Илья Симанчук - НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска Страница 25

— …Королева Александра Ивановича — орденом Трудового Красного Знамени…

И буквально через пятнадцать — двадцать минут в небольшую комнату старика набился народ: соседи, сослуживцы спешили поздравить с высокой наградой.

Спросонок Толя тер глаза и не мог понять — откуда это столько людей взялось? И как все они уместились в их тесной комнате?

А дед, сияя, принимал поздравления и вспоминал тот поздний вечер, тот нетерпеливый стук в заводские ворота и, нет, не требование, не приказ — просьбу наркома, но такую просьбу, что хоть в лепешку расшибись, а выполнить надо. Вспоминал он, как было им трудно… Но подумал, как, наверно, еще трудней и, конечно, опасной работалось тем неизвестным ему специалистам, о которых вскользь упомянул тогда Устинов…

А те самые специалисты — «подкидыши», как шутливо окрестили они себя, памятуя о старинном доме призрения, в котором размещалась их НИГ, — сходились каждый день в отведенном для них подвале.

…Низкие окна — вровень с асфальтом, низкие ребристые своды потолка. На столе — электрическая плитка, на ней — здоровенная медная гильза с двумя припаянными ручками, а в ней булькала, выплавлялась из очередного снаряда очередная взрывчатка — тротил.

Температура плавления — за ней тщательно следил Мещеряков — была одной из самых главных характеристик взрывчатки. Тротил плавился при восьмидесяти градусах. Но постепенно, на третьем году войны, температура плавления тротила в трофейных снарядах начала неуклонно снижаться. И это сразу же позволило Мещерякову и Клюеву сделать вывод: тротил стал уже не такой химически чистый, а более низкого качества, с засоренностью.

Желтые кристаллы тротила — этого основного взрывчатого вещества — плавились прекрасно, выдерживали чуть не до десяти переплавок. Тротил можно было свободно пилить, резать, сверлить — какое удобство для сооружения образцов в разрезе!

Далеко не все боеприпасы врага снаряжались такой взрывчаткой, которую можно было уверенно, без риска, выплавлять. К примеру, белые кристаллы с таким вроде бы убаюкивающим наименованием — «флегматизированный гексаген» — оказались предельно коварными. При небольшом толчке, минимальном трении этот, хоть и «флегматизированный», гексаген тут же взрывался.

Но ведь им-то как раз и наполнялись кумулятивные снаряды и мины! Как же опасно и тяжело было тогда работать: разряжать, а потом и резать металлические детали, подготавливая образцы для выставки… А еще сложнее — готовить к показу капсюльные втулки, капсюли-детонаторы, в которых самые чувствительные виды взрывчатых веществ. Все это представляло особый интерес для специалистов.

…Попов проводил эксперимент: пробовал подрывать заряд нового взрывчатого вещества под водой. Поместил заряд на дно высокого цилиндра, сверху наполнил его водой, подключил цилиндр к сети и замкнул. После взрыва тут же записал свои наблюдения. Поместил новый заряд, снова взорвал и… неожиданно сверху в подвал быстро спустился адъютант Воронова.

— Что вы тут делаете?

— Эксперимент провожу, — невозмутимо отозвался Попов.

— Приказываю немедленно прекратить! У начальника артиллерии идет совещание… Присутствует маршал Жуков… А тут то и дело со стола документы слетают и свет гаснет.

…Понадобилось как-то Борошневу разрезать полуметровую пороховую шашку из заряда реактивного снаряда. Начал он ее пилить, она от сильного трения воспламенилась. Из канала хлынули пороховые газы, и шашка, словно небольшая ракета, вылетела через открытое окно во двор. Шлепнулась она на землю, завыла, как сирена, подпрыгнула и снова полетела.

Борошнев выскочил за ней следом и кинулся вдогонку. Шашка опять завыла и вырвалась буквально из-под рук. Краем глаза Борошнев уловил, что почти во всех окнах, выходящих во двор, стоят зрители. Показалось даже, что из окна Яковлева ему грозят рукой… Но вот наконец удалось настичь вопящую беглянку, прижать ее, забросать землей.

Борошнев, весь в поту, вернулся в подвал и вскоре был вызван к Снитко, от которого получил нагоняй.

— Соскучились по звуковым эффектам? — ядовито осведомился генерал. — Или забыли такую элементарную вещь, что хоть водой надо бы ее поливать, и тогда никакого воспламенения не произошло бы? А может, голова закружилась от рискованных поездок и уникальных находок?

Борошнев покаянно воспринял этот упрек, понимая всю его справедливость. А генерал удовлетворился, видно, его сокрушенным видом и, сменив гнев на милость, заговорил о новой партии трофейных боеприпасов и о том, что с ними, как обычно, необходимы осторожность, точный расчет и смекалка.

