Василий Еловских - В родных местах Страница 26

Однако все бывшие подчиненные, кроме Зайцева, вели себя хорошо.

Егор понял, что по натуре своей он не руководитель и не начальник: мягкотел, нетребователен, с тихим детским голоском и внешностью неприметен — низкорослый, тощий, сутулый, в очках, похож скорее на библиотекаря или счетовода. А ведь руководитель должен хоть сколько-то впечатлять и внешностью. Работал он хорошо и был столь аккуратным и строгим к себе, что кое-кто в шутку звал его педантом. Педант… Любой добрый работник кажется немножко педантом.

В мастерской висели неисправные часы, старинные, видать, еще купеческие. Егор повозился с ними два вечера, и часы пошли. В центральном поселке совхоза провели водопровод. В мастерской сделали душ. А вода не идет, смотрят, проверяют слесари и механики — все в порядке, должна бы течь и не течет. Егор немножко покопался и исправил. Сперва он тоже недоумевал: что за нечистая сила — все вроде бы в порядке, а не течет, только капает чуть-чуть, не душ, одна насмешка. Но вдруг его осенило: душ старый, может, что-то в нем?.. Искривлений нет, закупорка? И правда, мелкие отверстия душевого распылителя были забиты грязью.

Егор прост, вежлив, беззлобен, это нравится начальству и рабочим. Он учился в институте, редактировал стенгазету и вообще был, как говорится, на виду.

Его фотография висела на доске Почета, на торжественных вечерах ему объявляли благодарности, выдавали грамоты, хвалили.

Мишкины насмешки будто отрубило. Зайцев спрашивал у Егора с улыбкой:

— Ну как здоровье, Иваныч?

Он теперь относился к нему куда лучше, чем в пору, когда Малютин был заведующим мастерской.

Со здоровьем настраивалось. Егор уже не лежал в больницах и обходился без лекарств. И зарабатывать начал больше двухсот рублей, а на должности заведующего получал сто тридцать.

Теперь у него была уйма свободного времени. Отработался — и делай, что хочешь… А раньше… Днем и вечером в мастерской, в конторе, на совещаниях, которым, казалось, не будет конца.

К тому же многие слесари летом работают комбайнерами. А комбайнер получает по триста, четыреста. Хорошему рабочему выдают дополнительную оплату и разные надбавки, премии. Соседи Малютиных — муж и жена; он слесарь по ремонту, летом — комбайнер, весной — тракторист, она — доярка; зарабатывают почти пятьсот рублей в месяц, крестовый дом и легковую машину купили.

У директора совхоза оклад триста рублей. Больше не бывает. Разве что премию дадут. Для директора и специалистов в оплате есть потолок, а у слесаря, комбайнера, чабана и шофера никаких ограничений, зарабатывай хоть по тысяче.

Все настраивалось у Егора и с женой Катей, которая прежде часто пошумливала: «Проку-то от тебя — ни заработка, ни по дому. Сам псих и меня психом сделаешь», а теперь говорила удовлетворенно: «Ладненько, покопим и легковушку купим». Егор каждый вечер и все выходные дни был с женой; опалубил дом, поставил новые ворота, подремонтировал сени, крыльцо, развел фруктовый сад.

Сложен все-таки человек. Ту же Катю взять… До женитьбы она казалась ему хорошенькой, смешливой и умной. Он опасался лишь одного, как бы жена не изменила ему. Теперь она проявляла все большую жадность к деньгам, которые тратила на пеструю, как у таборной цыганки, одежду, на мебель — ею была уставлена вся квартира — не пройдешь, на ковры, посуду и всякие безделушки. Она оказалась упрямой и злопамятной; рассердившись, по неделе ходила как немая, не отвечая на вопросы, и от этого было и обидно, и смешно. Стыдно признаться: Катя манила его, холостого, не столь миловидным лицом, веселым характером, сколь крепкой фигурой, крутыми бедрами, и он на собственном опыте убедился, что плотское влечение недолговечно, нужно духовное единство. Конечно, он пытался воспитывать ее, делая это осторожно, незаметно, но доброе и злое, хорошее и плохое было у ней в таком неразрывном единстве, так перемешано, что он только махал рукой: «Ну и пусть!»

Катя была фельдшерицей. На вопрос: «Почему не пошла в институт?» — она обычно отвечала: «А зачем? Я получаю почти столько же, сколько и врач. А ответственность сравни — его и мою. С меня-то что возьмешь?»

Жене безразлично, будет Егор начальником или не будет, но когда он собрался в город на госэкзамены, сказала: «Диплом, слушай, не помешает, мало ли!..»

Егор приехал домой перед обедом. Жена была на работе. Только-только успел раздеться — телефонный звонок: директор совхоза Быков приглашал к себе.

