Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей] Страница 26

Десятка два коров, гладко лоснясь после линьки, щиплют травку, из леса несутся птичьи голоса. Ближе к просёлку бык с широко расставленными рогами врыл копыта в податливую землю. Так и чувствуется прочность низких ног, что держат длинное туловище с литой покатой спиной; почти до колен свисает шелковистый тяжёлый подгрудок. Костарев, обращаясь к спутнику, размашисто повёл рукой, приглашая:

— Посмотрите, какая гармония в природе! — он сделал сладкий глубокий вдох и, как бы в упоении пейзажем, тряхнул головой. Потом, указывая пальцем, спросил с некоторым драматизмом: — Замечаете быка? Косится на нас. Наверняка хотел бы побаловать, но видит — мы не по нему. А бреди здесь старушка? Проходи семилетний мальчик? Каким чудовищем предстал бы этот спокойный бык! Заласкай он жертву рогами до смерти — думаете, его бы зарезали? Он нужен всей деревне.

— Но старушка, мальчик — это же люди! — доктор сделал ударение на последнем слове.

— И однако же права деревня. С этим согласится вся крестьянская Россия! Жертву не оживишь, а бык необходим, чтобы рождались телята, чтобы коровы давали молоко: чтобы поддерживалась жизнь. Таким же образом, и бык Пудовочкин нужен, чтобы жизнь России вернулась к гармонии. Вы возразите, что Пудовочкин наделён сознанием и ответствен за свои поступки. На это я вам скажу: убейте его — но всё равно без быков, имеющих обыкновение беситься, мы не обойдёмся! Когда я слышу, что народный вождь должен быть честен, что им должен быть порядочный интеллигент, на меня нападает неудержимое чиханье. Все, кто поднимутся спасать Россию от красных, не будучи сами чудовищами в достаточной мере, — обречены!

— Но почему? — вскричал Зверянский.

— Потому что ряд несообразностей повлиял на Ход Истории, и он завёл Россию в кровавое болото. Чем дальше, тем больше и больше крови, неслыханных бедствий, разврата, смертной тоски. Туда ведёт большевицкая идея. Свернуть вправо, влево — тоже кровь, химеры. Но скоро можно будет выбраться на сухое место. И тогда — всё исправлено; гармония — когда душа радуется, а глаз наслаждается красотой! Однако заворотить Россию сможет лишь редкого бешенства бык.

— Откуда в вас столько ужасного, Валерий Геннадьевич? — не вынес доктор. — Такой цинизм? Такая рассудочная кровавость?

— О себе я расскажу в другой раз. А сейчас я хочу, чтобы вы поняли смысл, — с нажимом продолжил Костарев. — Я произнёс слово «несообразности». И вот

вам главная!

Испанцы, англичане, французы имели периоды исторического возбуждения, когда они устремлялись за моря, захватывали и осваивали огромные пространства, несоизмеримые с величиной их собственных стран. Грандиозные силы возбуждения избывались.

Русский народ таит в себе подобных сил поболее, чем указанные народы. Русские с кремнёвыми ружьями прошли Аляску, поставили свои форты там, где теперь находится Сан — Франциско. Но дальше подстерегала несообразность. За титанами России не потянулся народ, как потянулись испанцы за своими Писарро и Кортесом. Крепостничество, сонное состояние властей, сам косный, замкнутый характер чиновничьей империи не дали развиться движению. Гигантские силы стали копиться под спудом. С ними копилась и особенная непобедимая ненависть народа к господам, к царящему порядку — ненависть, чувство мести, мука — от того неосознанного факта, что великому народу не дали пойти достойным его величайшим путём.

Между прочим, это смутно чувствует и российская интеллигенция, которая так любит говорить о великом пути России — не понимая, что смотреть надо не вперёд, а назад: в эпоху, когда возможность такого пути упустили правители…

Пётр Столыпин был умницей наипервейшим, он лучше всех понимал всё то, о чём я веду речь. Его хлопоты о переселении крестьян в Сибирь — это попытка исполнить, пусть в крайне малом масштабе, но всё–таки исполнить те задачи, на которые предназначалась титаническая энергия России. Попытка дать выход накопленным силам возбуждения… Но Столыпина не стало. А большевики — для выпуска энергии — указали народу другой в известном смысле тоже грандиозный путь.

13

Пудовочкин сидел в кресле в гостиной сахарозаводчика, ел из ушата мочёные яблоки. Вошёл Сунцов, доложил, что стрелявший наказан, обрисовал происшедшее.

— А это… — Пудовочкин откусил пол–яблока, — родичи?

— Отпеты! — Сунцов махнул ладонями вниз. Пояснил: все, кто был в доме Семёновых — старик–пчеловод, обе его дочери, зять и работник — расстреляны.

