Николай Иванов - Зачистка Страница 25

Мокрой курицей, побитой собакой, но с орлиным клокочущим сердцем бежал, скользил, кувыркался он по дорожке, протоптанной лагерными сердцестрадальцами к поселку. Сколько, какого и с какими мыслями здесь хаживало народу, его не заботило. Главное, шел он. Он, а не капитан из учебного отдела.

Уже расступались, прореживались, отходили друг от друга сосны, должен был пойти кустарник, потом речушка, поле — и поселок. Аккурат к восьми он и прибудет и предстанет. Ай, хорошо!

Где-то на задворках сознания тыркалась, пыталась найти брешь и заставить серьезно думать о себе мысль: а если все же в лагере поднимется вселенский хай и ему, в назидание другим, влепят по полной программе? Одним лейтенантом больше, одним меньше — какая потеря для страны? Тем более, что выгнанный с училища курсант идет по полной программе тянуть солдатскую лямку, а назидание идущим следом — наглядное. Слезы матери, тяжелый взгляд отца и миллион проблем в новой, незнакомой гражданской жизни. И было бы ради чего…

Но нет, на эти мысли — табу. Право вето. Пути к отступлению все равно отрезаны.

Спустившись к реке, Костя увидел, что отрезан путь и вперед. От мостика, ладно скрипевшего и пружинившего в предыдущие ходки, осталось лишь несколько дощечек, врытых в берег. Остальное было сметено взбухшей, широко разлившейся по обеим берегам рекой. Вот тебе и точка во всех мытарствах.

Теперь Костя мог быть спокоен за свою совесть. И, пока не поздно, вернуться назад, перехватить записку. И все опять станет на круги своя. А Лариса… Лариса, скорее всего, сидит у окна и смотрит на дождь. Она не дождется его ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. И пополнятся у нее ряды прошлогодних курсантов. Коллекция невыполненных обещаний. А ведь и самому хочется к ней, ох, как хочется…

Костя подошел к кромке пенящейся, холодной даже на вид, реки. Вода лизнула его раскисшие, чавкающие сапоги. Давно не спасала от дождя и плащ-палатка. Войдет в реку — ни мокрее, ни суше не станет.

Не успела в голове Орешко пронестись эта мысль, как понял, что вновь посадил себя на крючок: а ведь и правда, реку можно перейти вброд. Тем более это даже не переход Суворова через Альпы. Лариса, когда узнала, что он заканчивал суворовское училище, призналась:

— А я раньше думала, что суворовцы — это альпинисты.

— Почему?

— Так Суворов же переправлялся через Альпы!

Логика железная. Но Александр Васильевич, к сожалению, перешел немало и рек. Вброд. И что, суворовцу Орешко теперь тоже повторять его водные подвиги?

Хотя еще неизвестно, найдется ли здесь брод. То, что одним литром воды в сапогах больше, одним меньше — ерунда. Зато когда появится перед Ларисой и объяснит, почему такой мокрый…

Осторожно ступил в вихрящуюся у сапог муть. Тут же нашел еще одну грань, черту, у которой можно было замереть и еще раз хорошенько обо всем подумать — это когда вода дошла до обреза голенища. Да только было бы ровным дно, по которому мы шагаем в жизнь! Нога соскользнула в какую-то нору, Костя в самом деле замер, но теперь уже не для раздумий, а чтобы переждать неприятное чувство ледяного холода. В палатке тоже пережидал, не решаясь выйти под дождь. Переждал и здесь, и… пошел к противоположному берегу.

Он опоздал. Всего на несколько минут. А может, и не опоздал: стекло в часах покрылось влагой, и гарантий, что они идут точно, не было. Но главное, что он дошел до общаги.

Ни фамилии, ни номера комнаты Ларисы он не знал, но надеялся, что она, помня о встрече, почувствует его присутствие и выглянет в окно.

По крайней мере, хотелось в это верить.

На счастье, дождь почти прекратился, и Костя мог поднять голову и смотреть на окна. В каком увидит Ларису? Наверное, надо сначала выбрать этаж. Третий. Раз, два, три, четыре — восемнадцать окон. Нигде ни одного лица. А может, лучше второй? Там сразу восемнадцать новых надежд. Но если в ближайшее время никто не выглянет, придется идти к вахтерше, если она существует. Жаль, это будет совершенно иной эффект. Лучше бы увидела вот так, в окно. Выглянула — а он стоит. Как и обещал.

И ожидание — за все его треволнения — сбылось! Вначале в одном окошке мелькнуло девичье лицо, и в тот же миг к стеклу прилипло, разглядывая Орешко, еще пять или шесть. Затем на этаже, наверное, просто крикнули «Девчонки, к кому пришли?» — потому что одновременно лицами заполнились все до единого окна. Увидеть, узнать среди них Ларису было невозможно, и тогда Костя присел на спинку скамейки: пусть узнает она сама. Хотя и находиться под таким количеством девичьих взглядов — лучше еще раз перейти реку вброд. Единственная защита, перенятая у Ларисы — показное равнодушие. Вот захотелось присесть человеку — и сидит. Да, дурак, потому что под дождем. Но это уже сугубо его личное дело.