В кабинете были двое — сам Антонин Евсеевич Быков и главный агроном и одновременно заместитель директора Сергей Николаевич Андриевский. Каждый в отдельности — ничего, а вместе они выглядят чудновато: Быков говорит мало, медленно и ровно, слова у него — на вес золота, взгляд угрюмый и потухший, он ходит и сидит, будто в полусне, но — это часто удивляло Егора! — как-то незаметно быстро все улавливает, все видит и чувствует. Любимая его фраза: «Ты не крути, я же вижу тебя насквозь». Андриевский — противоположность директору: говорлив, подвижен и весел. Очень разные с виду, но, между прочим, дружат и никогда не спорят. Бывает, людей соединяет разность характеров, один как бы дополняет другого…

Последовали обычные в таких случаях поздравления, и потом Быков спросил:

— Как здоровье?

— Хорошо пока.

— Как это пока? — улыбнулся Быков.

— Нормально со здоровьем.

— Кем теперь хотел бы работать?

— Мм… Я же работаю.

Засмеявшись, Андриевский выпалил серию длинных фраз, смысл которых сводился к следующему: в деревне инженер — редкость, его знания и опыт надо использовать «на полную катушку».

Быков, крякнув, сказал:

— Мы решили назначить тебя управляющим второй фермой. В Усалку. Прежний управляющий Киселев снят за развал работы.

Директор замялся. Андриевский быстро закончил его мысль: «Дирекция надеется», что Малютин «сумеет выправить положение». Через два года уйдет на пенсию главный инженер, и тогда Егора поставят на его место.

Чего-чего, а такого решения Егор не ожидал.

— Но, слушайте, я же инженер.

Он с непонятной ему самому неловкостью и натугой произнес слово «инженер». Это было непривычно: «Я — инженер».

— И что? — спросил Быков.

— Управляющим лучше ставить зоотехника.

— Ничего! Зоотехник там есть. А ты как инженер займешься механизацией. С механизацией там хуже всего.

Опять улыбнулся. А между прочим, Быков улыбается очень редко.

— Пойди, подумай, с женой посоветуйся.

Шел домой довольный: его помнят, ценят. На мгновение появилась мыслишка: «Неужели и во мне таится властолюбие?», но тотчас исчезла, уступив место какой-то детской всепоглощающей радости от того, что кругом хорошие, милые люди и что у него есть красивая жена, с которой он скоро встретится. И все кругом выглядело весело, радужно, подстать его настроению. Он шел к дому мимо древнего соснового бора, и бор тоже вызывал в нем какое-то теплое чувство. В детстве Егор любил рыбачить и на рассвете пробегал мимо бора, к речке; в туманной пелене, обволакивающей прохладную землю, как немые сторожа, весело проглядывали контуры гигантских сосен и будто подталкивали: «Спеши, спеши, клевать сейчас будет ой-е-е как!» А потом он шагал обратно, мимо тех же сосен, уже усталый, с рыбешкой. Мимо бора они ходили за грибами, земляникой и малиной, здесь еще мальчишками играли, а повзрослев, гуляли с девушками. С тех давних пор бор всегда вызывает в нем хорошее настроение или, во всяком случае, навевает что-то приятное, легкое, и когда ему становится грустно, тяжело, он идет сюда — стоит, смотрит на сосны, на синеватую елань за рощицей, на камышовые болота и речку…

— И ты дал согласие? — спросила Катя настороженно, недовольно.

— Окончательный ответ я должен дать завтра утром. Но они, как я понял, твердо намерены направить меня управляющим.

— Они намерены… А что они себя не направят в эту Усалку? Ехать к черту на кулички. До туда почти полсотни километров. Болота да лес, тошно глядеть. Суют человека в дыру паршивую, а он, видишь ли, улыбается. И какая там зарплата?

— Не спрашивал.

— То есть, как не спрашивал?

— Да так. Неудобно, понимаешь, начинать разговор… с зарплаты.

— То есть, как неудобно?

— Подумают, что за большой зарплатой гонюсь.

— Гонюсь, не гонюсь, а человек работает ради того, чтобы получать деньги. Если тебе дадут там рублей пятьсот, можно еще посмотреть, пожить год-полтора.

— Ну что ты говоришь?

— Что говорю?

— Какие пятьсот? Обычная ставка для управляющего.

— Сколько?

— Ну не знаю. Рублей сто шестьдесят, наверное. Ферма не так уж большая.

Она ядовито улыбнулась:

— Все с блеском. Даже смена квартиры. Здесь дом только-только привели в порядок. А там вселимся в развалюху.

— Сказали, будет особняк.

— Какой?

— Ну уж не знаю, какой.