Ну, что ж, новая — так новая! Порядок работы — известный. Вывинчивается взрыватель, капсюльная втулка. Потом выплавляется тротил или извлекается иная взрывчатка, убирается и пороховой заряд. Вот теперь можно резать, готовить макет, а все «извлечения» — изучать «по интересам».

Взрыватели, конечно, — к Салазко. Взрывчатку — Клюеву и Мещерякову. А корпуса и металлические детали направлялись в каплинскую лабораторию.

Пороха — ему, Борошневу, в его лабораторию. Там обе Екатерины живо определят, что это за типы и составы порохов. Правда, доставались эти определения нелегко!

…Кто-то толкнул Катю в бок. Она вздрогнула, открыла глаза. Сидевшая рядом девушка в темной косынке и такой же спецовке сердито буркнула:

— В электричке, как в мамкиной люльке, укачиваешься. Я тебя третий раз бужу. Гляди — опять сумку выронила…

— Ой, надо же! — спохватилась Катя, быстро нагнувшись за сумкой. — Шутка ли — тут и паспорт, и служебный пропуск, и хлеба немного для мамы.

— Держись, — приободрила соседка. — Я вот две смены у станка отстояла, и ничего!

— Да, да, спасибо, — кивнула ей Катя, а про себя подумала: «Я тоже целые сутки в лаборатории крутилась… Как-то там тезке моей сейчас приходится?»

Когда шли сложные, длительные анализы, девушки работали в пороховой лаборатории по двадцать четыре часа: сутки — одна, потом сутки — другая. Особенно тяжело бывало в начале ночи — глаза слипались, руки наливались усталостью. Тогда, чтобы пересилить дрему, нещадно плескали в лицо ледяной водой. На какое-то время становилось полегче. Но следующая волна сна захлестывала уже утром, по дороге к дому. Младшая Катя жила в Мытищах, а старшая — в Лосиноостровской. И в электричках их непременно смаривало.

Выходных дней в НИГ не было. По воскресеньям Алексей Игнатьевич приглашал всех — как он шутил — для разгрузки, чистить во дворе трофейные орудия: и новые, только что доставленные с фронта, и те, что уже стали «заслуженными экспонатами» их выставки, такой интересной и популярной.

На этих воскресниках все члены НИГ отвлекались от своих основных, чисто профессиональных дел. Кате нравилось работать на свежем воздухе, забывая о душноватой, насыщенной «ароматами» горящего пороха атмосфере лаборатории. Она ловко карабкалась по стволам орудии — даром, что ли, была в своем химическом техникуме лучшей гимнасткой? Пропитанной керосином тряпкой оттирала пятна ржавчины и наблюдала, как работают другие.

Вот старшая Катя, подружка дорогая… Как аккуратно и быстренько она все делает — залюбоваться можно! И всякое поручение выполняет только так. Недаром и Борошнев, и Клюев ею не нахвалятся!

А неподалеку — степенный майор Каплин, Николаи Семенович. Этот словно продолжает свои металлографические исследования: потрет-потрет, а потом приглядывается, чуть ли не принюхивается к поверхности металла…

Коля Попов и Коля Мещеряков — те шутят, друг друга подзуживают. Но в шутки непременно вставляют какие-то специальные термины, трудно в них Кате разобраться… А ребятам, видно, смешно очень — ишь как заливаются!

Посмотрела Катя дальше и быстренько голубые свои глаза к орудийному стволу опустила. Дальше работал капитан Салазко, весьма редкий гость на подобных воскресниках. То он в командировки уезжал — не так, правда, часто, как их начальник капитан Борошнев, то, судя по всему, принимался за неизвестные остальным, видно очень опасные, исследования.

Когда Катя пыталась представить себе, чем же занимался в такие дни Салазко, у нее начинало чаще биться сердце и пересыхало в горле, будто ей самой приходилось подвергаться смертельному риску. Не иначе — по душе пришелся младшей Кате этот быстрый, легкий на ногу, такой серьезный капитан, с пышной шевелюрой и пристальным взглядом серых глаз!

Ей правилось и звучное его имя — Георгий, и как его ласково называли друзья: Юра, Юрочка… Нравилось, как он почтительно, но без подобострастия, относится к Клюеву, как умеет спорить с ним, отстаивая свою точку зрения — пару раз Кате доводилось слышать отрывки таких разговоров.

Но во всем этом она не то что лучшей своей подруге — себе самой не признавалась. Старалась только в мыслях образумиться: люди они, мол, такие разные.