Юрий Погребов - В прорыв идут штрафные батальоны Страница 27

— Одно другому не мешает.

— Ну, ты долдон! — кладя конец спору, Харин ловким смачным плевком посылает недокуренную сигарету в дальний полет, удрученно покачивает головой, как удивляются и недоумевают, теряясь перед непостижимостью убедить человека в вещах, которые просты и доступны любому здравомыслию.

— Будет вам баки попусту жечь, — примирительно замечает командир четвертой капитан Трухнин. — И дисциплина важна, и учить в первую очередь надо тому, что в бою пригодится. Времени у нас в обрез, а добрая треть состава винтовки в руках не держала.

Трухнин будто прочитал мысли Колычева. В графе невозвратных потерь всегда было больше новобранцев. Учить людей действиям в бою поэтому казалось ему занятием более важным и целесообразным, чем гонять их, полуголодных, часами по плацу, добиваясь четкости шага. Куда как полезней, чтобы новичок знал, как вести огонь на ходу и двигаться перебежками, приноравливаясь к местности, что делать, если оказался прижатым к земле огнем или попал под минометный обстрел, как дальше и верней бросить гранату из положения лежа или бить штыком и прикладом, сойдясь в рукопашной.

Приняв не обученное частью пополнение, Павел перекроил расписание учебных занятий во взводах, сместив акцент на отработку приемов ближнего боя. Обязал себя по мере возможности лично присутствовать на полевых учениях, выдвинув этот показатель в главный критерий оценки работы взводных. Он, как, видимо, и Трухнин, склонялся к мысли, что место батальона — в передовых порядках Воронежского фронта, ведущего активные наступательные действия в направлении Киева.

Разделял Павел и точку зрения командира восьмой капитана Харина, полагая, что батальон будет использоваться на участках прорыва со всеми вытекающими последствиями, но соображения свои держал при себе, оставаясь пассивным участником спора. Удерживал неопределенный статус полуштрафника-полукомандира. Говорить откровенно, не опасаясь быть неправильно понятым, он мог только с Корниенко и Упитом. Благо теперь переместился на штабную должность командир пятой Доценко — грубый заносчивый человек, которого не любили и опасались не только штрафники, но и коллеги, командиры рот. Старше всех по возрасту, но не по званию и боевому опыту, он тем не менее самозванно числил себя самым-самым из всех ротных и, если удостаивал кого вниманием, то только затем, чтобы свысока подчеркнуть свое превосходство, выставить напоказ и обсмеять чужие промахи и недостатки. Равным по достоинству признавал только Сачкова. Любимое словечко по адресу ротных — соплесосы.

Не обжившиеся в среде ротных новички, Кужахметов и Заброда, держались особняком. Что собой представляют — предстояло узнать.

— Вы еще слезу уроните, философы хреновы, — насмешливо предложил Трухнину и Харину Корниенко. — Шагать — не шагать, пустые желудки — не пустые желудки! Здесь армия, и здесь приказ. А значит — шагать! И все остальное делать, что положено.

— Приказы не обсуждаются, — с торопливой готовностью поддерживает его Заброда и, посчитав момент подходящим, чтобы устраниться от дальнейшего участия в разговоре, предлагает: — Расходимся, мужики, пока комбат о нас не вспомнил. Пошли, Рамазан, — кивает он Кужахметову, приглашая того в попутчики.

Снаружи до слуха Колычева доносится истошный тумановский вопль:

— Ротный! Ротный!…

И это не призыв о помощи, это крик безоглядного панического ужаса и непоправимой беды. Слетев кубарем с приступок, Витька вихрем влетает в блиндаж, сметает с пути вскинувшегося с нар Богданова.

— Па-аш, скорей! ЧП у нас!

— Что еще произошло? Где? — Руки уже сдергивают с гвоздя шинель, нащупывают рукава.

— Там Грохотов Сукоту пристрелил!

— Насмерть?

— Мертвее не бывает.

«Что могло случиться, ведь всего полтора часа назад взводные докладывали, что ночь прошла спокойно, никаких происшествий не произошло?»

— Где?

— Дак прямо в землянке. С полчаса тому как

— Идем. Богданов — со мной!

Застегивая на ходу ремень с кобурой пистолета, Павел выбирается из блиндажа в траншею, взбирается на бруствер. И верхом, по целине, направляется в сторону третьего взвода. Связные дышат в затылок.

— Что там произошло, не знаешь?

