Лео Кесслер - «Мертвая голова» Страница 26

Но череда громких отставок мало чему могла помочь. В конце концов, в ставку Гитлера в Восточной Пруссии вылетел генерал-полковник Гейнц Гудериан. Он без всяких околичностей доложил фюреру точку зрения высшего командования армии: необходимо отступить!

Услышав это, фюрер впал в ярость и побагровел.

— Стоит мне только разрешить отступление, и войска будет уже не удержать. А из-за глубокого снега и мороза и отвратительных дорог солдаты во время отступления сначала побросают тяжелую артиллерию, затем вообще все пушки, а потом будут бросать и свои винтовки. В конце концов от армии ничего не останется! Нет, необходимо любой ценой удерживать те рубежи, на которых мы сейчас находимся. Транспортные узлы и пункты снабжения следует защищать, как крепости. Солдаты должны вцепиться ногтями в землю и не отходить! Они должны зарыться в землю и не отдавать противнику ни сантиметра территории!!!

Фюрер впился взглядом в Гудериана. Но знаменитый генерал не испугался и не опустил своих глаз.

— Мой фюрер, — сказал он, — дело в том, что мороз в настоящее время превратил землю в России в камень. Глубина промерзания составляет полтора метра. Никто не способен зарыться в такую землю.

Стоявшие позади фюрера члены его свиты и ближайшие помощники испуганно затаили дыхание. Как мог Гудериан столь непочтительно разговаривать с самим Гитлером?

— Тогда вы должны обстреливать землю из тяжелых минометов, чтобы в ней остались воронки, где могут спрятаться солдаты. Именно так мы поступали во Фландрии в Первую мировую войну.

— Во Фландрии, мой фюрер, земля мягкая, — напомнил Гудериан. — Однако в России все обстоит совсем не так. Когда там взрывается мина, то оставляет после себя след диаметром всего в четыре сантиметра. Я же говорю, земля там стала твердой, как железо. — И, прежде чем фюрер успел возразить ему, Гудериан продолжил: — Если в таких условиях мы начнем вести позиционную войну, то в конечном счете понесем такие же тяжелые потери, как и во время Первой мировой войны. Мы потеряем цвет нашего офицерского корпуса и лучших унтер-офицеров, а такие потери будут невосполнимы!

После слов Гудериана в помещении ставки фюрера воцарилась напряженная тишина. Гудериан видел, как фюрер судорожно стиснул кулаки, пытаясь унять свой гнев. Наконец Гитлер наклонился к Гудериану и мягко произнес:

— Генерал, неужели вы думаете, что гренадеры Фридриха Великого умирали с радостью? Однако король оправданно требовал от них этих жертв. Я также считаю разумным и справедливым потребовать от каждого немецкого солдата, чтобы он положил на алтарь Отечества свою жизнь.

Немецкий фронт начал разваливаться. Перед рассветом некоторые солдаты тихонько выбирались из окопов и уходили в лес. Когда их товарищи просыпались, они обнаруживали, что недосчитались части бойцов. Некоторые вытаскивали из сапог русские листовки, гарантировавшие беспрепятственную сдачу в плен и хорошее обращение, которые они тайно хранили вопреки обещанному за это наказанию в виде смертной казни, и перебегали к русским. Кое-кто поступал и таким образом: засовывал в рот дуло ружья и пальцем босой ноги давил на спусковой крючок. Одно нажатие — и наступал конец страданиям, голоду и холоду.

За два дня до наступления Рождества Стервятник неожиданно обнаружил, что они потеряли связь с пехотным полком, который находился у «Вотана» в тылу. Сначала он решил, что провода просто перебило осколком во время утреннего артобстрела русских. Но когда на позициях «Вотана» так и не появились повара со своей обычной порцией супа из конины и хлебом, он понял, что случилось что-то серьезное. Гейер тут же послал в тыл гауптшарфюрера Метцгера разведать обстановку, хотя и прекрасно понимал, что Метцгер — далеко не храбрец и полагаться на него нельзя.

Через час Мясник ворвался на командный пункт «Вотана» с перекошенным лицом.

— Дерьмо, — бормотал он, — поганые трусливые ублюдки… — Гауптшарфюрер не мог говорить, его всего трясло.

— В чем дело? — резко спросил Стервятник. — Что случилось?

— Они все ушли! — простонал Метцгер. У него был такой вид, словно он вот-вот расплачется. — Взяли и ушли, бросив нас одних на произвол судьбы.

— Вот, оказывается, как обстоят дела, — задумчиво проговорил Стервятник и потер свой огромный нос. — Значит, «Вотан» наконец-то предоставлен самому себе.

