Поль Сидиропуло - Костры на башнях Страница 27

Амирхан замолчал; он перехватил ожидающий взгляд присмиревшего Азамата и спросил:

— Тебя что-то тревожит? Отвечу на любой твой вопрос.

— Да вот… не знаю…

— Непривычно?

— Ага.

— Как в первую брачную ночь? — рассмеялся дядька.

— Вроде того, — покраснел племянник.

— Ты не знаешь, с чего начать? Ну это поправимо. Точнее, на первых порах я тебе помогу. Рекомендацию ты получишь от меня. И тебя примут новые власти на самом высоком уровне.

— Немного страшновато… Кошки на душе скребут…

— Не понял. Трусишь, что ли?

— Все как-то вдруг. Так сразу?

— А что тут неожиданного? Более года наступают немцы. Надо было готовиться к новой жизни…

Глава десятая

Тимофеев прибыл во Владикавказ незадолго до начала антифашистского митинга. У братской могилы бойцов героической 11-й армии было многолюдно. Сюда съехались горцы из разных мест, партийные и советские работники соседних республик. Тимофеев был благодарен Ивану Владимировичу Тюленеву за то, что командующий фронтом пригласил его выступить от имени ветеранов гражданской войны. Как и предполагал Василий Сергеевич, не обошлось и без неожиданных встреч…

Из Сталинграда на Северный Кавказ, во Владикавказ, были переброшены несколько соединений. Долгий и опасный путь проделал со своими однополчанами Николай Иванович Ващенко, командир стрелкового полка. И вот он тоже здесь.

— Не представляете, товарищ генерал, в какой переплет мы попали, — рассказывал он после горячих приветствий. — Плыли по Волге до Астрахани. Увязались за нами фашистские бомбардировщики. Несколько раз бомбили. Из Астрахани предстояло вновь двигаться по воде, уже по Каспию до Махачкалы. Надеялись, здесь пронесет. Но — нет! Не обошлось без осложнений. Опять налетели немецкие самолеты. Как будто знали, по какому маршруту движемся. Едва кончились налеты — стал свирепствовать шторм. Думал, душу вывернет наизнанку. Непривычные к качке солдаты изнемогли от рвоты. Облегчение наступило лишь в вагонах товарняков, когда эшелоном добирались до Владикавказа…

Василий Сергеевич рад был встрече со старым боевым товарищем, вспомнили немного о временах гражданской войны. Тюленев, бывший тут же, поддержал разговор.

— Стало быть, снова вместе ветераны одиннадцатой армии! — вымолвил Иван Владимирович с таким воодушевлением, словно намеревался сказать: вот, мол, теперь мы фашистам покажем. — Ну что, Василий Сергеевич, примешь боевого друга вместе с полком в свою дивизию?

— Охотно, товарищ командующий, — ответил Тимофеев.

Митинг открыл секретарь обкома партии. Сначала было зачитано обращение стариков горцев к народам Кавказа. К обелиску подошел высокий мужчина, громко стал читать:

— «Второй год немецкие злодеи и убийцы разрушают нашу Советскую страну, терзают беззащитных стариков, женщин и детей. Сегодня гитлеровские солдаты — это сброд грабителей и душегубов, которые ценою огромных потерь проникли в предгорья нашего родного Кавказа. За гитлеровской армией волочится кровавый след убийств и насилий. Бешеные псы рвутся на Кавказ, чтобы захватить нашу нефть, наш хлеб, наш скот, наши горные богатства. Туда, куда проникла гитлеровская армия, вместе с нею пришла черная смерть, огонь пожаров, ужас разрушений…»

И тут Тимофеев заметил женщину, появившуюся с группой опоздавших на митинг людей и стоящих чуть в стороне от толпы; он пригляделся повнимательнее и узнал знакомый бледно-сиреневого цвета легкий костюм… «Неужто жена?! — опешил Василий Сергеевич, охваченный внезапным волнением. На такую встречу он и рассчитывать не мог. — Как же она здесь оказалась? Ну и Екатерина Андреевна, ну и Катюша… А рядом с ней тоже очень знакомая женщина… Ба, да это же Лиза Соколова, жена моего незабвенного друга!»

Оратор продолжал читать обращение:

— «Мы спрашиваем вас: можем ли мы допустить, чтобы немецкие разбойники грабили наши селения, убивали наших стариков, женщин и детей, поработили наши свободолюбивые народы? Как горные реки не потекут вспять, как прекрасное солнце не перестанет светить над нашей землей, так и черные тучи фашизма никогда не покроют наши Кавказские горы. Не бывать фашистам хозяевами над нашим Кавказом, над нашей Советской страной…»

Вслед за высоким мужчиной, зачитавшим обращение, выступил партийный работник из Грузии:

— Дорогие отцы и матери! — сказал он. — Братья и сестры! На митинге в Тбилиси мы поклялись — до последней капли крови бороться с коварным врагом. Мы превратим в неприступные рубежи каждую тропу, каждое ущелье. Врага всюду будет подстерегать неминуемая смерть. Ошибаются хищные германские разбойники-империалисты — мы никогда не склоним голову! Враг будет разгромлен! Ему не уйти от возмездия!

