Андрей Орлов - Битва за Берлин последнего штрафного батальона Страница 25

Когда Коренич выдохся, в трубке несколько секунд сохранялось удивленное молчание.

– Кто это говорит? – спросил собеседник.

– Неизвестный русский солдат, ублюдок! – гаркнул Максим и, широко улыбаясь, словно летчик, вышедший из затяжного пике, грохнул трубку на рычаг.

– Браво, – похлопал в ладоши Борька.

– Эрика, кто это был? – крикнул Коренич.

– Ну, итить твою… – всплеснул руками Хорьков. – Только русский может обматерить собеседника, не зная, с кем разговаривает.

– Звонили из штаба генерала Вейдлинга, командующего берлинским гарнизоном, – тихо сказала Эрика, появляясь на кухне. – Спрашивали, в каком районе я живу и заняли ли наш район русские. Я сказала, что заняли… надеюсь, я не сказала ничего запрещенного? – ее глаза тревожно заблестели.

– Да без проблем, – отмахнулся Максим. – Что есть, то есть, мы же не шпионы тут какие-нибудь, чтобы тихариться… – и в двух словах перевел вышесказанное товарищам.

– Генерал Вейдлинг? – удивленно покарябал небритую щеку Борька. – Не тот ли это бравый генерал, командующий танковым корпусом, что быстрее всех драпал с Зееловских высот? С какого это перепуга он стал командующим берлинским гарнизоном? Впрочем, хрен на него, какая нам разница? Ты, дамочка, молодец, что бросила трубку – не испугалась…

Эрика смущенно зарделась – взгляды советских солдат ее по-прежнему смущали.

А история с назначением генерала артиллерии Гельмута Вейдлинга – кавалера двух Железных крестов, одного Рыцарского и одного Немецкого креста в золоте – на столь ответственный пост действительно случилась презанятная. Соломатин был неправ, 56-й танковый корпус Вейдлинга был одним из немногочисленных соединений, что отходили с Зееловских высот организованно, не теряя боеспособности. Двадцать третьего апреля Вейдлинг дозвонился до бункера Гитлера и доложил о сложившейся ситуации. Верховный командующий сухопутных войск генерал Кребс разговаривал с ним подозрительно холодно. А в завершение сеанса сообщил Вейдлингу, что тот заочно приговорен к смертной казни за трусость. Новость не смутила командующего корпусом. Он отправился в Берлин и как ни в чем не бывало возник с докладом перед фюрером. Гитлер был поражен. Логика фюрера после этого события была неприхотлива: если уж человек не испугался расстрела, прибыл к нему в Берлин, значит, именно он должен руководить обороной города, именно он станет тем, кто остановит обнаглевшие большевистские орды у стен германской столицы!

Но даже Фридрих Великий не смог бы сделать того, что поручалось генералу. Второго мая именно Вейдлинг подпишет капитуляцию немецких войск, сдастся Жукову вместе со свитой и через десять лет умрет от сердечной недостаточности за решеткой знаменитого Владимирского централа. Его коллеге генералу Венку, командующему 12-й армией, сумевшей вытащить из болот окруженцев 9-й армии Буссе, повезет больше. Он сдастся западным союзникам, отсидит два года в лагере военнопленных, в 1960 году станет генеральным директором фирмы «Diehl», занимающейся изготовлением военной техники для Бундесвера, проживет счастливую жизнь и погибнет в 1982 году в автомобильной аварии – ему будет восемьдесят два.

Связи между обороняющимися частями практически не было. Немецкое командование не владело обстановкой и зачастую не знало, какие районы столицы уже заняты советскими войсками. Но телефонная связь работала. И офицеры из рейхсканцелярии звонили простым берлинцам, чтобы добыть хоть какую-то информацию.

– Ладно, Эрика, не будем вас мучить, – потер ладони Максим. – Ужинать и спать. Завтра рано вставать, дела, знаете ли. Не волнуйтесь, никто вас не тронет. Надеюсь, в вашем доме сохранился хоть один будильник?

Но разрядить атмосферу ему не удалось: в воздухе сгустилось напряжение. Эрика двигалась очень нервно, долго ковырялась в мусорном ведре, утрамбовывая пустые консервные банки. Улыбалась через силу. «Чужие мы для них», – думал Максим. Он похлопал дверцами шкафов в поисках посуды – перехватив испуганный взгляд Эрики. Смутился – хотел лишь помочь, а не ограбить.

– Сахар бы ссыпать, – пробормотал Хорьков, вытаскивая из вещмешка плотный мешочек с рафинадом. – Подарок, так сказать, от доблестной и щедрой Красной армии… – отыскал глазами подходящую керамическую ступку на верху высокого кухонного шкафа, потянулся к ней, а стаскивая, уронил на ногу увесистый пестик. Напрягся, чтобы не ругнуться, побагровел – и товарищи захихикали.

– Ну, скажи, скажи, – просил, подмигивая, Борька. – Что там просится на язык?

– А я матом еще не ругаюсь, – пробормотал Хорьков, жмурясь от резкой боли.

