Юрий Черный-Диденко - Ключи от дворца Страница 26

— А почему другого? — вдруг после минуты молчания поднял голову над столом Борисов.

Почуяв задиристые нотки в его голосе, Осташко ответил спокойно:

— Просто не пара, хотя бы и по годам. К тому же в этом взводе уже есть два коммуниста…

— Нет, ты не об этом думаешь, — отодвигая от себя чертеж, насупился и проговорил Борисов. — Ты думаешь о том, что Сафонов агроном, с высшим образованием, а Гайнурин прицепщиком на тракторе работал… Так вот что я тебе скажу: будь он, Сафонов, хоть председателем облисполкома, а не умеет воевать — пусть учится. А если какой-то, хоть бы из твоего Дворца, полотер сумел подбить танк, так давай мне этого полотера, я его к ордену представлю и старшим сделаю…

— Правильно, но не об этом речь…

— Нет, ты об этом, — не унимался Борисов. — А мне эти разговорчики осточертели, я их в госпитале наслушался… Со мной рядом один ополченец лежал… Так он рассказывал о своем студенческом батальоне и все ахал… Ах, мол, сколько, может быть, погибло Лобачевских, Ньютонов, Циолковских!.. А если погиб рабочий или дворник? Тогда ничего? Допустимо? Нет, уж извини, Отечественная так Отечественная для всех! Только так!

— А что ж ты тогда меня в ансамбль песни и пляски прочил? — поддел Борисова Осташко.

Борисов промолчал, будто устыдился своей вспышки. Да и Алексею затевать спор не хотелось. Не мог же Борисов не понимать, что политрук хлопотал не о каких-то льготах для агронома. Передний край есть передний край. Легкой жизни он не сулил никому. Но и Алексей понял запальчивость командира роты: очень уж о многом говорил взгляду этот еще сильней побагровевший шрам на лице…

Борисов надел пилотку.

— Я схожу в штаб батальона, туда приехали из финчасти оформлять аттестаты. И если ты не возражаешь…

— Иди.

Борисова это краткое безразличное «иди» смутило. Задержался в дверях.

— Что бурчишь? Обиделся? Чудак! Я ведь с тобой по-дружески. Дело не в Сафонове. Перевести — так перевести… А я просветил тебя насчет главного… Чтоб ты знал, на чем я стою.

— Ладно уж, просветитель, спасибо… А то бы я по своему невежеству и не додумался…

— Хватит язвить, кстати, ты сам собираешься аттестат оформить? Пользуйся случаем. Иначе в полк шагать придется.

— Схожу и я, когда вернешься.

Он сказал это машинально, тронутый участливостью Борисова, и лишь потом, когда он ушел, задумался над сказанным. Борисов посылал аттестат матери, которая с двумя его сестренками-школьницами эвакуировалась в Барнаул. А он, Алексей, кому собрался посылать? Однажды рассказал Борисову о Вале и, поощряемый его дружелюбным вниманием, сам не заметил, что заговорил о ней, как о жене. Не поспешил ли? Что было между ними, кроме нескольких встреч? Но он и на расстоянии представлял ее ожидающей, думающей о нем, потому что думал о ней сам, думал и любил… И сейчас он мысленно увидел ее такой, как тогда, при первом посещении кибитки, когда она, колеблясь, неуверенно смотрела на предложенные деньги и вдруг решилась: «А знаете, хотя это и не совсем справедливо, но я их возьму…»

И он представил себе, как Валя, вызванная в военкомат, так же покраснев и колеблясь, будет смотреть на пересланный им аттестат. И пусть только посмеет отказаться!..

5

Этот день начинался как обычно. С утра Осташко провел политзанятия с сержантским составом и направился на левый фланг участка, к стыку с первым батальоном. Неделю назад получили две снайперские винтовки и там, на левом фланге, во взводе Запольского, создали снайперскую группу. Одну из винтовок вручили Джапанову. Эсимбас неохотно расставался со своей трехлинейкой. Но после того как в первый же день, пользуясь оптическим прицелом, снял с сосны вражеского наблюдателя, не покидал стрелковой ячейки с рассвета до темноты. Правда, после первого успеха потянулась полоса неудач — немцы стали осторожней.

Алексей зашел в землянку Запольского. Как и другой командир взвода — Чеусов, Запольский прибыл в часть всего месяц назад из Саратовского пехотного училища — петлицы и кубики на гимнастерках еще огнились изначальной фабричной выделкой. И в землянке, где он жил вместе с Чеусовым, была спартанская строгость, чистота. При первой встрече Запольский рассказывал о себе стеснительно, запинаясь, а о том, как он летом прошлого года подавал заявление на спецкурсы при обкоме комсомола, но вместо них был направлен в годичное училище, обмолвился с неизжитой до сих пор обидой. Зато о людях своего взвода младший лейтенант говорил неожиданно красноречиво, будто хотел убедить, что командование допускает ошибку, продолжая держать его взвод в обороне.

И сейчас он встретил Осташко загоревшимся, вопрошающим взглядом и вскочил так порывисто, как вскакивают по команде в ружье…

Но Алексей не мог обнадежить его даже сводкой. Уже пятый день, как из сообщений Совинформбюро исчезло даже упоминание о Ржеве. «Ничего существенного…»

— Что невесел, Анатолий? — спросил Осташко, заметив, как с первых же минут, так и не услышав от политрука ободряющих вестей, поскучнел Запольский.