— Надо вот чего, — с сухой деловитостью сказал Пудовочкин, выплёвывая сердцевину, — объяви на публику, что парнишка был не один, а было их двое. Второй — одинаковый с ним по росту. Сыми с парнишки обувку, пинжачок и дуй по домам: всем парням примеряй. Кому будет подходяще, собирай их на рынок. Кто из родных вякнет — аминь на месте!

Скоро в городе стали раздаваться выстрелы. Пудовочкин вскочил на лошадь и возбуждённо гонял её по Песчаной улице на Ивановскую площадь и обратно — на рыночную. Его ярило предстоящее. Бил лошадь плёткой — пускал вскачь, подымал на дыбы. Она храпела, роняла пену, глаза налились кровью.

Но вот Сунцов и группа конных пригнали десятерых подростков. Пудовочкин подскакал к ним, наклоняясь с седла, заглядывал в лица, казалось бы, без тени злобы, смеялся:

— Павлинами надо быть, хвосты кверху, а вы вон чего — печальные!

Сын путевого обходчика Коля Студеникин спросил:

— За что нас?

— А чего ваш бздун в меня целил? — обиженно вскричал Пудовочкин. — А то

вы с ним не одних мыслей!

— А если нет? — Коля не отвёл взгляда.

Пудовочкин — сердясь как бы в шутку — бросил:

— Ну, знать, мне ещё извиняться перед тобой! Дурак ты, что ли?

Он указал плёткой на площадку, обнесённую изгородью: там обычно держали пригнанный на рынок скот; сейчас площадка пустовала. Приведённых загнали на неё.

Прибывал народ. Пудовочкин скакал взад–вперёд по площади, беспокойно похохатывал, повторял: «Ну, попали в меня, а?», «А вот я це–е–ленький!» и: «Кому охота ещё попробовать?» Люди молчали.

Он спрыгнул с лошади, неуловимым движением тягнул из–за спины винтовку. Огромный, кудрявый, он не пошёл — он стремительно покрался к площадке, слегка клонясь вперёд. Ноги несли богатырское туловище, точно воздушное. Десятизарядный «винчестер» выглядел детским ружьишкой в громадных ручищах.

Легко перемахнул через изгородь, что была по плечо человеку среднего роста. Ребята пятились от него, жались к городьбе. Пудовочкин встал к ним спиной.

Перед площадкой сидел на лошади Сунцов. Поймал взгляд командира. Приподнялся на стременах, повернулся к толпе:

— Все видят, товарищи и граждане? Вот так всегда будет делаться за разное нехорошее, да-а! — кривясь, помахал над собой рукой, словно разгоняя зловоние. — В пор–рядке рабоче–крестьянского наказанья… алле гоп — р–р–раз! — рубнул воздух ладонью. — Алле гоп — два!

Когда крикнул: «Три!» — Пудовочкин подпрыгнул, в прыжке развернулся к подросткам, упирая приклад в сгиб локтя, выстрелил. Колю Студеникина сорвало с ног, швырнуло оземь — будто ударило дубиной.

А ладонь Сунцова опять рубила воздух:

— Алле гоп — раз!

При выкрике «три!» — пленники упали на землю, но Пудовочкин не подпрыгнул. Он хохотал… Подпрыгнул при счёте «шесть». Выстрел убил Власа Новоуспенского, сына протодьякона. После этого прыжок и выстрел вновь последовали при счёте «три». Затем — при выкрике «пять».

Расстреляны десять патронов; трое ребят ещё вздрагивают на земле, крутятся, силятся вскочить. Кровь, стоны. Сунцов, не слезая с седла, стал издали добивать раненых из винтовки. Смертельных попаданий нет, мучения длятся.

В это время пригнали ещё группу: человек пятнадцать. Пудовочкин воздел громадные руки, в правой — «винчестер».

— Даю помиловку! — и брюзгливо добавил: — Спасибо не жду, поскольку люди суть скоты неблагодар–рные!

— Везуха, козлики! — заорал Сунцов, направляя лошадь на кучку ребят. Те бросились бежать.

А Пудовочкин вдруг подошёл к плохо одетой старушке, опустил ручищу на её сгорбленную спину:

— Как увижу — хватит с них, я им со всей душой — живите!

Наклонился, чмокнул старушку в губы, погладил по спине и пошёл по площади, поправляя франтовато надетую фуражку; винтовка болталась за спиной.

14

Пролётка въехала на взгорок, с него хорошо виден Кузнецк. Блестят золочёные купола церквей, высится элеватор. Среди россыпи домиков выделяются вокзал, двухэтажные здания. Различим мост через речку, что извилисто перерезает город, видны конюшни, огороды, кладбище, темнеющий лесок, правее потянулась насыпь железной дороги, вблизи неё — линия покосившихся телеграфных столбов, которые кажутся издали кое–как воткнутыми палочками.