В полдень со стороны русских к ним по льду Дона подъехал на коне для переговоров о сдаче упитанный капитан. В руках он держал белый флаг. Офицер с презрением оглядел оставшихся в живых бойцов «Вотана» и на безупречном немецком языке заявил:

— Я прибыл сюда для того, чтобы предложить вашему командиру сдаться.

— Вы — русский, господин капитан? — спросил его Шульце. — Настоящий русский? — Он тщательно маскировал свою издевку.

— Ну конечно, я русский! — рявкнул капитан. — А как вы думали?

— Ну, знаете, господин капитан, — пробормотал Шульце, — вы разговариваете на таком безупречном немецком, что я невольно подумал, что вы — один из немецких эмигрантов… ну, этих евреев.

— Вы решили, что я — жид?! — чуть ли не в ужасе воскликнул капитан. — Да нет же, я — чистокровный русский!

— А, вот, значит, как обстоит дело. — Шульце схватил белый флаг, который привез капитан. — Ну что ж, в таком случае вы можете смело засунуть это себе в свою чистокровную русскую задницу! — Он разломал древко флага и швырнул обломки на снег. — Уезжайте отсюда, мы совершенно не собираемся вам сдаваться! — Шульце ударил коня, на котором восседал русский капитан, и тот помчался назад, едва не выбросив из седла своего седока.

— И передайте своему начальству, капитан, — заорал вдогонку ему Шульце, — что нечего допытываться у бойцов «Вотана», собираются ли они сдаваться. С нами еще далеко не покончено, тоффариш!

Однако Стервятник отлично понимал, что на самом деле конец уже совсем близок. Время роковой развязки неумолимо приближалось.

Вечером штурмбаннфюрер собрал уцелевших офицеров и унтер-фюреров в своем задымленном командном пункте. Он уже принял свое решение. В батальоне осталось всего 45 человек. Они должны были отойти в тыл.

— В полночь мы снимаемся отсюда и отходим, — официально объявил он собравшимся.

Со стороны трех оставшихся в живых офицеров «Вотана» послышались удивленные возгласы. Унтерштурмфюрер Фик, который был тяжело ранен в грудь, но настоял на том, чтобы остаться в строю, с трудом выдохнул:

— Мы получили приказ отойти, господин штурмбаннфюрер? Приказ от вышестоящего командования?

Стервятник отрицательно покачал головой:

— Нет, Фик. Это мой собственный приказ.

— Но, господин штурмбаннфюрер, «Вотан» никогда не отступает, — попытался возразить оберштурмфюрер Шварц.

— Мы и не отступаем. — Стервятник ухмыльнулся. — Мы выравниваем линию фронта.

— Рейхсфюрер СС оценит это по-другому! — воскликнул Шварц.

— Если честно, Шварц, — спокойно произнес Стервятник, — рейхсфюрер может пойти и обоссать свой рукав. Я-то сражаюсь здесь, а он руководит нами из уютного и теплого берлинского кабинета.

— Я выражаю официальный протест против вашего решения, — запальчиво воскликнул было оберштурмфюрер Шварц, но Стервятник жестом приказал ему замолчать.

— Мне нужен доброволец, — сказал он. — Человек, который останется здесь и будет стрелять по русским из пулемета хотя бы в течение двух часов после того, как мы уйдем. Это позволит нам оторваться. Разумеется, этот человек станет смертником. — Он проговорил это совершенно ровным тоном, точно объявляя дату какого-то рядового спортивного соревнования. — Естественно, этот человек будет представлен посмертно к Рыцарскому кресту Железного креста. Это даже не обсуждается…

— Господин штурмбаннфюрер, — выступил вперед Фик, — я готов это сделать.

— Но, Фик, — возразил было фон Доденбург, — вы не в той форме, чтобы…

— Фик вполне подойдет, — оборвал его Стервятник. — Благодарю вас, унтерштурмфюрер! — Он пожал Фику руку. — Благодарю вас от имени всего батальона. Мы никогда вас не забудем.

На усталом лице Фика появился румянец. Он явно был доволен.

— Пойду проверю пулеметы, пока еще не совсем стемнело, — бросил он и направился к выходу из командного пункта.

Все офицеры и унтер-фюреры «Вотана», как по команде, отдали ему честь, пока он выходил в бушующую метель.

Фон Доденбург дождался, пока Фик покинет их, и резко повернулся к Стервятнику.

— Почему вы поступили подобным образом, господин штурмбаннфюрер? — злым голосом спросил он. — Вы же видите, что из-за ранения он немного не в себе. Он просто не соображает, что делает. Разрешите мне сделать это. Я не ранен, я нормально себя чувствую и вполне с этим справлюсь!

— Может быть, вы все-таки замолчите, фон Доденбург? — рявкнул Стервятник. — Да, этот человек — храбрец, но при этом он — дурак, настоящий дурак. К тому же, как вы совершенно верно заметили, он серьезно ранен.