Юрий Белостоцкий - Прямое попадание Страница 27

И дождался его. Но это был не тот взгляд, который он торопил, отсчитывая мгновения, и который бы сорвал его с места и кинул вперед. Наоборот, во взгляде Овсянникова он прочел сейчас властное требование ничего не делать, а затаиться, больше того, исчезнуть из этого леса, а его оставить в покое, иначе — конец, конец обоим. Башенин оторопел, напряженно подумал, что ему так только показалось, и, снова налившись злой решимостью, начал клониться корпусом влево, чтобы окончательно налить тело для стремительного броска вперед. Но Овсянников опять посмотрел на него с такой яростью, что он невольно замедлил это свое движение корпусом и в тот же момент почувствовал, что сейчас в его сторону, если он не остановится, повернутся и немцы, повернутся обязательно, хотя пока они смотрели только на Овсянникова. Но должны были повернуться — что-то в поведении немцев вдруг подсказало ему, что повернутся. Возможно, угрожающе качнувшиеся над их головами вороненые дула автоматов. А может, это подсказал ему и вид Овсянникова — было и в виде Овсянникова что-то такое, что не почувствовать в этот миг Башенин тоже не мог, и это тоже походило на предостережение, на сигнал опасности.

Но было уже поздно, остановить Башенина теперь, когда тело уже само взяло разгон, не мог никто — ни властно умоляющий взгляд Овсянникова, ни ожидавшиеся взгляды шестерых немцев, — Башенина все заносило и заносило по диагонали набок, чтобы уже в следующее мгновенье кинуть отвердевшее тело вперед.

И Овсянников это, верно, понял, и на миг оторопел, и как-то жалко вобрал голову в плечи. Потом вдруг выпрямился во весь свой устрашающий рост, закричал не своим голосом на весь лес и, растолкав уже начавших было ломать шеи в сторону Башенина ближних к нему немцев, бросился со всех ног в противоположную сторону, вздымая за собой тучи черной пыли.

Это было так неожиданно, что в первый миг Башенин даже не понял, что произошло, почему это немцы вдруг с ужасом отпрянули от Овсянникова, образовав проход, а Овсянников бросился в этот проход, вопя на весь лес как очумелый. И только когда вслед за этим, ну, спустя, может быть, какое-то мгновенье, затрещали выстрелы, от догадки, пронзившей его мозг, едва тоже не закричал на весь лес, как Овсянников. И потерял из виду немцев. Но не надолго. Уже в следующее мгновенье он, охваченный яростью, очутился как раз возле того проклятого корневища и снова увидел их. Немцы продолжали бежать вслед за Овсянниковым, безостановочно паля из автоматов ему в спину. Башенин, выбрав одного из них, на ходу вскинул пистолет повыше, чтобы не промахнуться. Однако нажать на спусковой крючок не успел — в последний момент будто кто с силой вдруг рванул у него из-под ног землю, и он, беспомощно взмахнув руками, начал медленно, но безостановочно заваливаться левым боком куда-то на сторону, и заваливался до тех пор, пока не оказался в какой-то глубокой темной яме.

Когда же он снова вскочил на ноги и выбрался из этой ямы, со злостью выплюнув набившуюся в рот и нос черную землю, все было кончено — в лесу снова было тихо, здесь опять вступило в свои права черное безмолвие.

