Валериан Якубовский - Дезертир Страница 27

В расположении отряда Шилов, сидя у санитарной палатки, первый увидел нас и не без приятного удивления сказал:

— О-о, старый знакомый! Не узнаешь?

— Нет, — пожал плечами Сысоев.

— Ты знаешь этого человека? — спросил я Шилова.

— А ты разве не знаешь? Это ездовой санитарной повозки, что ехала рядом с тем паникером, который собачился с комбатом. Неужто не помнишь?

— Правда, — сказал Сысоев. — Был такой случай.

С тех пор прошло три недели. Судьба распорядилась ими по-своему. Одного бросила на фронт, другого — в тыл, а свела в партизанском отряде, и Шилов узнал Сысоева. Это отвело угрозу, нависшую над головой незадачливого агента, во время допроса у комиссара.

Когда мы зашли в штабную землянку, комиссар поздравил меня с выполнением задания, но, увидев, что Сысоев с оружием, в недоумении спросил:

— А он почему с винтовкой?

Я ответил, что привел не врага, а товарища.

— В каком смысле?

— В самом прямом, — и рассказал о Сысоеве все, что стало известно о нем после задержания в лесу.

Комиссар нахмурился и потребовал дополнительных сведений о службе в Красной Армии. Сысоев поведал Ивану Игнатьевичу о пребывании на фронте в первый месяц войны.

Сысоева случайно призвали в армию. Он потерял белый билет, и военком, рассердившись, направил его в пехоту. Через несколько дней Сысоева перевели в нестроевую команду и определили поближе к врачам — ездовым в медсанбат. В районе старой границы его подразделение эвакуировало раненых и переправилось на южный берег Припяти, где было спокойнее. Немцы разбомбили их. Сысоев бежал в лес с намерением пробиться к партизанам. И тут, как на зло, ночью забрел в болото, простудился. Участились припадки падучей болезни. Одиночество, временами беспамятство, голод привели его в деревню.

Две ночи в жару провел он на сеновале, пока полицаи в поисках самогона не наткнулись на него сонного и не избили. Иван Игнатьевич, следивший за рассказом Сысоева, спросил:

— Как вы сейчас чувствуете себя?

— Сейчас лучше. Сержант успокоил. Спасибо ему.

— Ну что ж, — сверкнул очками комиссар, — все это правдоподобно. Но чем вы можете подтвердить ваше пребывание в медсанбате?

— В отряде есть партизан, — ответил Сысоев. — Он знает меня.

— В нашем отряде? Кто он такой?

— Шилов, — ответил я.

— Это правда?

— Конечно, правда, Иван Игнатьевич. Шилов видел Сысоева, когда Сысоев вез раненых, и сегодня узнал его.

— Тогда вопрос исчерпан. Последнее. — Комиссар достал из кармана записку, которую передавал Сысоев полицаям. — Эта бумажка вам знакома?

— Нет, — покачал головой Сысоев.

— Как? Вам ее передавал Мирон.

— Мирон передавал письмо в конверте.

— И вы его не прочитали?

— Я неграмотный, — заикаясь сказал Сысоев.

— Тогда я прочитаю.

Сысоеву сделалось плохо. Он весь обмяк, потерял равновесие и упал. Глаза его закатились под лоб, судороги корчили тело, изо рта выступила пена.

— Не надо бы читать. Ведь свой человек, не враг.

— Простите, сержант. Виноват, — испугался Иван Игнатьевич. — Я с вами согласен… дурацкая привычка… Разумеется, переборщил.

Через две-три минуты Сысоев пришел в себя. Я усадил его на лежанку поднес холодной воды.

— Вы не расстраивайтесь, товарищ Сысоев, — сказал комиссар, назвав "товарищем". — Будете и у нас ездовым при санитарном отделении.

Слабая улыбка появилась на бледном лице Сысоева:

— Спасибо вам…

— Ну и что же? — спросил Невзоров. — Сысоев оправдал доверие комиссара?

— Конечно… Отпуская нас, Иван Игнатьевич наказал мне передать начхозу, что в его распоряжение поступает новый ездовой, чтобы начхоз поставил на довольствие, а Мария Ивановна не забыла хорошенько накормить. Я познакомил Сысоева со всеми службами отряда и, может быть, побыл бы с ним подольше, но услышал стук колес и ржание коней. Оставив Сысоева у Марыли, я вышел из палатки. Возвращался отряд. Первым, кого я увидел в толпе партизан, был старшина Черняев. Он сделал несколько шагов и протянул мне руку.

— Ну, как у тебя, сержант, дела? — спросил Черняев. — Поймал агента?

— Поймал. А у вас как?

— Как намечалось по плану, — сказал Черняев, — даже лучше. Твой Бек мастерски взорвал склад. А там все пошло как по маслу.

— Прямо-таки как по маслу? — усмехнулся я. — А не сочиняете?

— Серьезно, — убеждал Черняев. — В Турове не ожидали партизан. А взрыв мол, дело рук двух-трех диверсантов, которые не посмеют стрелять в высшую расу, тем более нападать на город.