– Не помню, – смутился Хорьков, бросив быстрый взгляд на Эрику. – Не было такого.

– Ладно, доставай тарелки, – бросил Максим. – Они в шкафу, наверное. Вроде больше негде.

Хорьков перехватил добытую ступку под мышкой, неловко полез в шкаф. Заметил краем глаза Максим, как напряглась немецкая женщина, как дернулась помочь:

– Подождите, вам же неудобно, я сама достану… – но Борька остановил ее:

– Ладно вам, фрау, он справится.

Хорьков распахнул высокие створки… и вдруг опешил, посерел, выронил из-под мышки ступу.

Прогремела очередь, бойца отбросило к тумбе. Он схватился за нее обеими руками, сполз на пол. Хорьков искал глазами своих – чтобы помогли, ведь такая, прости боже, досада… Руки уже не держали, он свалился на пол, обливаясь кровью.

– Почему?! – орал Максим, поливая шкаф свинцом.

Выручила привычка не расставаться с оружием: увидев, как падает Хорьков, Максим скинул автомат с плеча и начал стрелять – сбоку, не видя того, кто сидит в шкафу. И Борька поливал с обратной стороны – подпрыгивая и крича как припадочный.

Метнулись оба, встали у распахнутого шкафа. На самом дне «пенала» скрючился немецкий унтер-офицер, вооруженный «шмайссером»! «И как он там поместился? А что еще ему оставалось делать, когда в дверь забарабанили русские, а жить хотелось так, что зубы судорогой сводило? Чего же он, кретин, в плен не сдался? – злился Максим. – Да еще и с оружием к Эрике приперся…»

Сейчас офицер был расстрелян в фарш. Оглушенные, раздавленные, бойцы смотрели то на него, то на Хорькова, погибшего, безусловно, героически (а как еще напишут в похоронке?), но так глупо…

– Как же бестолково устроен этот мир, – расстроенно пробормотал Борька. – В натуре, та старуха смерть на Хорькова снискала…

– Да, – вздохнул Максим. – И что-то нам подсказывает, что любезный супруг нашей Эрики не погиб на Восточном фронте в сорок втором, а благополучно дожил до сорок пятого и дезертировал домой с оружием в руках.

– Недавно, видать, приперся, – поддакнул Борька. – А то почуяли бы мы мужицкий дух.

– А-а-а-а! – заорали сзади.

Бойцы совсем забыли про Эрику – хорошо хоть обернуться успели. Обезумевшая от горя, с перекошенным лицом, в котором больше не было ничего милого, фрау вдова летела на солдат, размахивая длинным кухонным ножом. «Фурия, спятившая ведьма, как же меняются люди, когда убивают их близких…» – Максим в растерянности прижался к шкафу, женщина пролетела мимо.

А Борька замешкался. Эрика взмахнула ножом, он вскинул автомат обеими руками – за ствол и приклад, – чтобы блокировать удар. И все же фурия достала бойца, поранила запястье. Борька взвыл – он явно не знал, что делать с озверевшей гражданской бабой, смотрел, как хлещет кровь из рассеченной вены, и не защищался; а Эрика опять замахнулась.

Максим схватил ее за волосы – кто же знал, что «томный» вечер закончится так грустно! – оторвал от Борьки, с силой оттолкнул к окну. Толкнул от души: фрау полетела к окну, словно ею выстрелили из пушки, споткнулась и с размаху впечаталась лбом в чугунную батарею. Треснул череп, брызнула кровь…

Когда «трофимовцы», разбуженные стрельбой, ворвались на кухню, им предстала печальная картина. Труп советского солдата с перекошенным лицом, какое-то мясо в немецком мундире, затолканное в шкаф, мертвая немка – чертовски хорошенькая, если бы оставалась живой и с целой головой…

– Вот дьявол… – пробормотал оторопевший Ситников. – Ну, вы и напортачили, мужики. Хорькова жалко, эх…

– Даже страшно спрашивать, что тут было, – промямлил Драгунский.

Расталкивая солдат, ворвался лейтенант Черемушкин, злобно сверкнул глазами, схватился за голову и так же быстро ушел.

– Ну ладно, мужики, – как-то смущенно сказал взъерошенный Гуськов, пятясь к выходу. – Вы тут, это… сами разбирайтесь, если дел наворотили, ладно? Снесите Хорькова вниз, там грузовик из похоронной роты еще не уехал, из завалов наших вынимают.

Ожесточение накатило – лютое. Максим не мог даже вспомнить, спал или нет – метался в бредовом беспамятстве. Он где-то слышал, что цветные сны – первый признак подступающей шизофрении. Тотальная усталость не мешала ему в бреду бежать в атаку и крошить неприятеля.

С рассветом советские войска, к которым за ночь подтянулись подкрепления, снова пошли к центру Берлина. Впрочем, штрафбат и остатки танкового батальона майора Чаковского не дождались обещанного подкрепления. Свежие стрелковые роты растворились в городских развалинах.