Курт Циммерман - Таинственная незнакомка Страница 27

Чувство беспомощности, которое сейчас терзает Пихотку, зависимость, которую он ощущает, он потом с лихвой выместит на своих жертвах. А сейчас советник сидит, сжавшись в неловкой позе, и ожидает указаний.

— Вот и прекрасно, моя ищейка. Я уже слышу рычание. Ты еще не разучился выслеживать и хватать? Но хочу предупредить тебя. Я твои штучки знаю. Ты, конечно, притащишь мне жертву, даже две, три или сколько я потребую. Ты всегда работал под девизом: «Лучше один, пусть даже невинный, чем совсем никого». Но теперь я хочу получить действительных виновников. Подозреваются многие, почти все.

«Наконец-то он перешел к делу», — думает Пауль Пихотка, не отваживаясь, однако, задать ни одного вопроса.

Бригадефюрер опять ухмыляется:

— Не торопись. Сначала мы насладимся еще раз незабываемым букетом этого «Эннесси». — Он поднимает свою рюмку, с наслаждением смакует коньяк, проглатывает и без всякого перехода, совсем другим тоном продолжает: — Где-то в столице рейха обосновались смертельные враги фюрера. Они выведывают важные секретные военные и политические сведения и передают их большевикам. Где находятся эти преступники, мы не знаем, пока не знаем. Может быть, в штабе верховного командования вермахта, в генеральном штабе, в министерстве экономики, на военных заводах, среди дипломатов Риббентропа, в организации Тодта, среди чванливой клики летчиков Геринга — они могут быть везде, даже в ставке фюрера. Как я уже сказал, мы этого еще не знаем. Офицеры штаба с Бендлерштрассе, это высокомерное отродье, уже подняли переполох. Они хотят загнать зверя без нас. Но моя ищейка не допустит этого, не так ли? Я этого не желаю! Я хочу видеть преступников здесь, в моем кабинете, причем скоро, Пихотка!

Шелленберг чуть приподнимается из своего кресла, и Пихотка вскакивает, вытягивает руки по швам. Им владеет не только страх, но и желание продвинуться, его подстегивает жажда охоты на людей.

— Бумаги возьмите с собой, господин советник уголовной полиции. Вы отвечаете за них головой. Я жду вашего скорейшего доклада о выполнении задания, тогда мы и выпьем за старшего советника. Встретимся ли мы еще раз добрыми друзьями, зависит только от вас.

Шелленберг садится за свой письменный стол и тут же забывает о присутствии Пихотки, который прячет бумаги в портфель, отдает по всем правилам честь и выходит из комнаты.

В своем бюро в главном полицейском управлении на Александерплац Пихотка сразу развивает бурную деятельность. Он звонит по телефону, отдает приказы и указания, разбрасывая свою гигантскую сеть, мобилизует целую армию ловких шпиков, пускает в ход бесчисленных доносчиков и устанавливает строжайший контроль во всех учреждениях и предприятиях. Чтобы спасти свою шкуру, он готов положить под нож гильотины всякого, на кого падет тень хоть малейшего подозрения.

В ресторане отеля «Адлон» Хильда Гёбель просит официантку Соню Кляйн принести бефстроганов. Расплачиваясь, она вместе с бумажными деньгами незаметно передает Соне билет в кино.

Хильда уже сидит на своем месте в ложе, когда в темном зале кинотеатра появляется Соня. Идет киножурнал. Два оставшихся в ложе места Хильда тоже купила. Сегодня демонстрируется новый фильм-ревю с участием Марики Рокк. И пока кинозвезда танцует, распевая свои песенки на экране, молодые женщины могут поговорить, не рискуя быть услышанными.

— Хильда, я обслуживала прощальный вечер. Его давал капитан Трендельштайн, он отправляется секретарем посольства в Иран, в Тегеран. Ты его не знаешь. Он не из министерства иностранных дел, а из ведомства Канариса. С ним были только офицеры. Из твоего учреждения никого не было. Этот Трендельштайн должен сколотить в Иране и Афганистане диверсионно-саботажную группу из бывших белогвардейских офицеров, их будут использовать на русском фронте. В Тегеране Трендельштайн будет работать не под своей фамилией, а как Фолькер Гунтерманн.

— Он что, заявил об этом во всеуслышание прямо в «Адлоне»? — В голосе Хильды легкий упрек.

— Конечно нет. Я даже уверена, что эту кличку не знал никто из присутствовавших. Мне только бросилось в глаза, что, когда швейцар позвал к телефону господина Фолькера Гунтерманна, никто не отозвался, а Трендельштайн заметно встревожился. Через несколько минут он извинился, вышел из-за стола и незаметно направился к телефонной будке в холле. Я сделала вид, что мне тоже нужно выйти, и, навострив уши, пошла следом за ним. Он набрал номер и назвался Гунтерманном. Больше я ничего не слышала.

— Ты просто умница, Соня, спасибо.

— Когда мы увидимся?

