Андрей Тургенев - Спать и верить.Блокадный роман Страница 27

— А помнишь, ты к нам в деревню приезжала летом! И Арька тогда придумал грибы на очки собирать, а Ким вел таблицу. Белый гриб три очка, сыроежка два…

— За сыроежку одно, — поправила Чижик.

Память у Чижика была хорошая. Она помнила эту игру. Лето случилось грибное, носили грибы ежедневно корзинами, и чтобы сталось веселее Юрий Федорович — а не Арька! — придумал чемпионат. Каждая сыроежка — одно очко, рыжик — одно, масленок, подберезовик с подосиновиком — по два, кажется, а за белый гриб, за царя грибов — три очка. Ким мухлевал, собирал и червивые, но они не считались. А за каждый ядовитый гриб в корзине: очко в минус.

Минусы набирала одна только Чижик, иногда по неопытности складывавшая поганки, но она и без того шла на последнем месте. Леса она не знала и побаивалась. Однажды даже почти заблудилась. Показалось ей, вернее, что заблудилась, что много времени прошло, хотя прошло вовсе не много. Запаниковала, стала искать мох на деревьях, который растет на север, хотя понятия не имела, деревня-то сама на севере или где. Переживала, что о ней беспокоятся, ищут уже.

И вдруг раз — увидела за овражком: Арвиль и Варя. Целуются. Корзинки у ног, а одна опрокинулась, и три гриба, очков на пять, в ручей упали, что на дне овражка. Стушевалась, хотела спрятаться. Но они ее увидели, целоваться перестали, но даже не застеснялись.

Они к ней как-то так относились… Нет, не пренебрежительно, по-дружески, но как-то чуть легкомысленно. Не стеснялись точно.

Вареньке в ту ночь приснилась их полянка, полная грибов, прямо один на один налазит. И новым грибам расти некуда, поэтому их надо все время собирать, чтобы выросли, во-первых, новые, а во-вторых, накормить людей в деревне, которые почему-то — во сне не разберешь! — сами себя накормить не могут.

И выстроили цепочку от полянки до деревни — грибы собирать и передавать. Грибов много, новые лезут из земли тут же, как взбалмошные, а в цепочке все-все: и Арвиль, и Ким, и даже их мама в нарядном платье, и Юрий Федорович, и ее, варина, мама, и папа, и одноклассники, и все…

А Чижик долго не спала, смотрела в потолок. Что Варя переставила кровати — сразу заметила. Ночью была тревога, и кто-то по коридору протопал из квартиры, но Варя и мама даже не проснулись, а Чижик сделала над собой волевое усилие и уснула под сирену, чем потом была горда перед собой.

81

Максим зашел, как звали, к Арбузову и Ульяне, а там пир горой.

Водка, закуска.

Ульяна в простом, крестьянского рода, домашнем платье по колено, ноги белые, без чулок, тапки с помпончиком, присела на диванчике, не следя за подолом, в весьма волнительном ракурсе. Максим старался не смотреть. Вот странно: на допросе куда на большее смотреть предполагалось, но это был как бы рабочий момент. А сейчас глазеть: выйдет бестактность.

Арбузов разжился антисоветским дневником бойца, за какой дневник бойца и арестовали. Уже полакомил, как выражался, дневником Ульяну, теперь обрадовался новому слушателю и стал зачитывать с выражением:

«На заводе позавтракал хорошо и был сыт. А когда сыт — и все дела идут хорошо».

Прокомментировал:

— Философия!

Ульяна подсказала:

— Дальше там будет, философия в полный рост!

И захохотали. Сами выпили, предложили Максиму закусывать. Закуска, конечно, сугубо водочная: селедка, соленья, икра. Да и сыт он.

«Есть такие правильные определения как „Жизнь — борьба за существование и продолжение своего рода“. С этим я согласен. Но это верно в отношении ко всему живому на Земном шаре. Но неужели моя жизнь равна этой травинке, которых я много нарвал себе на подстилку? Неужели разница только в том, что мой организм некоторо сложнее организма растений и животных, а смысл и цель одинаковы? Не хочется верить, однако это так. Думай и мысли сколько угодно, но ничего иного не придумаешь. Иной цели и смысла нет».

— Некоторо сложнее, каково! — воскликнул Арбузов. — Лучше не скажешь.

А что, если и впрямь выпить? Больше пяти лет без алкоголя… Богатырский срок!

Нет, Максим знал, что алкоголизм неизлечим, что время ничего не решает, что все проблемы могут вернуться быстро и в лучшем виде.

И тот факт, что если однажды заставил себя бросить на пять лет, то и в другой раз заставишь — Максим но возводил в абсолют. Он помнил или почти помнил, каких усилий стоило справиться. Немножко, на самом деле, чуть-чуть уже подзабыл.

