Иван Поздняков - Пока бьется сердце Страница 25

Я снова у разведчиков. Их жилища не узнать. Поставлено новое крыльцо, перекрыта крыша, вделаны новые оконные рамы, переложена печь. Вокруг дома высится новенький частокол.

Григорий Розан скалит рафинадные зубы.

— Не узнаешь хату? Никого на помощь не звали. Уважили хозяюшку, особенно Степан Беркут старался. Плотник и столяр отменный. Теперь наша Евфросинья Степановна земли под собой не чует.

— Где же Блинов и Беркут?

— Наш командир из колхозной кузницы не выходит, машины ремонтирует, а Степан крестьянином стал. Иди за избу, на огород, сам увидишь.

Степан Беркут, сняв рубашку, распахивает огород на сытой крепкой лошади. Из-под лемеха струятся пласты рыхлого доброго чернозема. Тело Беркута блестит от пота. На груди и плечах золотится густой рыжий волос, веснушки, густо высылавшие на руках, спине и груди, почернели на солнце.

— Бог в помощь, Степан!

— Становись побочь! — кричит Беркут. Голубые с хитроватым прищуром глаза Степана светятся тихой, лучистой радостью.

Беркут останавливает лошадь, ласково хлопает ее по сытому крупу.

— Отдохни, родимый! Тебе передых, мне перекур.

Присаживается рядом, вынимает кисет.

— Конек добрый. В похоронной команде взял взаимообразно. Веселый и умный мерин. Знать, тоже истосковался по настоящему труду и теперь старается на славу.

Позади слышится шорох — оглядываемся. На меже стоит высокая молодая женщина. Женщина немного растерянно смотрит на нас карими глазами. Густые черные брови приподняты, полные губы полуоткрыты.

— Степан Григорьевич, испейте молока: холодное, прямо из погреба принэсла, — говорит женщина с легким украинским акцентом. Голос мягкий, грудной. — И товарища угостите…

Степан почему-то смутился, покраснел. Принял кувшин из рук женщины, не вставая. Женщина спохватилась, поправила юбку, метнула в мою сторону сердитый взгляд, быстро ушла.

— Хозяйка наша, — пояснил Беркут. — Баба добрая и уважительная.

После непродолжительной паузы добавил:

— Баловства не любит, хоть и вдовушка.

— Где же муж?

— До войны разошлись. Он ее с Украины привез сюда. Ветрогоном и пьяницей оказался. Уехал куда-то на стройку, и след пропал.

Подошел Григорий Розан. Присел на корточки. Скалит рафинадные зубы, косится на Степана, подмигивает.

— Хитер ты, шут рыжий! Такую бабенку взял, что прямо удивительно, как это она позарилась на такую рожу.

— Про рожу мою языком чеши сколько угодно, но хозяйку не трогай. Небось злишься, что отбой получил?

Розан не обиделся.

— Масть моя не подходит. Это сразу видно. Рыжие, говорят, до любви дюже злы, вот и попал ты в козыри.

— Лучше пей, иначе на бобах останешься через свой язык.

Григорий выпил чуть ли не все молоко.

— Ох, и нахал же ты, братец! — со вздохом произнес Беркут. — На вид, как глист, а ест за десятерых.

— Прямую кишку, Степа, имею, вот и страдаю, обжорством, — беззлобно ответил Григорий.

Под вечер возвратился из колхозной кузницы Василий Блинов. Пришел усталый, чумазый.

— Колхозную молотилку налаживал, — пояснил он.

Не успели сесть за стол, чтобы перекусить, как на пороге появилась гостья — Люба Шведова. Пришла не в офицерской форме, а в шелковом платье, лаковых босоножках.

— Здравствуйте, товарищи!

Степан Беркут сорвался с места.

— Любушка, да тебя не узнать! Какая же ты красивая!

Лицо девушки зарделось. Люба явно польщена тем эффектом, который произвела на нас своим появлением. Люба и впрямь хороша. Тоненькая, невысокого роста. Нос прямой, тонкий, в разрезе больших темно-серых глаз есть что-то неуловимо восточное, что придает лицу девушки особую прелесть.

Усаживаем гостью за стол. Появляется угощение: молоко, сладкий творог, коржики.

— Ты уж прости, что называю тебя просто Любой, а не старшим лейтенантом, — извиняется Беркут. — Во-первых, я годами старше тебя, во-вторых, на платье твоем погон нет.

— Я не сержусь.

— Тогда скажи, по какому поводу разрядилась?

— Без всякого повода.

— Не может такого быть! А вдруг день рождения? Тогда скажи, подарок сделаем.

— Какой ты подарок сделаешь? — замечает Григорий Розан. — Или портянки свои старые преподнесешь?..

