Сергей Скрипник - Горная база Страница 25

«Кида дубови лися висихать…» — очень старался Раван, но у него ничего не получалось.

«Кида» — это кидать? Что и куда?» — вздохнул шурави на вторую попытку афганского мальчишки.

Но когда Илье понадобилось выяснить, где группа свернула в маки, мальчишка сразу понял. Он повлек Дрепта назад вдоль тропы лощиной, так что патрон, оставленный Гурджиевым на тропе как метка, и не был замечен и не понадобился. Но в лощине они набрели на след группы в примятых маках, выбиравшейся из лощины по-пластунски. След вел от тропы почти перпендикулярно, а затем под прямым углом поворачивал к Ландайсину. Ребята выбирали, насколько это было возможно в полевых условиях, кратчайший путь, а ориентиром служила лесопилка, которая хорошо просматривалась с возвышенных участков. Когда Дрепт различил на ее крыше трубу, это, по топографической науке означало, что до нее оставалось не более трех километров. Дрепт с Раваном вернулись в лощину: здесь можно было идти быстро и слегка пригнувшись. Дрепт загадал. Если он самостоятельно выйдет на гранатометчиков, то все будет хорошо. Он начал считать про себя шаги, и, отсчитав две тысячи пятьсот — рассказать кому-нибудь, не поверят! — снова выбрался с мальчишкой из лощины и стал выискивать тот заметный пригорок, за которым укрылись Уманов и Пфайфер и возле которого били прямой наводкой. Рассматривая его с плато да еще днем, запомнить ориентиры было нетрудно. Но сейчас по-тихому и неожиданно выйти на гранатометчиков — это, конечно, ребячество. Ребята могли пальнуть по командиру. И командир негромко свистнул в два пальца. Ответили таким же свистом с места чуть дальшего, чем он рассчитывал. Потом под рукой Дрепта звякнули стреляные гильзы — все верно, здесь ребята развернули свой АГС. Еще два десятка метров — и он с мальчишкой на позиции. Азербайджанец и немец закусывали сухарями и подслащённой водой, по очереди прикладываясь к фляжке.

«Из Ландайсина?» — Дрепт передал протянутую фляжку мальчишке.

«Может быть, из Кунара. В деревне заправлялись, — ответил Давуд. — Ужин не предлагаем, командир. Вы ведь только что из дворца, с приема?»

«Да, — подхватил Миха, — везет же кому-то. Жареный барашек, форель…»

«Но не всем, — сказал Давуд. — Вот, к примеру, старший прапорщик товарищ Парахоня так пластался перед тамошними кухарками. Ах, перчику добавьте!.. А лавровый лист не забыли?.. А чесночок?.. А не обломилось. Пришлось напялить белый вшивый балахон и — в караван, изображать верного слугу хозяина».

«Ладно зубоскалить. Вернемся на базу — с меня барашек. — Дрепт закурил, благо пригорок закрывал. — Говорите, как дела?»

«Была минутка, — рассмеялся Уманов, — нас с Михой чуть медвежья болезнь, как выражается друг Новаев, не настигла. Отстрелялись, огляделись — а мы у моджахедов, как на ладони. Почему нас не завалили, до сих пор не понимаю!»

«Ну, потому что, как писали в «Красной звезде», заговоренные мы, — очень серьезно пояснил Миха Пфайфер. И — Равану: — Ну, что, пацан, натерпелся страху?»

«Он что-то должен был мне передать от Гурджиева. Не знаете?» — спросил Дрепт.

«Очень даже знаем, — ответил Пфайфер. — Могу дословно, тренировал в школе память на заучивании «Евгения Онегина»… Заповедь Гурджиева звучит так: «Когда дубовые листья высыхают, они чернеют».

«Ни хрена они не чернеют, откуда он это взял? — рассмеялся Дрепт, поняв, что Алик Гурджиев, по-видимому, имел ввиду маскировку моджахедов. И уточнил: — Маскировка?»

«Так точно, — отозвался немец. — Не считая дотика, которого уже нет, мы насчитали пять снайперских гнезд. Прикрыты дубовой листвой. Выглядит смешно, как в игре в казаки-разбойники. На голой и совершенно отвесной скале, где вообще ничего не растет, дубовые ветки с листьями…»

«Пять?»

«Именно пять. Мы хорошо прочесали визуально всю эту плоскость. Взяли бы их тоже прямой наводкой, да не поступало приказа свыше…»

«Успеем. Утром, — сказал Дрепт. — До прилета «вертушек» тоже надо что-то делать…»

«Успеем? — засомневался немец. — А зачистить тоннель?»

«Отменяется…»

«Это хорошая новость, командир, — не скрыл радости азербайджанец. — Он наверняка нафарширован, что твой барашек!»

«Неужели это все?» — спросил, ни к кому не обращаясь, немец.

Дрепт и Уманов думали о том же: неужели на этот раз все? Остро пахло полынью, выпала ночная роса, звезды светили низко, как бывает только в степи и на море. Войны казались далеко, будто караваном перекочевали на другой берег времени. А здесь — только колыбельная песня сверчка.

«Эх, костер бы сейчас затеять, ушицу хорошо поперчить и заесть ею стакан водки!» — сказал немец.

