Александр Покровский - Расстрелять! – II Страница 27

Солнце весело играло на вершине навозного холма. Машка втянула воздух и хрюкнула навстречу очередной комиссии. Этот волшебный звук в переводе со свинячьего означал «Становись», и рядом с Машкой мгновенно обозначились двенадцать нетерпеливых поросячьих хвостиков.

В один момент Машка оказалась на земле, и поросята, завизжав и на ходу перестроившись в две шеренги, бросились к её соскам.

После небольшой трёхсекундной давки, которую можно было бы сравнить только с вбрасыванием в общественный транспорт, обе шеренги упрямо трудились.

Перед начпо и комбригом, прибывшими обозреть образцовое подсобное хозяйство, открылась широкая, мирная сосательная картина.

Комбриг улыбнулся. Начпо улыбнулся вслед за комбригом. Улыбка начальства передалась по эстафете и украсила полусогнутый личный состав подсобного хозяйства.

— Хороши! — сказал комбриг и ткнул пальцем.— Этого.

— Да,— сказал начпо и тоже ткнул.— И этого.

Светлее майского дня сделалось лицо заведующего, когда он оторвал и поднес начальству двух визжащих поросят для утверждения принятого начальством решения.

— Самые быстрые,— неуёмно расцветая, резвился заведующий.

— Пометить! — сказал он матросу и передал ему двух поросят после утверждения принятого решения, и кисть художника замахала вслед убывающему начальству. На одной розовой спинке появилась надпись «Комбриг», на другой — «Начпо».

Со стороны казалось, что помеченные принялись сосать Машку — «Северный флот» гораздо исправнее.

Когда через несколько дней на свинарнике появилась очередная комиссия, на этот раз народного контроля, двенадцатисосковая Машка вновь уставилась на посетителей. Потом она понюхала воздух, хрюкнула и рухнула как подкошенная. Со всех сторон к ней бросились исполнительные поросята. Раньше всех успели «Комбриг» и «Начпо».

На глазах у изумлённой комиссии поросята «Комбриг» и «Начпо», а за ними и все остальные мощно и взахлеб сосали Машку — «Северный флот».

Организованный заезд

Организованный заезд — это когда нужно организованно заехать; причём всё равно куда: хоть — в морду, хоть — в дом отдыха. [10]

Была вторая автономка в году, и с самого начала думали только об отпуске. На докладах командир вытягивал шею по-змеиному и шипел, вращая белками, как безумный мавр:

— Шиш! Чужое горе! Шиш! Все заедут только организованно. И чтоб никто не подходил! Послепоходовый отдых для подводника — это обязательное мероприятие, это продолжение службы, служебная командировка. Туда же командировочный выписывают, а не отпускной. И передайте всем, чтоб перестали ко мне лезть. Не успели оторваться от пирса, а уже подходят: «Товарищ командир, разрешите на родину, можно мне вместо дома отдыха?» Шиш! Никто не улизнёт на родину. Все заедут только организованно.

Командир Горюнов с мелкого детства, когда впервые укусил маму за палец, имел прозвище Горыныч, или просто Змей.

Личный состав, который за скользкость экипажного характера звался «змеёнышами», молчал и вздыхал.

Дело в том, что подводник старается избежать организованного заезда. Не любит он организованного заезда. Он любит что-нибудь неорганизованное, внезапное, спонтанное, на родину он любит. И всегда находятся отговорки — жёны, дети, сопли, пелёнки.

Но теперь, но в этот раз — всё! Шиш в этот раз! Все заедут только организованно. Сначала организованно — в дом отдыха, потом организованно — в отпуск. И так будет всегда.

Автономка закончилась, как и всё в этом мире. Только пришли и не успели привязаться, как тут же ушли на учение.

Проживу ли я ещё пятьдесят лет? Хочется прожить, хотя бы для того, чтоб увидеть, как космонавты будут улетать в свой занюханный космос на заезженных космических кораблях, отчаливать, закидывая на борт последние ящики с продовольствием, забывая скафандры на земле.

