Юрий Левин - Схватка Страница 27

— На допрос привели женщину лет двадцати пяти с годовалым ребенком на руках. Кто-то донес, будто видел, как из ее квартиры выходили неизвестные люди, значит, партизаны или подпольщики. Полицай на рассвете ворвался к ней и привел в комендатуру к одному из помощников коменданта, которого мы все зовем Ганс Кривой Глаз. У него в самом деле глаза в разные стороны глядят — косой. Гад из гадов, свирепый — желчью брызжет... Мне так жалко стало эту молодую женщину, аж сердце сжалось. Подумал: к кому попала!

— Чаму с дитем пришла? — перебил дед Сымон.

— Полицай заставил взять ребенка... Она только переступила порог, а он. Кривой Глаз, ей вопрос: «Почему у тебя собираются враги немецкой нации — партизаны?». Я помедлил с переводом. Он повернул ко мне голову и с визгом крикнул: «Онемел, рус? Переводи!». В этот момент с каким наслаждением влепил бы я ему пулю в лоб, но увы... Перевел ей вопрос. Она, конечно, удивилась, не были у нее партизаны, приходил, лишь знакомый пожилой врач — девочка температурит. «Врешь!» — закричал Кривой Глаз и нажал на кнопку. Вошел верзила солдат и вырвал из рук матери ребенка.

— О, боже! — всплеснула руками Марыля. — Разве ж так можно? Это ж не по-людски.

— Жутко стало. Я-то знаю, что дальше будет. Насмотрелся... Кривой Глаз достает из ящика стола резиновую палку и с размаху бьет женщину по грудям. Я вскрикнул: «Господин офицер!». А он повернулся ко мне и дико рявкнул: «Повтори ей вопрос!». Чтобы потянуть время, я спрашиваю: «Какой вопрос?». Косые его глаза кровью налились: «Болван! Пусть назовет партизан, которых она принимала в своем доме». Женщина, согнувшись от боли, плачет и говорит, что никогда не видела партизан. И тут началось страшное: верзила солдат оголил девочку, взял шприц и приставил к ее грудке. А Кривой Глаз орет: «Надеюсь, скажешь теперь правду?» Женщина, потеряв сознание, упала на пол. «Убрать!» — крикнул Кривой Глаз. Верзила, открыв дверь, швырнул голого ребенка солдату, стоявшему в коридоре, а сам взял женщину за ноги и поволок из кабинета...

Денис нагнулся и, подняв с пола несколько лучинок, подкинул их в огонь. Оранжевые язычки пламени по-прежнему озорно подпрыгивали, докрасна раскаляя и скручивая обугленные щепки в спиральки.

В горнице воцарилась такая тишина, будто все здесь замерло, и только щелканье огненных лучинок напоминало о присутствии жизни. Все молчали, даже Марыля, копошившаяся у печи, недвижимо притихла, прижав к груди ухват. Беда оглушила так, что и речь у всех отняла. И сказать бы надо, да слов таких нет, чтобы горе развеять. Черной тучей оно приползло к нам и по-разбойничьи правит бал.

— Это и есть фашизм! — нарушил тишину Денис.

— Когда он был далеко от нас, мы, к сожалению, очень мало знали о нем... Ну маршируют, фюреру Гитлеру кричат «Хайль!», книги в костры швыряют... А теперь вон что вытворяют! Я же слышу каждый день, о чем они говорят: кто сколько убил, кого живьем сожгли... Хвастают друг другу... Нас они за людей не считают, одним словом окрестили: «рус швайн». Даже своих холуев-полицаев за глаза тоже свиньями зовут.

— А яны, хвашисты, сами-то хто? — спросил дед Сымон и одним словом ответил: — Погань!

Емельян поднялся с места и, направившись к выходу, решительно произнес:

— Уничтожать!

— Во-во, — затряс бородкой дед Сымон, — тольки так... Не уходь, Емельян. Вечерять будем... Марыля, чаго у печи прилипла? Неси бульбу на стол...

Емельян вышел на крыльцо, подышал морозным воздухом и тут же вернулся в горницу.

Все сели за стол, посредине которого возвышалась высыпанная из чугунка на белоснежный рушник горка отварного рассыпчатого картофеля. Рядом стояла берестяная солонка, наполненная крупной синеватой солью.

— Шкварок няма, — виновато произнес дед Сымон.

— Можно с солью паронки... Смачно...

— Паронки, — Емельян подхватил белорусское слово, произнесенное дедом Сымоном, — и без шкварок объедение. А с солью — еда что надо!

— Вось и молочко, — Марыля поставила на стол большую крынку.

— Совсем сказка, — первый раз за весь вечер улыбнулся Денис.

— Слава Богу! — с каким-то облегчением произнес дед Сымон, и никто не понял, к чему это было сказано. Только он один мог объяснить причину вдруг вырвавшегося возгласа: дед обрадовался улыбке Дениса. Он ждал ее с того момента, как сели за стол, но Денис по-прежнему хмурился. И вдруг улыбка — значит, полегчало, снова ожил человек, вот и слава Богу...

