Михаил Прудников - Особое задание Страница 25

Полицейский поклялся, что он не пощадит живота своего, чтобы вернуть утраченное доверие начальства.

Отпуская Обуховича, Штроп спросил его:

— Вы, кажется, только что женились? Да ведь и мать у вас не так далеко от города: что для гестапо какие-то двести километров?

— Совершенно верно, — потерявшись, пробормотал Обухович.

— Вы ведь не хотите, чтобы с молодой женой и престарелой матерью случилось несчастье?

Впервые за весь разговор Обухович посмотрел прямо в лицо своему начальству.

— Я все понимаю, — тихо сказал он.

— Великолепно! — удовлетворенно воскликнул Штроп и, коротко хохотнув, похлопал полицейского по плечу. — Вы сообразительный парень.

Через два дня избитого Обуховича втолкнули в тюремную камеру, где томилось несколько человек, захваченных во время облавы после взрыва склада.

Ранним утром четырех арестованных, в том числе и Обуховича, в крытом грузовике повезли по Витебскому шоссе к Доронинскому карьеру. Когда их привели на поляну, из леса выскочило человек тридцать полицейских, переодетых партизанами и вооруженных автоматами с холостыми патронами. Между охраной и партизанами завязался "бой". Арестованные бросились на землю и, воспользовавшись суматохой и шумом, видя, что про них забыли, кинулись в лес.

Вскоре стрельба прекратилась. Беглецов никто не преследовал.

В тот же день Штропу донесли, что спектакль удался.

Однако Штроп приказал взять на всякий случай беременную жену Обуховича под стражу. Он не любил рисковать.

5. Операция "Фредерикус"

Теперь для Алексея началась новая жизнь, та, ради которой примчался он сюда из Москвы на запыленной старенькой полуторке. Наконец-то он принял участие в войне, где дело решает не количество дивизий, танков или стволов орудий, а ум, осторожность, отвага. Тогда, в июле, он начал свою работу неудачно. В спешке, в обстановке напряжения и нервозности не все было учтено и предусмотрено…

Он потерял бойцов своей группы "Ураган". Но теперь на их место становились другие. Эти новые бойцы не учились сложному искусству разведчика, ими двигала только ненависть к врагу. Алексею предстояло ознакомить их хотя бы с элементарными правилами этой незримой войны, направлять каждый их шаг, чтобы уберечь от провала.

И Столяров размышлял. Днем, набивая каблуки на чужие стоптанные ботинки или добираясь на попутной подводе в город, ночью, ворочаясь на жесткой кровати.

Мозг его разрабатывал искусные комбинации и варианты для предстоящих операций.

И вот приближалось выполнение сложного и ответственного задания.

Как-то при очередной встрече Софья Львовна упомянула о коменданте города майоре Патценгауэре. По описаниям Ивашевой, это был человек лет пятидесяти, веселый и общительный. Он брал у Софьи Львовны уроки русского языка, а после занятий подолгу и охотно болтал с ней на разные темы и, как утверждала Ивашева, относился к ней со снисходительной доброжелательностью.

— Как-то я рассказала ему, что два года жила в Мюнхене. А он сам как раз из Мюнхена. Полковник пришёл в восторг. Целый вечер мы проболтали с ним о Мюнхене, перебирали в памяти улицы, кафе, памятники…

— А каковы склонности у этого вашего Патценгауэра? — поинтересовался Алексей.

Софья Львовна пожала плечами.

— По утрам любит кофе со сливками, два раза в неделю пишет жене. Как-то показывал мне ее фотографию. Стареющая блондинка с собачкой. Бездетный.

У себя дома выращивает тюльпаны…

— Побольше говорите с ним о тюльпанах. И попросите, чтобы он перевел вас из городской управы непосредственно к себе. Предлог найдем. Ну, скажем, вы хотите служить рейху… Или мечтаете о переходе в германское подданство, о переезде в Мюнхен навсегда.

Вскоре после этого разговора сосед Алексея Степан Грызлов сообщил ему, что на станцию пришли вагоны с тюками прессованного сена.

— Понимаешь, — шептал Степан. — Смекнул я сразу, что-то тут не то. Зачем им это сено охранять?

А вокруг платформы часовых — пропасть. Интересное дело, думаю. Как это, значит, часовой отворотился, сунул я руку в тюк. Чувствую, какие-то твердые зубья.

Мать моя! Гусеницы танка! Вот тебе и сено!

"Возможно, гитлеровцы перебрасывают через город воинскую часть", сначала решил Алексей. Но ему пришлось отказаться от этого предположения. На следующее утро Степан сообщил, что платформы, на которых лежали "тюки с сеном", опустели; очевидно, эти тюки выгрузили и увезли куда-то на автомобилях.

