! «Двести семьдесят два заявления! — вспомнил он слова адъютанта. — Двести семьдесят два заявления. Только за один вчерашний день». А чем он, Андрей Денисов, лучше других, почему ему должны отдать предпочтение?!

И вдруг комбриг открыто, весело рассмеялся:

— Что же это вы, товарищ летчик, стушевались? Негоже, негоже нашему брату терять почву под ногами… А, знаете, я ведь хорошо вас помню, лейтенант! Оч-чень хорошо. Порадовали вы тогда старика Ривадина, и могу признаться: дважды запрашивал ваше командование об успехах лейтенанта Денисова. Что ж, рад, весьма рад за вас, лейтенант, и за себя рад — не ошибся тогда.

— Спасибо, товарищ комбриг, — сказал Андрей. — Я вас тоже хорошо помню.

Комбриг опять засмеялся:

— Так меня ведь запомнить легко! Думаете, не знаю, что о Ривадине курсанты толкуют, когда он появляется в училищах? «Ну, братцы, гроб нам с музыкой — шарик из центра выскользнет, комбриг прикажет: „Передайте своим папе и маме, чтобы вас послали учиться куда-нибудь в другое место“». Так, лейтенант?

— Почти так, товарищ комбриг, — кивнул головой Андрей. — Я тоже, когда летел с вами в зону, думал: «Ну, не повезло тебе, Андрей Денисов…» А потом, помните, товарищ комбриг, орел над нами парил? И вы тогда сказали: «Вот так бы и нам летать… Чтобы была такая же красота и гармония…» У меня сразу настроение поднялось. Многое я тогда понял, товарищ комбриг…

— Это хорошо, — мягко проговорил комбриг. — А теперь скажите, лейтенант, что вас привело ко мне? И почему вы в Москве, а не в своей части?

Растерянность и даже страх, испытываемые Андреем поначалу, прошли как-то совсем незаметно, и совсем незаметно он почувствовал себя так, словно перед ним сидел не человек, занимающий столь высокий пост, а один из добрых друзей отца, старый пилот, с которым можно поговорить по душам. И Андрей сказал:

— Испания, товарищ комбриг… Я хорошо владею испанским языком. И я, как вы знаете, летчик-истребитель… Прошу вас, товарищ комбриг…

— Я так и думал…

Ривадин встал, прошелся по кабинету. Остановился перед Андреем и в упор спросил:

— Вы все хорошо взвесили, лейтенант? Вы хорошо понимаете, что вас ожидает в Испании? Туда уже слетается воронье Гитлера и Муссолини — враги жестокие и, надо сказать, опытные. А в Республике ни авиации, ни летчиков почти нет, и в первое время все ляжет на плечи наших летчиков-добровольцев. Каждый воздушный бой будет смертельной схваткой, лейтенант, настоящей смертельной схваткой. Не всем, кто поедет в Испанию, будет суждено вернуться на свою родину…

— Я все обдумал, товарищ комбриг, — тихо сказал Андрей. — И твердо обещаю вам, что никогда вас не подведу…

Они говорили еще очень долго. Франция, как стало известно, уже закрыла свою границу, прекратив тем самым доступ в Испанию оружия, закупленного Республикой в разных странах. Начал работать так называемый Комитет по невмешательству, где большинство состояло из представителей западных стран во главе с немецким князем Бисмарком и Дино Гранди — чернорубашечником и подручным Муссолини. Темная игра этого Комитета приводила к тому, что Республика оказывалась в блокаде. Тем не менее Гитлер и Муссолини сразу же проторили дорогу к Франко, и к фалангистам беспрерывным потоком шел груз вооружений, и по этой же дороге шли тысячи убийц-наемников. А истинным волонтерам свободы, тем, кто решил отдать жизнь в первой настоящей схватке с фашизмом, приходилось под чужими именами кружными путями пробираться через границы, где их на каждом шагу подстерегала опасность…

Уже в конце беседы комбриг спросил:

— Там, откуда вы приехали в Москву, остался кто-нибудь из ваших близких? Вам обязательно нужно туда возвращаться?

— Нет, — ответил Андрей. — У меня, кроме отца, никого из родных нет.

Сказав, что Андрей может продолжать свой отпуск до особого вызова, комбриг распрощался с ним, по-отечески обняв его за плечи.

Их было трое в одном купе.

Двое французов: среднего роста крепыш коммерсант Жером Бернарден, направляющийся в Марсель через Париж, где он собирался остановиться на несколько дней, и интеллигентного вида человек, который позже представился как научный работник. Этот возвращался на родину после служебной поездки в Москву. Третьим был Андрей Денисов, по документам — Константин Федоров.

Все трое держались довольно замкнуто, не выражая особого желания ни близко знакомиться со своими попутчиками, ни вступать в длинные разговоры. И только когда поезд подходил уже к границе Германии, научный работник Марсель Роллан обратился по-французски к Андрею:

— Тут у них, на границе, своего рода чистилище. В каждом человеке они видят красного шпиона и готовы вывернуть его наизнанку, чтобы отыскать какую-нибудь улику. А уж если отыщут — несдобровать…

Андрей пожал плечами:

— Что поделаешь, мсье, это их система. Может быть, — по-своему они и правы: у них слишком много противников и не так много друзей, поэтому они вынуждены быть осторожными.

— Да, им можно посочувствовать, — заметил научный, работник с плохо скрытой иронией. — У них действительно слишком много противников и не так много друзей.

— А они плюют и на тех, и на других, — сказал коммерсант Жером Бернарден.

Говорил он так, точно с трудом подбирал слова, и в том, как он их произносил, легко было уловить акцент.

— Простите, мсье, — спросил у коммерсанта Марсель Роллан, — вы, наверное, уроженец департамента Сена и Марна? Именно там, в Северной Франции, на плато Бри, говорят на таком диалекте…

Бернарден пробурчал что-то невразумительное и надолго припал к окну, за которым моросил и моросил мелкий, словно пропущенный через сито, дождь.

И вот — первая остановка на земле Германии… Первые, увиденные наяву, в непосредственной близости от тебя, фашисты… И ненавистная, вызывающая омерзение свастика… И выкрики — оглушающие, отвратительные, как надсадный собачий лай: «Хайль Гитлер!» Из репродукторов — марши, марши, марши! Топот тяжелых сапог по мокрому перрону, стекающие с касок струйки воды, мокрые от дождя стволы автоматов…