И только прилетели — сразу же под руки, по традиции, и на стул, бережно, как стеклянных. И корреспонденты, бросающиеся к ним как к родным: «Как ваше самочувствие? Самочувствие у них хорошее, а как они соскучились по травке? Вот я сейчас держу шнур микрофона и не могу! Как они соскучились! Вы бы видели! Но они опять готовы…»

А рядом уже разводит пары другой чудесный космический корабль, и камеры стыдливо отводят свой глаз от пронзительной сцены: один из космонавтов плачет и надсадно, животно, высоко кричит: «Неха-чу-у-у!!!» — и старается задержаться за кого-нибудь руками, а его по траве, по той самой, по которой он соскучился, вверх ножками, ко входу, и вот и перевернули, и уже под руки, два здоровенных дяди, переодетых корреспондентами,— и запихивают, запихивают… и запихали…

Но вернёмся на пятьдесят лет назад. Сюда — туда, где подводники всё ещё ходят в автономки, а космонавты всё ещё смотрят по телевизору у себя на орбите певцов и певчих и беседуют запросто с родственниками и президентами. У них всё впереди…

Отпуск! Мама моя, отпуск! Ради тебя стоит жить! Ради тебя подводник готов дни и ночи целовать всё равно кого, вылизывать всё равно что и кивать всё равно кому, работая в режиме жеребца, поршня, сторожа, пугала, говорить: «Так точно, дурак!» — и предлагать себя.

«Отпуск» — при звуках этих выпадают рядами, сердце замирает, слёзы душат, слизь в носу, и в горле попёрхнутость, а в животе нехорошо, как с прошлогодней квашеной капусты.

Отпуск, возьми меня к себе!

Перед тем как убыть в отпуск, а равно как и в дом отдыха, подводник сдаёт на время свой подводный корабль другому подводнику.

После сдачи корабля отпуск у всех пошёл с 25 декабря. Об этом стало известно только 29 декабря, да и то не всем. А 12 января спланировали для экипажа организованный заезд в дом отдыха.

Деньги отпускные выдали только 5 января, потому что в прошлом году они кончились. А отпускные билеты?

— Будут у меня! — командир завращал головой, выискивая недовольных.— Я сам поеду в дом отдыха старшим. 9 января сбор у ДОФа. Катер для нас заказан.

Куда же офицер денется без отпускного билета? Никуда не денется — покружит, поскулит да и поедет в дом отдыха, и там уже, в последний день отдыха, его вызовут и вручат его отпускной — дуй на все четыре!

9 января была сказочная метель. Именно в такую метель пропал сказочный мальчик Кай, и сказочная девочка Герда его замучилась потом разыскивать.

В десять утра собрались у ДОФа: жёны, дети, коляски, пелёнки — полный комплект. Ждали командира, который вот-вот должен был подойти.

Вера в будущее падала с каждой минутой. Поезд был в час ночи уже 10 января. Наконец пришёл командир, и через двадцать минут, после обмена выражениями через телефонную трубу, стало известно, что катер, который заказали для экипажа давным-давно, внезапно, скоропостижно ушёл куда-то с какой-то комиссией.

— А что же вы не поинтересовались? — сказала трубка на том конце и повесилась.

Горыныч брякнул шапкой об пол и, закатив глаза, покачиваясь с пятки на носок, чуть слышно красиво завыл.

— Найдите мне любое транспортное средство,— сказал он минорно, когда закончил красиво выть.

Некоторые из тех, что всю жизнь паслись на асфальте, скажут:

— А чего же они не поехали на автобусе?

— Хи-хи,— скажем мы,— автобусы в нашей тундре тогда с трудом водились.

И потом, какие автобусы рядом с военно-морской базой? Дорог нет, метель, пурга, заносы, полярная ночь, северное сияние, росомахи…

Через часик достали воина-строителя на самосвале. Вы ездили когда-нибудь на самосвале? Нет, не в кабине, а сверху, когда кузов подпрыгивает подкирпиченным верблюдом, а ты стараешься держаться руками за борта, приседая в остатках железобетона. Жаль, что не ездили.

Когда воин-строитель вылез из своего самосвала, получилось незабываемое зрелище: капитан первого ранга и воин-самосвальщик говорили друг другу «ты» и, разгорячившись, пихались в плечо с криками: «Да брось ты… Да иди ты…».

Сторговались по пятерке с носа. Он согласился сделать только двадцать ходок до того места, где водятся автобусы.

— Запомнили? — спросил воин.— Только двадцать!

Все запомнили, он повернулся к самосвалу, и началось: жёны запихивались и уминались в кабине вместе с колясками и детьми; двадцать первая жена зря волновалась — её запихнули вместе с двадцатой. Кузов самосвала был совершенно ни к чему не приспособлен, и мужья добирались самостоятельно.

Через восемь километров жёны выбрасывались вместе с колясками и ждали. Ветер и снег в несколько минут делали из обычного человека снежного. Мужья бежали восемь километров бегом, и перед ними висели мокрые лица их жён.

Автобус пришёл ровно через полчаса после того, как самый дохлый дотащился до стаи. И в Кислую, в губу Кислую. Вы не были в Кислой? Прекрасная губа!

Набитый желающими доверху портопункт влажно прел. Теплоход «Хабаров» не хотел идти даже по туманному расписанию.