— Дак Сукота ночью куда-то шлялся. На часах Ивкин с Чернецовым стояли, из новеньких. Он им сказал, что до ветру идет, а самого больше часа не было. Ивкина с Чернецовым припугнул: мол, если заложите, ночью заснете, а утром можете и не проснуться. Ну, те поначалу-то промолчали, а потом не утерпели — сознались Грохотову, мол, виноваты, струсили. Шлялся куда-то Сукота… — Семеня за Колычевым, Витька оступился, зацепил ногой за ногу. — Грохот на Сукоту буром попер. Где, мол, сволота, ночью пропадал? А тот ему внаглую: не твое, мол, дело, порчак Ты, говорит, пока тебя придурком не поставили, молчал в тряпочку — вот и сопи в две дырки, пока третью не сделали. Ну, слово за слово — Грохот вызверился, пистолет выхватил и Сукоте прямо в лоб вкатил. Перестреляю, кричит, всех сволочей до одного, все одно трибунал. И Басмача тоже пристрелил бы — хорошо, тот под нары успел юркнуть. А то бы тоже хана пришла…

У землянки толпились и гомонили солдаты. Чуть в сторонке от всех стояли вдвоем безучастный Грохотов и Огарев с сигаретой в зубах.

— Егор, ты как? — здороваясь с Огаревым, спросил Павел.

Грохотов даже не взглянул в его сторону. Лишь слегка дернул головой.

— Аа-а! Все равно уж теперь.

— Труп здесь? — переключаясь на Огарева, быстро спросил Павел, лихорадочно соображая, что делать.

— В землянке. До вашего прихода приказано ничего не трогать.

— Пошли.

Убитый лежал в проходе, запрокинувшись навзничь, на том месте, где его настигла смерть. От пулевого отверстия над левым глазом спустилась по виску загустевшая струйка крови. Это был тот самый грабитель-рецидивист Сукотин Иван Степанович, которого Грохотов в списке личного состава характеризовал как бандюгу и смертоубивца.

— В штаб сообщили?

Огарев напрягся, припоминая:

— Черт его знает.

— Свидетели есть?

— Есть. Почти все здесь были.

— Это твой?

— Мой. Туда ему и дорога.

— Организуй по-быстрому пару-тройку человек потолковей. Покажете, что Сукотин первым за нож схватился, Грохотов защищался. Понял?

— Понял. Сделаем.

— Тело в плащ-палатку и на улицу. Поставишь часового. Остаешься за взводного. Я в штаб.

— Есть.

В голове сумбур. Грохотов Грохотовым, а отвечать за все ему, командиру роты. Как быть с комбатом? Балтус, конечно, догадается, что взводный не без влияния Колычева на отчаянный шаг решился. Темнить, похоже, бесполезно. Себе дороже выйдет. Прямо рок какой-то! ЧП за ЧП. Не успели от одного избавиться, как другое на подходе.

Отдав последние распоряжения Огареву, Павел выбрался из землянки на улицу. А там к месту события уже наряд конвоя во главе с Ваняшкиным прибыл.

— Везет тебе, Колычев, как утопленнику, — посочувствовал ему лейтенант. — Давай к комбату. Обоих велено доставить.

— Твоя работа? — встретил его жестким прищуром комбат.

— Моя, — не стал отпираться Павел.

Легкость признания несколько озадачила Балтуса, но не изменила его намерения. Он подержал на Павле продолжительный усмешливый взгляд, сказал, не меняя прежнего тона, выделяя нажимом каждое слово:

— Я тебе разрешил. Одному. Лично. Конфиденциально. Ты понимаешь, что начнется в батальоне, если у меня каждый взводный начнет отстрел неугодных? — Балтус вышел из-за стола, встал против Колычева.

— Понимаю, — Павел выдержал взгляд.

— Задним умом ты понимаешь, — сожалея убеждаться в том, что так оно на самом деле и есть, Балтус отвернулся и вернулся к столу.

— Товарищ майор, Сукотин первый за нож схватился, Грохотов вынужден был применить оружие.

— Свидетели есть?

— Есть.

— Хорошо, хоть на это ума хватает. Если свидетели подтвердят, то героя твоего я подержу несколько суток под арестом. Проведем для проформы следствие и дело закроем. Пусть дальше командует. Нам такие нужны. А вот что делать с тобой? Неполное соответствие я тебе уже объявил.

— Готов понести любое наказание.

После объявления неполного соответствия занимаемой должности могло быть только отстранение, и он был вполне искренен, считая, что будет комбатом отстранен от командования ротой. По заслугам. Но Балтус считал иначе.

— Наказание, которого ты заслуживаешь и на которое рассчитываешь, будет для тебя подарком. Я подумаю о наиболее подходящем. А теперь иди. Видеть тебя не хочу.

Результаты стрельб превзошли самые смелые ожидания Колычева. Ведя роту на полигон, максимум, на что он рассчитывал, чтобы половина бойцов отстрелялась на «хорошо» и «отлично». На такой показатель позволяли надеяться итоги контрольных стрельб, проведенных во взводах накануне, и в этом случае он мог считать свою миссию вполне успешной. Но семьдесят два процента и первое место среди трех рот стали для него полной неожиданностью.