Иван Чигринов - Свои и чужие Страница 27

В лесу обычно начинает смеркаться раньше. Так и сегодня. Но вверху, над вершинами деревьев, по-прежнему держался день.

Зазыба почему-то крепко был уверен, что в Гонче его ждёт Маштаков. Готовясь ко встрече с секретарём райкома, он кое-что прикидывал мысленно наперёд. Не заходя далеко, начинал со своей недавней поездки в Бабиновичи, на совещание, которое проводил Гуфельд. Маштакову тоже интересно будет узнать, что говорил тогда комендант, какие задачи ставил по налаживанию «нового порядка» в местечке и окружных деревнях. Нельзя, конечно, промолчать и о Марыле. Зазыба понимал, что тогда, в Кулигаевке, он получил задание устроить её в местечке не только от военного, прибывшего из разведотдела армии, но и от секретаря райкома. А как раз её, Марылина судьба, больше всего и тревожила Зазыбу эти дни — где и когда кончалась его опека над разведчицей? Само собой вставал вопрос и насчёт Чубаря, который требовал от Зазыбы ехать в Мошевую искать подполье.

Расскажет он Маштакову и о том, что увидел на железной дороге.

Веремейковцы тогда надеялись, что застанут на чугунке настоящее крушение, с покорёженной военной техникой и изувеченными трупами оккупантов. Однако истинная картина скорее их разочаровала: на мине, что была заложена под рельс, подорвался лишь паровоз, который тянул за собой четыре вагона с мукой. При других обстоятельствах, чтобы свести на нет результаты диверсии, хватило бы ремонтной бригады с ближайшей станции да другого паровоза. Но такой возможности у немцев пока не было, потому что перед самым отходом отсюда войск 13-й армии по железной дороге из Белылковичей на Унечу прошёл советский бронепоезд с приспособлением для порчи рельсов…

Сунув корзину с грибами под лозовый куст на пожухлом лугу, Зазыба в чьём-то забытом чёлне переплыл Беседь выше брода наискось по течению и оказался на отвесном берегу у бани Захара Довгаля, которая была приспособлена нынче для временного жилья: на месте полка, где когда-то парились с веником, стояла застланная койка, а на полу лежала солома.

В ожидании Зазыбы Довгаль все это время сумерек таился неприметно у вербы, которая своими кривыми ветками упиралась в стену, под самой стрехой. Как только Зазыба ступил под тёмный ветвистый навес, Захар сразу шевельнулся, отделяясь от узловатого ствола, знакомо кашлянул.

— Ну что, — нащупывая в темноте Захарову ладонь, спросил Зазыба, — Прокоп тут?

— Откуль ты взял, что это Прокоп?

— Сам же говорил.

— Гм… с чего тебе в голову взбрело, что это Прокоп? И что я тебе говорил… Ну, пойдём в баню. Увидишь.

В бане горела керосиновая лампа, и при свете её Зазыба увидел, что на краю постели сидит Касьян Манько. Он почему-то не встал и не поздоровался, а молча показал Зазыбе на место рядом с собой. Зазыба послушно сел, примеряясь, чтобы хватило где приткнуться и хозяину. Но Захар с порога повернул обратно, сказав:

— Ну, вы тут себе беседуйте, а я послежу со двора.

Зазыба помнил, что Манько работал в Крутогорье всего-навсего года три, но как раз те годы, когда Зазыба после ареста Масея в Минске уже мало касался общественной и хозяйственной жизни в районе. Но поскольку Манько по работе наезжал и в Веремейки, то и Дениса, конечно, знал, хотя по большей части колхозные дела, разумеется, каждый раз решал с Чубарем. Манько не спешил начинать беседу, неторопливо посматривал на Зазыбу, будто приглядывался; Зазыба же в свою очередь не выказывал никакого желания начать разговор, как будто с приходом сюда у него пропал интерес к тому, что тревожило до сих пор. Наконец Манько утолил своё молчаливое, затаённое любопытство, растянул в усмешке тонкие губы, которые прятались в курчавой поросли усов и бородки, и сказал:

— Вот видите, товарищ Зазыба, и настало время, когда такое понятие, как сущность патриотизма, кладётся на весы истории.

Зазыба в ответ кивнул. Но подумал, что разговор с Маштаковым у них начался бы по-другому. Это не значило, что они забыли бы о патриотизме, не думать о нем в такое время невозможно, однако первые слова нашлись бы иные, обращены они были бы к другу, а не к воображаемому противнику. Между тем Манько продолжал свою мысль дальше, конечно, не догадываясь, что творится в душе у Зазыбы. Размышления его сводились к следующему — сущность патриотизма, мол, одно из самых сложных явлений, и измеряется оно в годину тяжких испытаний; в обычной, мирной жизни человек не в силах взвесить её на этих строгих в своей точности весах отечества — их просто нет, они не существуют, — слова о том, что человек любит родину и готов жертвовать всем во имя её, сами по себе слова эти — просто слова, настоящую проверку им учиняет война, где надо платить кровью, жизнью за землю, на которой возрос; и вот настал час выяснить, готовы ли мы к такой плате.