XI

Настя вернулась в землянку последней, когда девчата были уже там. Ни на кого не глядя, она осторожно, стараясь не наступать на особенно скрипучие половицы, прошла к себе в дальний угол и присела на краешек койки. Койка была старой, с прогнувшейся металлической сеткой, и сидеть на ней было не совсем удобно. Но менять позу она не решилась — койка могла заскрипеть, и это бы привлекло внимание девчат, и тогда бы пришлось снова встретиться с их взглядами, а эти их взгляды не могли стать для нее утешением. Правда, девчата ее не чурались, спин не показывали, больше того, когда она открыла дверь, они оглядели ее с молчаливым и как бы участливым любопытством, словно она долго пропадала бог знает где и они тут за нее волновались, а тихоня Сонина даже попыталась с нею заговорить. Но было в этом их сдержанном участии, как и в попытке Сониной заговорить, что-то такое, что, хотя и не сразу, еще больше насторожило Настю, заставило ее замкнуться в себе окончательно. Ее особенно удивило, что, несмотря на кажущееся внимание, девчата при ее появлении все же не проронили ни слова, будто это была не она, а кто-то чужой, будто на аэродроме ничего не случилось, не было ни прилета полка, ни гибели в этом полку экипажа лейтенанта Башенина, которая всех потрясла. А перед тем, как открыть дверь, она своими ушами слышала, да только сперва не придала этому значения, как они тут о чем-то громко говорили и, кажется, спорили. Во всяком случае, она довольно отчетливо слышала возбужденный голос Вероники, а затем сухой и отрывистый голос Глафиры. А сейчас те же самые девчата сидели молча и неподвижно, словно никогда не знали, как открываются рты и произносятся эти слова, хотя, судя по всему, игра в молчанку давалась им нелегко. В первый миг Настя подумала, что они решили устроить себе передышку, да и ей дать возможность прийти в себя от случившегося, собраться с мыслями, тем более что они видели, как на аэродроме она в ужасе закрыла лицо руками, обнаружив, что самолета Башенина в строю «девятки» не было. Но подумала так лишь сначала, еще не осмотревшись как следует, больше того, даже почувствовала к ним что-то вроде признательности. Но потом, когда прошло еще сколько-то времени, а в землянке по-прежнему никто не пытался заговорить и не двигался, когда это молчание не только потеряло свою первоначальную необходимость, но и затянулось сверх всякой меры, Настя насторожилась, решив, что дело тут нечисто, и подозрительно повела глазами по сторонам. Она обнаружила, что на нее, оказывается, все время, пока она предавалась своим мрачным размышлениям у себя в углу, смотрели, причем смотрели исподтишка, чтобы она не заметила. Но она заметила и даже нашла эти их тщательно скрываемые взгляды во многом схожими с теми, какими они смотрели на нее тогда, на аэродроме, когда она, еще не зная о случившемся, мысленно вела с Башениным поединок. Тогда во взглядах девчат тоже было не одно лишь желание открыть ей поскорее глаза на случившееся, было в них и еще кое-что. Но что именно — тогда, в первый миг, ошеломленная предчувствием чего-то ужасного и непоправимого, она разобрать не могла. И вот снова те же взгляды, снова та же отчужденность в этих взглядах, хотя и приправленная видимым участием, и еще что-то такое, что сразу не разберешь. И Настя, теперь уже напугавшись этих взглядов, чтобы от них как-то защититься, хотя и понимала, что защищаться было невозможно, выпрямила спину, надменно подняла голову и дерзко оглядела всех девчат по очереди, теперь уже не только не боясь привлечь их внимание, а, наоборот, стараясь его вызвать. И тут же вздрогнула всем телом, точно ее ударило током: во взглядах девчат она прочитала осуждение. Ну, конечно же, как это она раньше не догадалась, что все это время девчата осуждали ее, и не иначе как за гибель экипажа лейтенанта Башенина. И пусть не прямо, не в лоб, но все равно это было осуждение, осуждение вперемешку с состраданием и жалостью. Их взгляды говорили ей, что в недобрый час, дескать, ты, Настя, отвергла этого человека и посмеялась над ним, не отвергни, дескать, ты его и не посмейся над ним, все, может, было бы иначе, а ты отвергла, посмеялась — и вот что из этого вышло. Именно это прочитала сейчас Настя во взглядах девчат, которые они старались притушить приспущенными веками. Это, конечно, было несправедливо, больше того, чудовищно, и Настя, пораженная своим открытием, хотела было тут же вскочить с койки и запротестовать, закричать на всю землянку, что она ни в чем не виновата, что она не желала этому несчастному лейтенанту Башенину зла. Но что-то в последний момент удержало ее, не дало оттолкнуться руками от жесткого ребра койки, и какое-то время она, изогнув спину, неподвижно просидела вот так, в мучительном напряжении, еще не понимая, что это было. И чуть позже поняла: исподволь копившееся чувство вины перед Башениным, словно она и впрямь была перед ним виновата, хотя до этого испытывала к нему, как и к его товарищам по экипажу, только жалость, и ничего больше. Правда, жалость эта тоже была не совсем обычной, во всяком случае не такой, какой бы она могла быть, если бы погиб кто-то другой в полку. Жалость к Башенину была глубже, острее и болезненнее, и Настя этому не удивилась, потому что Башенин уже успел как-то задеть ее чувства и мысли. Но что вот эта жалость вдруг возьмет да перерастет еще в чувство вины перед ним и заставит ее отказаться защитить себя перед девчатами, ничего не ответить на их чудовищно несправедливые взгляды, Настя никак не ожидала. Конечно, что-то вроде неловкости и стыда она до этого все же испытывала, особенно в первый миг на аэродроме, когда увидела, что лейтенанта Башенина, которого она именно в этот же самый миг мысленно разделывала под орех, в небе не оказалось. Но это ощущение было не столь уж сильным и глубоким, чтобы разрастись вглубь и вширь и по-настоящему ее испугать, его тут же подавил ужас от случившегося и острая жалость к этому малоизвестному ей летчику Башенину, не оставив места в душе ничему другому. И вдруг — это чувство вины, а вина — это уже не стыд и жалость, а что-то посерьезнее.