За столом не засиделись. Когда сгорела последняя лучина, Емельян, Денис и Янка вышли во двор, где уточнили ближайший план действий. Всем им осталось спать до полуночи, а затем Янка должен был отвезти Усольцева и Кулешевского до райцентра.

— Смотри не проспи, — Емельян подал руку Янке.

— Не беспокойтесь, карета будет подана, — весело произнес Янка...

Еле-еле забрезжил рассвет, когда Емельян и Денис с портфелями вошли во двор Зубрицких. Яна, сидевшая у окна, выскочила на улицу и повела гостей в тот самый пустовавший соседский дом, в котором было покончено с «герр хауптманом».

— Что нового в казино? — спросил Емельян.

— Гостей наехало... Из Берлина оберст прилетел... Певички тоже будут...

— Когда начало?

— В семь вечера.

— Все ясно, — сказал Емельян и попросил Яну нарисовать на листочке план казино.

— Вот смотрите: два зала — большой и маленький. Столы будут поставлены в большом буквой «Т». За ними и будет пир. Маленький зал для артистов. Там певички будут оголяться.

— Даже так? — улыбнулся Емельян.

— Непременно...

— А кухня где? — спросил Усольцев.

— За малым залом.

— Это хорошо! Значит, так. Когда мы уйдем из казино, ни вы, Яна, ни Мальвина не должны появляться в большом зале. Там — смертельно! Понятно?

— Поняла... Будем на кухне...

— А лучше, — посоветовал Денис, — по каким-нибудь надобностям выйти на улицу.

— Верно, — одобрил Емельян. — Еще вопрос: как охраняется казино?

— Солдат с автоматом топчется у крыльца. У нас, цивильных, проверяет документы. А как будет вечером — не знаю!

— Вопросов больше нет, — сказал Усольцев. — До встречи, Яночка...

Яна ушла, помахав обоим у порога рукой, и на какое-то время в доме наступила тишина. Емельян и Денис, каждый про себя, что-то обдумывали, прикидывали, в мыслях забегая вперед, к тому заветному часу, ради которого они здесь, как сказал Усольцев, на исходной позиции.

У солдата исходная позиция — это траншея, окоп, какая-нибудь ложбинка или кустик, где он готовит себя к открытой схватке с врагом. Здесь, на исходной позиции, он должен все предусмотреть и обдумать, чтобы потом, когда в лицо дыхнет смерть, не только ускользнуть от нее, но и направить ее стрелы в сторону противника.

Вот и они, Усольцев и Кулешевский, выйдя на свою исходную позицию, имеют возможность еще раз взвесить, кое-что уточнить и главное — собраться с духом.

— Итак, когда выходим? — нарушил молчание Денис. — До казино идти минут пятнадцать.

— Тогда в 20.00... Может случиться задержка в пути... Войдем туда в 20.30.

— Конечно, возможно, придется с постовым поболтать.

— Да, не забудь захватить бутылку с самогоном, которую Янка принес, — напомнил Усольцев. — А вдруг потребуется...

— На шнапс они падки...

Февральский день хотя и не длинный, но Емельяну, как и Денису, он казался бесконечным. Время как назло тянулось по-черепашьи. Чем только они не занимались: и обмундировывались, и разыгрывали сцены опьянения, и укладывали мины в портфели, и устанавливали стрелки часовых механизмов, и даже новинку придумали... Да, пришла Емельяну мысль: положить в портфель рядом с миной гранату-лимонку. Мина рванет и от детонации граната тоже грохнет. Вот это будет удар — силища! Никто из того зала целехоньким не должен уползти...

— А Яна с Мальвиной? — насторожился Кулешевский.

— Их на кухне не достанет. Если только штукатуркой.

И снова тишина. Денис прилег на топчане, а Емельян, присев на стул, глазами впился в окно, за которым гуляла поземка. Хотел увидеть живого человека, но улица не подавала никаких признаков жизни. Ему вдруг показалось, что в местечке просто нет людей. Как нет? А Яна? Мальвина? А вон в домике, что напротив, наверняка кто-то живой копошится: дым из трубы идет... А улица безлюдна. Сидят люди с своих закутках. Страх загнал их туда и не выпускает на волю. Вот житуха: на своей земле живут люди, а остерегаются по ней ходить. Будто в цепи закованы... А цепи ведь рвать надо... Рвать!

— О чем бормочешь, Емельяша?

— Так... Всякое в голову лезет... Немцев кляну.

— Пустое. Копи злость на вечер.

— А ты чего не спишь?

— Что-то сон не берет... Наталка перед глазами...

— А кто такая?

— Жена. Без вести пропала.

— Как так?

— Она у меня турист. Каждый отпуск в поход отправлялась. Все уголки страны исходила. А в конце мая прошлого года на Северный Кавказ подалась — в горы. Ну и с концом... Сам понимаешь, война преградила ей дорогу домой. Где она теперь?.. Вот лежу и гадаю.