Конечно, Манько давно готовился к подобному разговору. И не обязательно с Зазыбой — все равно с кем. Поэтому Зазыба терпеливо дождался, пока второй секретарь райкома выскажется, а потом спросил про Маштакова, не думая, что выйдет как бы и невпопад.

— Первого сейчас нет в районе, — спокойно, словно не замечая Зазыбовой бестактности, ответил Манько. — Но ничего, — добавил он сразу же, — пока справляемся и без него. Подпольный райком возглавляю я.

— Кто же, если не секрет с вами?

— Какой же может быть секрет от вас, товарищ Зазыба! Но об этом лучше после. Придёт время, и вы сами увидите всех товарищей. Я вот для чего вас вызвал сегодня. — Манько пересел с койки на скамеечку напротив Зазыбы. — Мы очень надеемся на вас. Потому не думайте, что я случайно начал разговор с патриотизма. Теперь для нас это главное. Надо забыть все прошлые обиды…

— Ну, что касается меня, — взглянул сузившимися глазами Зазыба на секретаря райкома, — то…

— Вы меня не так поняли, — посуровел Манько, словно почуяв Зазыбову досаду. — Я имел в виду… Словом, вас лично это не касается. Тем более что сын ваш, как нам. известно, вернулся.

— Да, сын мой теперь дома.

— Так вот… Я хочу, чтобы вы меня поняли. Именно вы, товарищ Зазыба. Поверьте, дело не в вас и не в вашем сыне. Хотя, конечно, из песни слова тоже не выкинешь. Настойчивость райкомовца, которому, видно, крайне необходимо было доказать своё, раздражала Зазыбу. Но вместе с тем заставляла и прислушаться к его голосу. И Зазыба, в общем-то даже против воли, смягчил выражение лица, глянул на Манько, расслабив напряжённые морщины у глаз. Манько заметил это и еле заметно улыбнулся, одними губами.

— Да и надо ли выкидывать его, это слово из песни, — уже без всякого вопроса в голосе, скорее в раздумье, сказал дальше он. — Сегодня мы все проходим такую проверку, которая не оставляет места любой недоговорённости, умолчанию. Теперь это лишний груз, более того, он опасен, как тот камень, что таят за пазухой. В мирное время, да ещё при твёрдой власти, подобное обстоятельство может и не приниматься во внимание. Я не говорю, что оно не должно приниматься. Это было бы неверно. Я имею в виду, что в нормальных условиях, то есть при нормальном функционировании власти, это обстоятельство, по разным причинам, может иногда не приниматься во внимание сознательно. Или по чьей-то недоброй воле. Но теперь в условиях вражеского нашествия, когда наш край под фашистской оккупацией, закрывать глаза на все, что было плохого, непростительно. Да, были до войны перекосы, может, даже злоупотребления. В конце концов сегодня дело не в точных формулировках. Придёт время, и станет понятно, почему что-то делалось так, а не иначе. Сегодня же нам всем необходимо понять, вернее, выяснить, — на кого будут держать камень за пазухой те, кто незаслуженно подпал под репрессии? На Советскую власть? Так нет же, сто раз нет! Потому что двадцать три года, которые прожил народ после Октябрьской революции, показали каждому, что лучшей власти для крестьянина и рабочего нет и не может быть. Другое дело, что болтают про неё классовые враги, а они теперь уже не только втайне злобствуют, как это бывало раньше, но и открыто высказываются. Ну, эти пускай мелют, как говорится, горбатого могила исправит… Тогда на кого — на органы государственной безопасности камень тот за пазухой держать? Но ведь и для этого тоже оснований нет! Действительно, кто у нас в органах работал? Те же рабочие и крестьяне, для которых и сама Советская власть существовала, которые и были Советской властью.

— Ну, враги на то и враги, чтобы возводить на нас напраслину, — сказал Зазыба, —а нам теперь не время виноватых искать. По всему получается, что виноватых вроде бы и нету. Так что…— При этом Зазыба отчётливо, с некой новой остротой подумал вдруг: секретарь подпольного райкома говорит ему сейчас почти дословно то, что вот уже сколько времени он сам доказывает некоторым веремейковцам, в том числе и собственному сыну.

После этой фразы Дениса Манько снова вгляделся в непроницаемое лицо собеседника, потом продолжил:

— Я это к тому, что мы теперь должны доверять друг другу. Ну хотя бы для понимания ситуации, которая сложилась с приходом оккупантов.