Но в конце концов, это ведь его жизнь, а не чья-то, и он волен… «Некоторо сложнее» он животных, растений, да и некоторых людей.

Ульяна на диване потянулась, совсем что-то за гранью оголилась. Перед самой, вернее, гранью.

«Теперь я превращен и сам не знаю во что. Одно только меня утешает, что я являюсь маленькой молекулой великого организма Р.К.К.А.»

— А мне даже нравится, — отозвался Максим. — Это ведь не так просто: парнишка не слишком грамотный, а чувствует, что есть осмысленная сила, которой он принадлежит. Не каждый готов себя осознать молекулой целого.

— Но это его только утешает, — заметила Ульяна, оглаживая себе по груди через платье. — Он не способен насладиться этим, зажечься. Понять великое счастье быть молекулой.

— Это уж ты, Ульяна, многого от человека требуешь. В его-то условиях… В лесу, под кустом, под фрицем… Без образования, как Максим верно заметил. — Арбузов наливал щедро, не в рюмки, в стаканы, до половины с лишним. — Предлагаю, Максим, за тебя выпить. За то, что ты удачно влился в наш единый организм, и за дальнейшую твою в него успешную интеграцию.

— И чтобы наше общение способствовало дальнейшему взаимному духовному обогащению. — Ульяна села на диване, придвинулась, чокнулась, коротко, но сочно, с причмоком, поцеловала Максима в губы. — За тебя, Макс!

Сто грамм своих первых Максим выпил махом, горло обожгло, отвыкло, кровь побежала резво, как зверь. Максим руки потер плотоядно, глянув напористо на Ульяну, зацепил селедку, огурец.

Чтения продолжались.

«Превратился бы в тетерева, но не найти такого колдуна, которые превращали бы людей в птиц и зверей. Тетеревом легко бы дожил до конца этой войны, а бойцом — не знаю».

— А я бы… — Ульяна мечтательно закинула руку за голову, опять откинулась. Стало видно, что она без трусов — в какую бы птицу… В чайку, как в пьесе? Они вонючие, грязные. В ласточку? Вот сойка хорошая. Название хорошее — сой-ка. Тебе, Макс, какие по душе птицы?

— Ну, не в тетерева…

— Да глупости это, в птицу, чтоб войну пережить, — перебил Арбузов. — В городе давно ни одной, и в лесу им не сахар. Чтоб войну пережить — тогда уж в пень.

И захохотал.

— Но он ведь хочет в одушевленное, — возразила Ульяна.

И захохотала.

Взгляд приковывали пальцы ног: крупные, уверенные, как изрядная ягода.

«Я не пользовался ласками женщин больше трех месяцев, ну да и ладно. Вчера стояла хорошая погода. В такую погоду я согласился бы умереть на охоте. Такой удивительный осенний день с ружьем в лесу дает больше наслаждения, чем любая женщина».

— Дурачок все же, — расценил Арбузов. — В хорошую погоду хочется жить. Это в плохую бывает… о чем только не задумаешься.

— В хорошую романтичнее, миленький, — не согласилась Ульяна. — Аты, Макс, что думаешь круче — осень в лесу или любая женщина?

— Объединить может быть холодно, — улыбнулся Максим. — Но можно последовательно. И не любая.

— А у тебя так случалось, чтобы три месяца… — Ульяна встала, подошла близко.

— Безбрачия! — хохотнул Арбузов.

— Было дело, — признался Максим.

— Ну мы тут тебе… не позволим такого… Антон, глянь, да у него четыре пальца на руке! То-то он норовит в перчатках!

— Да я давно заметил…

Дальнейшее происходило само. Максим заботился лишь, чтобы не суетиться. Раздеться спокойно, с достоинством. Не рвать пуговицы. Кончил он позорно сразу, но, к счастью, вторично возбудился мгновенно.

— Сильней! Сильней! — кричала Ульяна.

Арбузов раскинулся в низком кресле, в первом ряду партера, можно сказать. Он делал ровно то же, что и при том допросе, так же громко и тяжко пыхтел, с той разницей, что Максим не тушевался теперь на него смотреть. Недолго смотрел, но узрел скукоженную причину такой замысловатой семейной практики.

Он чувствовал себя победителем и завоевателем. Мысль о том, что его просто использовали (а Арбузов, провожавший в коридор, «Без меня не сметь» предупредил весьма по-хозяйски), приходила к нему бессонной ночью, но так, лениво. Ощущение завоевательности оставалось. Ведь взял чего хотел? — взял.

Водка бередила кровь, скорее утро, документы, списки перпетуумных изобретений!

82

Последней каплей стали картинки на дверях комнат в варенькиной квартире.

Чижик, причем, сама спросила, что же за картинки. Она их и раньше видела, будучи в гостях, но не акцентировалась. В мирное время — чего, везде всякие картинки.