Но его не окликали, время шло, и тогда поднял голову сам, предварительно загадав: если сейчас не увидит Ларису, пойдет на этаж.

Но он встретил ее взгляд. Скорее всего, их видели вместе на танцплощадке и Ларису отыскали, подвели к стеклу. В других окнах народу поубавилось, а оставшиеся изредка оборачивались в глубину своих комнат и сообщали: еще сидит.

Лариса смотрела на него сквозь приоткрытую форточку, стряхивая на подоконник пепел с сигареты. Костя встал, разгладил мокрую форму, готовый ответить на любой ее жест. Но лениво, томно, безразлично пускались колечки дыма, и никакого движения навстречу, абсолютно нулевое соучастие или просто хотя бы любопытство или удивление. К ней что, вот так каждый день под дождем ходят кавалеры? Неужели ей все равно, что он пришел? В такую погоду пришел! Через реку без моста! С наряда!!! Или в самом деле все же не она, а он очередная бабочка, сгоревшая в ее равнодушном огне? Он — один из многих, познанных ею? Она что, коллекционирует мужчин? А он боялся ее слез, готов был идти под венец…

Самым разумным в возникшей ситуации было демонстративно повернуться и уйти. Но нет, нет-нет, она сейчас выйдет. Докурит сигарету и выйдет. Просто ей неудобно под взглядами подруг бежать сразу. Вот уже выбросила окурок, захлопнула фрамугу, задернула шторы. Значит, одевается. Догадалась бы вынести сигарет, его пачка давно превратилась в кармане в кашицу.

Вышла в коридор. Зонтик-то хоть взяла? Или они просто постоят на крыльце? В общагу могут не пустить, да он и не пойдет, хватит с него на сегодня женского внимания. А что сказать ей? Просто поздороваться? Так точно, все должно быть обыденно, ничего сверхъестественного не происходит, просто курсант держит слово. Даже если бы произошло землетрясение или пожар — он стоял бы под окном любимой женщины. Впрочем, надо уже идти к подъезду, Лариса должна спуститься…

Поскрипывала под ветром расхристанная, словно солдат-«дембель», дверь с разбитыми стеклами. В темной глубине коридора мяукала кошка. Лариса задерживалась. А может, снова смотрит в окно, не поверив своим глазам?

Несколько раз Костя отбегал к лавочке, глядел на зашторенное окно. Не узнала? Но это невозможно. Так что же? Нет прощения за вчерашнее? Он для нее стал пустым местом? И ей на его благородство начхать? Лучше, чтоб не цеплялся и не надоедал?

Так уйдет!

Побрел, хотя и оглядываясь, в глубине души надеясь, что догонят или окликнут. Шел медленно. А у разрушенного мостика даже постоял некоторое время: вдруг Лариса прибежит чуть позже и ей придется, как и ему, переходить реку вброд?

Вернулся, взобрался на самый высокий пригорочек, вгляделся в сгущающиеся сумерки. А записку его, скорое всего, уже изучали в штабной палатке. Вот залетел! И как легко и быстро все теперь порушится и поменяется в жизни.

…Мостик, конечно, для него на обратную дорогу не выстроили. И Косте вновь пришлось переходить реку вброд. До лагеря, чтобы согреться, пробовал бежать, но раз за разом переходил на шаг и даже замедлял его. А что ждет его там? Что лучше: оттягивать плохие известия или идти к ним напролом?

— Мне безразлично, где вы были, товарищ курсант, — дежурный по лагерному сбору не пожелал даже услышать версию исчезновения своего подчиненного по наряду. — Сейчас отправитесь на гауптвахту, а оттуда — в дисбат. Это я вам обещаю.

— Я не отдал им твой рапорт, — шепнул до этого Борька, страшно выпученными глазами давая понять, какой стоит шум по поводу его исчезновения. — Я какое-то время ходил вместо тебя по лагерю, но когда позвали к дежурному… Выкручивайся сам. Я сказал, что видел тебя в туалете. Живот болит — пронесло…

Пронесет!

— Вот ваше направление на службу в город Иваново, — капитан из учебного отдела на глазах у Орешко разорвал листок бумажки, бросил в грубо сколоченную из досок урну. — А вот ваше, — теперь уже на глазах у Бориса разорвал еще одно направление, не уточнив, куда.

Костя и Борис сжались — судьба делала крутой поворот. В какую сторону? Утром вместо гауптвахты не сомкнувшего глаз, в так и не просохшей за ночь форме Костю первым вызвали на распределение. Тут же следом — Бориса. Только увидев за столом довольного капитана, Орешко понял: он предоставил своему конкуренту счастливейший из дней.