— Ты, Григорий, не смейся, — краснеет и злится Беркут. — В вещмешок ты мой не заглядывал. Вдруг там и впрямь что-нибудь особенное хранится, вроде малахитовой шкатулки.

— Зачем спорить? — успокаивает разведчиков девушка. — День рождения, честное слово, не отмечаю, а оделась в гражданское потому, что захотелось хоть на минуту почувствовать себя невоенной.

— Значит, и ты, Любушка, по мирной жизни истосковалась? — обращается к девушке Степан Беркут.

— Разве я не человек? Не для войны родилась…

Степан Беркут незаметно для гостьи толкает Григория Розана в бок, подмигивает мне. Смысл этих знаков понятен: надо оставить Любу и Блинова одних.

— Пойдем, Григорий, ты мне на огороде поможешь, — громко произносит Степан Беркут. — Уж больно конь норовистый, в борозде не удержишь. Вот и будешь поводырем. Уж вы извините, Любушка.

Шведова смутилась.

— Зачем же уходить? Оставайтесь…

И обернулась к Блинову:

— Может быть, и мы пройдемся?

Всей гурьбой выходим на улицу. Вечер чудесный — безветренный, теплый, тихий. Блинов и Люба медленно идут в сторону реки, которая льется на окраине села.

Григорий Розан по привычке прищелкивает языком.

— Хорошая пара. Дай бог им дожить до победы. Обязательно на их свадьбу приедем. Так что ли, Степан?

Беркут задумчив. Он тоже смотрит вслед удаляющейся паре, потом оборачивается к Григорию.

— Ты правильную идею высказал. На такую свадьбу за тридевять земель приехать следует.

Был уже поздний час, когда я уходил от разведчиков. Неподалеку от дома, где они жили, остановился, чтобы закурить, и тут услышал два голоса — мужской и женский. Говорили рядом, за плотной стеной кустарника, примыкающего к усадьбе. Это были голоса Беркута и хозяйки.

— Уж прости, голубь мой, что призналась тебе в своей слабости женской, не скрыла свою любовь к тебе…

— Ничего, Фрося, все бывает…

Я так и не зажег спичку.

Иду по деревенской околице и почему-то жалею о том, что у Беркута жена и дети. Потом ловлю себя на мысли: разве та, другая, жена Степана, хуже этой женщины, разве у той меньше чувств и женской теплоты?

Небо вызвездилось крупными звездами. Они словно спелые зерна пшеницы, разбросанные по бесконечному и бескрайнему току. Дует еле ощутимый теплый ветер. В центре села поют девчата. Вот звонкий, молодой, неустоявшийся голос взметнулся к звездам:

Летят утки,Летят уткиИ два гуся.

Хорошая, задушевная песня! Я часто слышу ее в этих краях, и она всегда волнует, тревожит.

Хор девчат заливисто подхватил слова песни.

Ой, кого люблю,Кого люблю,Не дождуся!

Село остается позади. Накатанная степная дорога матово блестит под ночным небом. Под ногами слабо клубится пыль. Ускоряю шаг. Надо спешить: до села, где находится редакция, не меньше трех километров. Нужно еще хоть немного вздремнуть перед напряженным рабочим днем.

В ушах все еще звучат слова Степана и Фроси.

Встреча с матерью

Неожиданно из штаба армии сообщили: в дивизию едет мать спасенной нами латышской девочки Марты. Иду в медсанбат. Он расположился в небольшой дубовой роще на берегу тихого озерца. Палатки разбиты наспех — и то не все: лишь для приемного пункта и операционной. Марта одета, как на парад. Она в шевиотовом костюмчике военного покроя; на ногах хромовые сапожки. Из-под пилотки падают на плечи белые, как лен, волосы.

Марта уже предупреждена о том, что сегодня приедет в медсанбат ее мать. Лицо у Марты бледнее обычного, большие темно-серые глаза смотрят сосредоточенно, серьезно и даже немного печально; пухлые губы плотно сжаты.

Вокруг девочки суетятся и хлопочут сестры и женщины-врачи.

— Ты что приуныла, Марта?

— Я не приуныла.

— Почему не смеешься? Разве не рада, что приезжает мама?

— Очень рада!

Брезентовый полог у входа в приемный пункт вдруг распахивается, и внутрь входят несколько человек. Впереди — высокая женщина в легком плаще и в сером берете. Гостья смотрит на маленькую солдатку, потом бросается к ней, приседает на землю, обнимает девочку.

— Марта, доченька!

— Мама!

Женщина жадно целует волосы, глаза, лицо, плечи ребенка. Затем осторожно берет дочь за плечи, отводит ее от себя, чтобы рассмотреть Марту на расстоянии. Проводит пальцами, точно слепая, по лицу девочки, трогает ее глаза, нос, круглый подбородок, тонкие черные брови, розовые мочки ушей.

Женщина смеется и плачет.