Незадолго до сообщения Степана Корень через Шерстнева передал Алексею, что местные власти получили из Берлина предписание "навести порядок" в лесах за Днепром, а в этом районе настоящими хозяевами были партизаны, гитлеровцы туда и сунуться боялись. Кое-где работали здесь даже местные Советы и колхозы. Судя по тому, что теперь фашистам понадобились танки, затевалась большая карательная экспедиция в партизанский край.

Предположение Алексея подтвердил и Шерстнев.

Он сообщал, что в городе среди оккупантов необычное оживление, появилось много незнакомых офицеров.

Сроки и маршруты карательных экспедиций гитлеровцы скрывали с особой тщательностью. Среди полицейских ходил слух, что даже командиры частей участники таких операций, узнают о том, куда части отправляются, за несколько часов до начала наступления. Предотвратить беду можно было, только узнав, на какой день назначается выход карательной экспедиции.

И Корень поручил разведать все Алексею, а тот решил, что, может быть, удастся как-нибудь использовать знакомство Софьи Львовны с комендантом города…

Медлить было нельзя.

И вот Алексей, нарушив правило не встречаться с Ивашевой у нее на квартире, пришел к ней как-то вечером и заговорил напрямик, что она должна помочь.

— Боитесь? — спросил он, рассказывая ей о своих планах.

Она ответила не сразу.

— Боюсь… Ведь я две ночи после нашего первого разговора не спала… Нервы — никуда. Вы же все понимаете сами… Да и возраст. Мне ведь уже сорок пять…

Но ничего, — поспешила она добавить. — Я привыкну, постараюсь перебороть страх.

— К страху нельзя привыкнуть. Опасность всегда так или иначе волнует. С этим надо бороться. Только не нужно, чтоб страх затемнял рассудок…

Они сидели в ее большой темной квартире. Стояла глубокая тишина, и каждый звук: скрип паркета, шорох ее платья, даже голос — казался пугающе громким. И оттого, наверное, они говорили шепотом.

— Понимаю, — продолжала Софья Львовна, — но не могу отделаться от ощущения, что все догадываются о моих намерениях… В каждом взгляде мерещится подозрение…

— Это пройдет. Обязательно пройдет, — заверил ее Алексей. — Так расскажите все по порядку: как вы устроились к Патценгауэру?

— Сказала ему, как вы учили: собираюсь сменить работу, куда-нибудь уехать. Он это встретил в штыки: "Уехать? И вы думаете, я вас отпущу? А я? Останусь без учительницы?" "Ну, — говорю, — найдете другую". — "Э, нет, другую не хочу. Вы меня вполне устраиваете". Он засмеялся. Я сначала заговорила о смерти дочери, о том, что мне нужно сменить обстановку.

Тогда он стал серьезным. Долго думал и наконец спрашивает: "Хотите — в Берлин?" Я пожала плечами.

"Это будет для вас прекрасный отдых. Да и наши занятия не прервутся! Только чтобы я вас мог взять в Берлин, вы должны стать моей сотрудницей. Согласны?"

Ну, как вы догадываетесь, я не заставила себя уговаривать. Дело сложилось как нельзя лучше.

— Какую, же работу вам предложил господин майор?

— Секретарскую, в административный отдел. Я хорошо пишу на машинке, знаю стенографию. И вот уже несколько дней служу. Но те сведения, которые вам нужны, через мои руки не проходили.

Алексеи зашагал по комнате. Звонко похрустывал паркет.

— А другая машинистка в отделе есть?

— Есть. Эльга.

— Немка?

— Да. Она сидит в отдельной комнате. Вход посторонним туда воспрещен.

— Значит, там! — воскликнул Алексей. — Наверняка там. А вы знакомы с этой Эльгой?

— Только здороваемся при встрече.

— Как она к вам относится? Свысока?

— Пожалуй, нет. Ведь она знает, что майор берет у меня уроки. Для нее я — лицо приближенное к начальству.

— Это хорошо, — обрадовался Алексей и заходил по комнате еще быстрее. Подружитесь с Эльгой, окажите ей какую-нибудь услугу…

— Попытаюсь, — обещала Софья Львовна.

Эльге было лет тридцать пять. Тонкая, высокая, узкогубая, с серовато-пепельным цветом лица, она, видимо, и сама сознавала свою непривлекательность и при разговоре с мужчинами часто и без всякого повода краснела. Эльга была серьезна, аккуратна, замкнута, и что особенно нравилось майору Патценгауэру в Эльге — ее репутация "непорочной девы", исключавшая легкомысленные знакомства. И комендант считал, что одинокая некрасивая девушка незаменима для работы в секретном отделе.