После митинга Василий Сергеевич поспешил отыскать жену и Лизу. Они же, глядя, как решительно продирается сквозь толпу генерал, улыбались растроганно.

— Мать! Лиза! — воскликнул он. — Вы ли это?

— Мы, Василий Сергеевич, — ответила жена.

— Какими судьбами?

— Не первый раз тянется ниточка за иголочкой, — улыбнулась Екатерина Андреевна.

— Сюда в госпиталь перебрались? — Он обхватил жену за плечи, взял под руку Лизу, и они, не спеша, направились по аллее туда, где стояла его автомашина.

— Хочу быть к тебе поближе, — призналась Екатерина Андреевна. — И с Лизочкой здесь неожиданно повстречались. В трудную минуту люди скорее находят друг друга.

Он понимал, что за всей этой внешней шутливостью таится глубокое чувство жены — переживает, хотя и не подает виду: она всегда бывала с ним рядом — могла ли теперь, в трудную минуту, оставить его одного? Вот и бросала клинику в Москве и приехала во Владикавказ. Ясно, что у него вряд ли будет время бывать дома, вернее, там, где она поселилась. Однако, если вырвется на часок-другой, вот как сейчас, например, она встретит добрым словом, накормит, приласкает, снимет хоть какую-то часть тяжести с его души.

— Да, мать. Золотые слова. Когда же ты пожаловала?

— Уже третий день. — Она внимательно смотрела на него, как бы отыскивая на его лице следы изменений, усталости. — Пыталась отыскать тебя. Но — увы!.. Найти на смогла.

— Эх, Катюша, — вымолвил он так, точно извинялся. — Столько всего навалилось…

— А похудел…

— Ничего, мать. Время ли теперь думать о себе! Отоспимся еще. Придет такое время. А как ты, Лиза?

— О Наде и внуке она переживает, — опередила подругу Екатерина Андреевна. — Должны были подъехать сюда поездом. А их все нет и нет. И неизвестно, что с ними.

— Немцы неожиданно прорвались в Терек, — после секундного замешательства, не хотелось ему огорчать Соколову, сказал Василий Сергеевич. — Пассажирский состав был перехвачен на полустанке.

— Вот оно что! — горько ахнула Лиза. — Выходит, они не смогли выбраться?

— Главное, Лизонька, что фашисты состав не разбомбили. — Екатерина Андреевна взяла ее под руку. — Это значит, они живы, остались в Тереке. А что Виктор? — перевела она разговор, чувствуя, что Лиза вот-вот расплачется. — Как у него с ногой?

— Есть ли сейчас время думать нам о ранах, милые вы мои, — грустно пошутил он. — Подлатали слегка — и на фронт. Виделся с ним еще сегодня.

— Он здесь? — удивилась и разволновалась Лиза.

— В горах. Оттуда я… С корабля, как говорится, на бал. — Василий Сергеевич улыбнулся, но глаза его оставались печальными. — До чего же похож он на отца, даже в мелочах. Смотрю на него, и временами кажется — Алексей Соколов передо мной.

— Как бы порадовался он за сына… — проговорила Лиза и стала прощаться. — Ну, мне пора.

— Пойдем с нами, Лизочка. Вместе пообедаем, — предложила Екатерина Андреевна.

— Спасибо. Мама ждет меня. Правда, обрадовать ее нечем.

— Надо на лучшее надеяться и не падать духом.

Лизу довезли до перекрестка улиц Тифлисской и Республиканской, здесь неподалеку жила ее мать, а сами свернули вниз, к Чугунному мосту.

— Знал бы ты, как я Лизоньке сочувствую, — вздохнула Екатерина Андреевна, когда она осталась с мужем наедине, в ее комнате, которую снимала вблизи госпиталя. — Такая женщина, а в тридцать лет уже овдовела. Говорю ей: неужто не хотела выйти замуж вторично? Нет, отвечает, я однолюбка.

— А ты? — Он осмотрел ее скромное жилье — небольшую комнату и кухню, где, как всегда, в каких бы они условиях ни находились, у нее царила чистота и все лежало на своем месте. — Ну, чего смеешься? — Он склонился над ней, невысокой и по-девичьи стройной.

— Не знаю, милый. Наверно, тоже не вышла бы. Такие мы с Лизой дуры. Выбрали себе одних и молимся на них.

— Жалеешь, мать?

— Каждый, Василий, поступает так, как подсказывает сердце. А ему, как известно, не прикажешь.

— Да, Катюша.