«Видишь, как хорошо у нас, в Поволжье, научили водку пить стаканами, — ответил азербайджанец. — А родился бы в своем фатерлянде, молотил бы пивной кружкой по столу и пел «ах, майн либер энгельхен…»

Непроизвольно все вздрогнули от сильного тягучего воя, к которому присоединились такие же волчьи голоса. Прислушавшись, Дрепт сказал:

«Это не волки — собаки. В Чартази…»

Сделав над собой усилие, он взялся за калаш и резко приподнялся.

«Куда, командир?» — не понял Уманов.

«Черт! — выругался Дрепт. — Надо было с первой группой радиста отправить. Но если что — будете связываться с «вертушками» сигнальной ракетой. Если пять бойниц это все — и дай-то бог! — возьмите их прямой наводкой, а с лесопилки подсобит Новаев, и возвращайтесь до полудня на плато. Оттуда уходим… Черт, надо было с вами радиста!»

Раван, не поняв ни слова из сказанного шурави, вопросительно поглядел на командира, все своей тоненькой фигуркой показав готовность идти с ним, но не в Чартази, а к Ландайсину, который как бешеный шакал и где одному ему известный кяриз, ведущий на ту сторону. Дрепт отказал Равану, перепоручив его гранатометчикам, и, присев на корточки, выкурил еще одну сигарету. Кто-то уже не проснется, думал командир о выматывающем душу собачьем вое. Но необязательно этот кто-то из наших, успокаивал он себя. Выстрелы были одиночные, перестрелки не последовало. Но это ровным счетом ничего не значило. Моджахеды могли обойти. Или вообще прийти, новые, грунтовкой из Асмара. А тогда тем более дело не ограничилось бы тремя одиночными выстрелами. Дрепт возвращался в деревню напрямик, как бы по диагонали, и когда снова оказался в лощине и увидел снизу туши мертвых мулов на тропе, освещенной полной луной, со стороны Чартази прогремел взрыв. Но очередей из калашей вновь не последовало, и это преисполнило Дрепта нехорошими предчувствиями. Через минуту над Чартази, шипя, взмыла зеленая ракета. Это был чужой знак. Плато, как и прежде, молчало. Только собаки продолжали выть.

Когда Дрепт вышел к тропе, ведущий от грунтовки в Чартази, и склонился над телом москвича, он все понял. Пуля ударила Суслова в основание черепа: так стрелял тот снайпер, что прошел американский тренинг, и практиковался на мальчишках. И Суслов здесь, что-то подсказывало Дрепту, не единственная мишень сумасшедшего афганца. Не выпуская из руки АК, еще на подходе снятого с предохранителя, Дрепт с трудом разжал пальцы москвича, еще сжимавшие «Беретту». В другой его руке был зачем-то зажат черный «мешочек смеха»: сувенир, купленный в лондонской лавке приколов. Дрепт осмотрел пистолет, в магазине не доставало трех патронов. Но кого собирался рассмешить москвич напоследок, спросил себя Илья, уж не того ли снайпера? В Чартази он не поднялся по тропе, выложенной плитняком, а зашел стороной, густым орешником, сделав круг и оказавшись над деревней, на тропе, ведущей на плато.

Но какая все же нелепость! Откуда взялся этот бесноватый афганец! Зачем ему эта совершенно бессмысленно пролитая кровь!

Теперь уже Илья не делал ни одного лишнего движения, он работал точно, чисто и непринужденно. Не думая об опасности и постороннем, что портило работу. Он хорошо знал, что пока ему не станет страшно, он не сделает ни одного неловкого движения. Но на этот раз страшно ему не станет, что бы ни случилось. Подобравшись к освещенным окнам гостиной Али, он увидел в свете больших свечей в шандалах, расставленных по периметру комнаты: незнакомый афганец в комбинезоне защитного цвета сидел, скрестив ноги, на чужом коврике для молитвы, на коленях его лежала снайперка; у противоположной стены стоял к нему лицом на одной ноге Хафизулла Али с раскинутыми по стене руками. При малейшей его непроизвольной попытке опустить другую ногу снайпер угрожающе хватался за ствол. Дверь с улицы в коридор, который вел в гостиную, была открыта. Бесноватый афганец сидел спиной к коридору, но сидел невозмутимый, точно действительно был погружен в молитву, а то, что делается у него за спиной, его совершенно не волновало. «На этот раз тебе не повезло», — подумал Илья Дрепт о бесноватом, нашаривая в коридоре растяжку. Он мог бы швырнуть освободившуюся гранату в гостиную, но на этом оборвался бы аристократический род Али. Так он подумал вначале, а потом — не сводя глаз с афганца — о том, что эта «Операция Берроуз» (какой же идиот в центре придумывает кодовые названия!) имеет пошловатенький, как в индийском кино, финал. Встречаются главный плохой и главный хороший. У плохого в руках «Эффилд», а у хорошего — симпатия зрителей. Петля растяжки была накинута на спусковой рычаг гранаты, так что Дрепт не стал с ней сейчас возиться, а тихо перешагнул. Затылок снайпера оказался на прицельной планке его АК. Левой рукой Дрепт забросил в гостиную «мешочек смеха», залившийся безудержным весельем гномика, и нажал спусковой крючок.