— Сами понимаете, товарищ политрук, засиделись мы…

— Ну уж мы-то с тобой засидеться здесь еще не успели.

— Это так, а все же, если не сейчас, то когда же? Осенью и подавно не высунуться из окопов…

Вошедший в землянку Чеусов, одногодок Запольского, словно услышал давно знакомое — не захотел или не успел притушить приятельски-усмешливого огонька в глазах.

— Что-то вспомнилось, Чеусов? — перехватив эту усмешку, полюбопытствовал Алексей.

— По правде, товарищ политрук? — напрашиваясь на откровенность, плутовато спросил Чеусов.

— Да уж если слушать, то ее.

— Вспомнилась моя бабушка. А она часто говаривала: который конь скоро бежит, тот дольше стоит. В общем, по ее понятию, на веку — как на долгой ниве… Я это и Анатолию цитирую, когда его нетерплячка колотит… Права старая или не права, но к нашему нынешнему положению вполне подходит.

— И на фронт она вас с такими присказками провожала?

— Сами судите, товарищ политрук, если три пары варежек на дорогу связала.

— По одной на каждую зиму или как?

— Не знаю, из какого именно расчета. Всяко может быть. Лишь бы самому довелось донашивать…

Запольский все это время только молча смотрел на Чеусова рассерженно-укоряющим и одновременно просительным взглядом, и когда Алексей опросил его об Эсимбасе Джапанове, то мгновенно откликнулся:

— Вам его позвать?

— А где он?

— На своей огневой.

— Так туда и пойдем.

Над передним краем — тишина осеннего, безветренного дня. Лес позади окопов посветлел, а на холмах уже кое-где просматривалось сквозь ветки небо — недавние заморозки сбили листву. Но и пойменные луга, и тянувшаяся за ними степь оставались такими же сочно-зелеными, может быть, по контрасту с темневшим подбитым танком, с черными воронками от снарядов, от мин на ничейной полосе и там, где проходили немецкие траншеи.

По удрученному лицу Джапанова Алексей сразу определил, что невезение продолжается.

— Неужели фрицы после завтрака уснули? Как ты считаешь, Эсимбас?

— Когда скорпион спит, все равно берегись его жала…

— Товарищ политрук, по-моему, они по утрам отходят во вторые траншеи, — высказал предположение Запольский, — а потом у них и ложные есть. Я приметил.

— Приметил? Каким образом?

— А посмотрите в бинокль. Там, где настоящие, они маскировку обновляют часто, а в ложных — ленятся… она пожелтей…

Алексей поднял бинокль. Действительно, перед опушкой усохшая листва маскировки заметно выделялась, тянулась, петляла желтеющим валом.

— А как бы это проверить?

— Проверяли, вчера ребята из секрета подбирались к ним, говорят, что никого, и звука не слышно… Пустые…

— Ну, это еще не факт… Ты скажи, у тебя патроны с зажигательными пулями есть?

— Можно принести с пункта боепитания.

— А ну-ка пошли за ними, — приказал Алексей, еще и сам не уверенный — оправдан ли его замысел.

Когда посланный Запольским красноармеец принес пачку патронов, Алексей зарядил ими диск. Хоть и на излете, а огонь автомата должен доставать высмотренную цель.

— Наденьте, товарищ политрук, — протянул ему Запольский свою каску, когда Осташко стал было подниматься на ступеньки.

Первая очередь, видимо, не достигла цели. А может, вся затея напрасна? Нет, надо попробовать еще. Алексей выбрал больший угол возвышения и нажал на спусковой крючок. Всмотрелся. Если бы впереди и поднялась пыль, все равно отсюда не разглядеть, а того, чего ожидал, тоже не появлялось… Дал еще одну очередь… Осташко уже убрал автомат с бруствера, когда Джапанов, следивший за немецкими окопами, вдруг обрадованно выкрикнул что-то по-узбекски. Над рыжим валом затемнел, закурчавился дымок, блеснул язычок пламени и, раздуваемый ветром-низовиком, пополз, как по пороховому шнуру, дальше. Вслед за тем произошло то, на что Алексей и вовсе не надеялся. Листва, вероятно прикрывавшая пулеметное гнездо, внезапно вспыхнула, и, позабыв о другой опасности, его расчет выскочил из окопа. Над ухом Алексея резко хлопнул выстрел. Это пустил в ход свою винтовку Джапанов. Один из немцев качнулся, взмахнул руками, упал. В диске автомата еще оставались патроны. Алексей повел огонь короткими очередями. Заметив переполох в окопах противника, открыли стрельбу и красноармейцы соседней роты… Куда и девалась недавняя тишина осеннего утра… В перепалке — немцы прикрыли попавшую впросак переднюю траншею пулеметным огнем из глубины — Алексей, раззадоренный доступностью и уязвимостью ранее невидимого врага, даже позабыл, с чего она началась. Убил ли кого именно он, понять было трудно, но скопившаяся жажда мести наконец-то вырвалась наружу…