— Ты заметишь меня, когда я снова сяду за твой столик. Если будет что-то срочное, то ты знаешь, как меня известить. Всего доброго тебе!

— Ты уже уходишь?

— Надо. А ты досмотри фильм до конца.

И в то время как Хильда торопливо идет по темным улицам, по крупицам данных составляя картину планов агрессора, в то время как на ее родине сотни тысяч людей, не разгибая спины, работают на войну, а многие тысячи на предприятиях, в лагерях и тюрьмах оказывают сопротивление, в то время как бесчисленное количество солдат погибает на поле боя, кинозвезда поет под ликующие звуки скрипок: «Пусть мир всегда будет прекрасен, как сейчас…»

Портниха Мария Крюгер качает головой. Костюм вновь придется переделывать: с прошлого раза Хильда Гёбель опять похудела.

— Если так пойдет и дальше, вы станете королевой стройности!

— Я думаю, нет, сейчас слишком велика конкуренция.

— Это так, фрейлейн Гёбель. В наше славное время ни у кого нет проблем с фигурой, разве что у толстяка Геринга.

— Хотела бы я знать, какой дурак придумал сказку о том, что от забот человек толстеет.

Портниха сравнивает новые мерки со старыми, сделанными несколько месяцев назад, и вздыхает:

— У всех моих заказчиц одно и то же. Либо перешивание старых вещей, либо траурное платье. Когда я училась, черные платья заказывали в основном пожилые женщины. А сейчас молоденькие заказчицы приносят мне красивые цветные отрезы, чтобы я перекрасила их в черный цвет!

Хильда смотрит на невзрачную худенькую женщину, которая одна решает все свои проблемы, поддерживает других в их горе и находит в себе мужество помогать Хильде.

— К сожалению, слезы ослепляют, Мария. До тех пор пока в своих объявлениях они будут писать о гордой скорби, их печаль не превратится в ненависть, а ненависть не перейдет в сопротивление.

Разговор смолкает. Мария Крюгер молча заканчивает свою работу. Впрочем, женщины понимают друг друга и без слов. Когда они начинают прощаться, Хильде кажется, что портниха хочет поделиться с ней своими нелегкими, печальными мыслями. На ее ресницах блестят слезы. Но она пересиливает себя и улыбается:

— Одну минутку, фрейлейн Гёбель. У меня есть кое-что для вас. Последние журналы мод из Швейцарии. Можете взять их с собой и спокойно просмотреть дома. Конечно, для таких моделей у меня нет материала и прежде всего заказчиц. Тем не менее просмотрите их внимательно!

Журналы уже аккуратно свернуты. Мария Крюгер обернула их экземпляром сомнительной газеты «Глаубе унд шенхайт».

«Она все это приготовила заранее, — догадывается Хильда. — Ведь не думает же она, что я действительно очень интересуюсь последними швейцарскими новинками?» Этот вопрос занимает Хильду на протяжении всего пути домой. Она чувствует, как в ней нарастает нетерпеливое беспокойство. Но все же она ни в чем не изменяет своим привычкам. Она раздевается, умывается, надевает фартук, греет воду для чая, делает два бутерброда. Маленькое кресло она подтаскивает ближе к окну, ставит чайные чашки и маленькие тарелочки для ужина на небольшой круглый стол и только тогда развязывает сверток с журналами. «За едой не читают, — думает она самокритично, но ей так хочется посмотреть хоть несколько картинок. Она листает журнал, разглядывает так и этак заинтересовавшую ее элегантную модель, но мысли ее о другом. — Может быть, я заблуждалась?»

Она принимается старательно искать и находит адресованное ей письмо из Швейцарии. В графе отправителя написано только одно слово: «Сибилла». Сибилла Кнайф, ее бывшая подруга по работе, написала ей письмо? Вот это неожиданность!

Письмо без марки. Каким же путем оно дошло? Кто его привез? Этого ей, наверное, никогда не узнать. Чай остыл, бутерброды забыты. Хильда открывает письмо и читает.

«Хильда, детка!

Я бы многое отдала, чтобы оказаться в эту минуту рядом с тобой и посмотреть на твое удивленное лицо, когда ты получишь это письмо. Итак, я еще существую. И живу очень неплохо, даже хорошо. Если бы еще ты была рядом со мной! Я бы тебя избаловала, это так же точно, как то, что швейцарский сыр — со слезой. Что касается меня, то мне сейчас совсем не до слез, даже наоборот.

Как ни тяжело далось мне прощание с Рейном, все же я была счастлива захлопнуть за собой дверь «тысячелетнего» рейха. Последние месяцы в Берлине были невыносимы. И на Рейне было немногим лучше. К тому же я все время помнила: шансы на то, что любезное отечество обеспечит меня бесплатным питанием и квартирой в известном учреждении, достаточно велики. Впервые я по-настоящему отдохнула только у наших друзей-швейцарцев. Для полного счастья мне бы хотелось еще только одного: чтобы мой муж позволил мне работать, позволил мне писать.