— А вы, конечно, посмели?

— Посмели да еще как! Разбили гарнизон. Даже формирование полицаев. Прибежали пешочком, трусцой. Думали, "железные крестики" отхватят…

— Отхватили?

— Деревянные. Свиридов елочкой уложил из "максима".

— А наши потери? — спросил я, почувствовав, что старшина увлекся преувеличением успехов отряда и неудач врага.

— Двенадцать убитых и семь раненых.

— Ого! Значит, жарко было?

— Еще бы! — признался Черняев. С последнего грузовика немцы залегли в переулке. Очухались, сволочи. Поставили пулеметы. Пришлось атаковать с тыла. Тут основные потери. Двое погибли в здании комендатуры. Брали коменданта с охраной. Спрятался в выгребной яме. Дали очередь. Там и захлебнулся. В общем, не оставили в городе ни одного немца. Так-то, сержант.

— А Чанкайши похоронили?

— Похоронили у Ствиги, на высоте, рядом с майором Королевым.

Операция в самом деле оказалась успешной. Ян Францевич, увидев комиссара, подошел к нему:

— С чем явился Ершов?

— Привел. Да вот он и сам, — сказал Иван Игнатьевич, указывая на меня.

Прошли в землянку. Комиссар, боясь, как бы командир опять не отменил его решения, как это сделал со старостой, с волнением изложил данные о Сысоеве и взял на себя ответственность за его поведение в отряде.

— Я ручаюсь за этого человека, — решительно заявил Иван Игнатьевич. — И не только я. Товарищ сержант тоже ручается.

— Ну что ж, — сказал Ян Францевич, — двое — это уже сила. Согласен. Помогите ему освоиться в отряде и не напоминайте о его прошлом.

— Беру на себя, товарищ Ян, — вызвался я и попросил разрешения уйти.

Заглянув в санитарную палатку, я радостный подошел к Шилову:

— Ну, Миша, сегодня ты сделал большое дело.

— Какое?

— То, что ты узнал Сысоева, оказалось решающим для его оправдания. Ты спас хорошего человека. Сысоев определен к вам ездовым. Шилов, переключал диапазоны приемника, придержал руку на клавише:

— Если б знал, что так получится, промолчал бы…

Во мне что-то перевернулось. Мне стало стыдно за своего друга детства перед Зосей, которая перевязывала — раненых и, к счастью, не все слышала.

— Неужели ты не радуешься избавлению человека от незаслуженного наказания? Как тебе не стыдно?

— Плевать мне на Сысоева, — проворчал Шилов, выключив приемник. — Убежит — меня первого притянут к ответу, рисковать жизнью? Нет, дудки?

В эту минуту я невольно подумал, что было бы, если б я оказался на месте Шилова раненым на высоте у Ствиги?

— Спасибо, Миша. Ты плюнул мне в самую душу, — с горькой обидой сказал я и поспешил уйти. Мне больше не о чем с ним было разговаривать.

— Саша! Вернись!

Я не вернулся и надолго забыл тропинку к санитарной палатке…

— Когда же вы помирились с Шиловым? — поинтересовался Невзоров, внося в блокнот очередную пометку о жестокости Шилова и его крайнем эгоизме.

— В начале зимы, когда отряд стоял у Червоного озера и готовился к санному рейду по тылам врага.

— Как это произошло?

— Однажды Лаптевич, — продолжал Ершов, смахнув с лица пот, — вернулся от Коржа, который в то время руководил подпольными центрами трех областей юга Белоруссии. Привязав взмыленного коня, Лаптевич спросил дневального:

— Где командир?

— У начхоза.

Лаптевич заглянул к начхозу.

— Только что вышел, — ответил начхоз, сортируя комплекты теплой одежды, привезенные из окрестных деревень.

Лаптевич застал командира в санитарном отделении. Ян Францевич подал Лаптевичу руку и с чувством гордости за успехи Красной Армии сказал:

— Ты понимаешь, Станислав Станиславович, что ни день, то новый город. Сегодня Калинин освобожден.

— Скоро и мы пойдем в наступление, — сказал Лаптевич, присаживаясь возле командира, но, увидев меня, кивнул в знак приветствия. Я был легко ранен в руку и изредка заходил к Зосе на перевязку.

— Что-нибудь новенького привез? — спросил Ян Францевич. — Выкладывай.

И Лаптевич "выложил", что Корж (он же и товарищ Комаров), отправляя Лаптевича в обратный путь, наказал Яну Францевичу готовить отряд к санному рейду на многие сотни километров. Зачинателем этого движения был Минский обком. Рейд намечалось провести двумя колоннами, во главе которых ставились опытные руководители — Василий Козлов и Роман Мачульский. Ян Францевич обязан позаботиться о средствах передвижения, чтобы к Новому году отряд был готов к выступлению. Выслушав Лаптевича, Ян Францевич с похвалой отозвался об Иване Игнатьевиче, который в точности предсказал это зимнее событие в жизни отряда.