Свен Хассель - Направить в гестапо Страница 27

Крюге молча покачал головой.

Малыш изумленно воззрился на него.

— Черт возьми! В гестапо что, набирают идиотов?

Крюге пожал плечами.

— Отпираться не было смысла. Мне устроили ловушку, получили все необходимые улики. Мне было нечего сказать в свое оправдание.

— Всегда все отрицай, — проскандировал Малыш, словно повторяя затверженный наизусть урок. — Ну, а за что тебя загребли? Поймали на краже, да?

— Нет, я пытался устроить… э… пожалуй, можно сказать, шантаж. И зашел слишком далеко. Перегнул палку.

— Есть же дураки, которым просто необходимо влипнуть, — философски заметил Малыш. — Главное — знать, где остановиться. Взять, к примеру, меня. Если мне попадутся десять трубок опиума, я возьму только восемь. В конечном счете это оправдывается.

— Это легко говорить, — неуверенно запротестовал Крюге, — но сейчас ты забрал у меня все, что попалось.

— О, ты другое дело, — утешающе сказал Малыш. — Мертвецы помалкивают, понимаешь? А ты, приятель, можно сказать, мертвец — я знаю, потому что заглянул в твои бумаги. Пусть я и неграмотный, но не дальтоник и знаю не хуже кого-либо, что означает большая жирная красная пометка — она означает Дирлевангера, а Дирлевангер означает смерть. — Он подался вперед и доверительно заговорил: — Видел ты хоть раз, чтобы бывает с ребятами, когда они попадают к сталинским партизанам в плен?

Парализованный ужасом Крюге покачал головой, и Малыш торжествующе повернулся к Порте.

— Расскажи ему — давай, расскажи, что мы видели! Расскажи про парня, которого заживо съели муравьи.

— Ерунда, — пренебрежительно ответил Порта. — Про эту штуку в гестапо все известно. А как про ту, когда тебя вешают на двух деревьях и предоставляют птицам выклевывать тебе глаза? — Он повернулся к Крюге и по-свойски заговорил: — Слышал про эту штуку, а? Привязывают тебя за ноги к разным деревьям и бросают там гнить…

— Жуть, — сказал Малыш. — Сплошная жуть — я помню только один случай, когда кто-то выжил. Та девка, Наташа из Могилева. Помнишь ее?

— Помню, в каком она была виде, когда ее сняли, — ответил Порта. — Партизаны вырезали у нее на ягодицах громадные свастики, повесили совершенно голой, и птицы исклевали ей лицо.

— Кстати, она сама на это напросилась, — сказал Малыш. — Продавала нам сведения и закладывала своих направо и налево.

— И в конце концов бросилась под поезд, — задумчиво произнес Порта. — А что скажешь про того эсэсовца, которого они поджарили? Как его фамилия? Гинге?

— Вот вот! Насадили его на шест и жарили, как свинью! — восторженно воскликнул Малыш[30].

— А он был даже не из дирлевангеровской своры. Обыкновенный офицер из Ваффен СС. — Порта доброжелательно взглянул на Крюге. — Хочешь добрый совет?

Крюге кивнул, лицо его было бледным, потным.

— При первой же возможности в Фульсбюггеле сунь голову в петлю — нет смысла надеяться, что удастся вывернуться, у тебя нет ни малейшего шанса. И не воображай, что тебя отправят в ФГА[31]. Из СС у нас только те, кто попался на мелочи — например, стащил пресс-папье из кабинета или мочился в офицерские горшки с растениями, — но ты крепко влип. Самое лучшее покончить с собой, пока еще есть возможность…

Порта с Малышом вышли из камеры. Массивная дверь лязгнула за ними. Ключ Малыша проскрежетал в замке, и шаги их громко зазвучали, приближаясь по коридору. Крюге постоял на месте, потом медленно опустился на пол и лежал, глядя на бетонные стены в полном отчаянии. Ему всю жизнь твердили, что он плохо кончит, и теперь казалось, что так и вышло. Он понимал, что совет Порты, может быть, и неплох, но знал, что последовать ему не сможет. Крюге до сих пор окончательно не верилось в собственное несчастье. Однако когда он озирал камеру, кошмар становился яснее, ближе, реалистичнее. Камера была голой, выбеленной и невероятно чистой. В ней было много прохладного воздуха, но ни койки, ни одеяла, ни стула. И если это армейские условия, насколько хуже будет бригада Дирлевангера!

Наконец Крюге погрузился в беспокойный полусон, но примерно каждые двадцать минут его будил топот чьих-то тяжелых сапог по коридору или громкий стук в двери камер. Все камеры были переполнены, и, судя по тому, что хождение продолжалось всю ночь, казалось, что Билерт продолжает свою безумную чистку среди нижних чинов. Это ничуть не утешало Крюге, дрожавшего на голом полу угрюмой камеры. Он находил перспективу погибнуть в обществе бывших товарищей из СД вряд ли более привлекательной, чем перспективу сунуть голову в петлю.

Тем временем в караульном помещении наступило затишье, и Хайде с Портой сели играть в карты. Тишину, естественно, вскоре нарушили ругань и злобно выкрикиваемые взаимные обвинения. В данном случае не было никаких сомнений, что виновен Порта; он прятал в рукаве туза пик и неловко присовокупил его к своим картам, когда банк принял приличные размеры.

Хайде всадил нож в стол всего в нескольких сантиметрах от руки Порты.

— Опять плутуешь?

— Ну и что? — нагло ответил Порта. В конце концов, плутовство было общеизвестным риском карточной игры.

— У тебя был пиковый туз! — завопил Хайде. — Я видел!

— Ну и что, он должен был достаться кому-то из нас, — ответил Порта. — Почему ты решил, что только сам можешь претендовать на него?

Хайде напрягся и побледнел. Когда Порта беззаботно выложил свои карты, чтобы все увидели этого туза, Хайде выдернул из стола нож, взмахнул им, и лезвие прошло рядом с плечом Порты. Порта едва успел уклониться. Рука его молниеносно взлетела в резком ударе, ребром ладони по горлу противника. Хайде тоже едва успел уйти от удара. Когда доходило до драки, они не уступали друг другу.

Порта схватил бутылку, разбил о стену и запустил то, что от нее осталось, в лицо Хайде. Хайде увидел летящий к нему снаряд и пригнулся. Издал торжествующий вопль и снова бросился на Порту с ножом. Я увидел занесенное для удара лезвие, потом раздался мучительный вопль — Порта саданул Хайде коленом в пах. Нож со стуком упал на пол. Хайде стремглав попятился, приводимый в движение руками Порты, крепко стиснувшими его горло. Мы с любопытством наблюдали, как Порта прижал Хайде к стене и принялся колотить о нее головой. Хайде медленно сполз на пол, и Порта, явно жаждущий крови, нагнулся к нему.

— Хватит! — Голос Старика резко разорвал внезапно наступившую тишину. — Кончайте, черт возьми!

— Я превращу в блин его противную рожу! — пропыхтел Порта.

Мы поглядели на лицо Хайде. Оно было отнюдь не противным — собственно, единственным представительным, респектабельным, немеченным среди наших. Все мы, кроме него, могли похвастаться более менее неизгладимыми изъянами. Малыш потерял ухо, у меня был перебит нос, у Барселоны был стеклянный глаз, у Легионера морщинистый шрам, только у Хайде лицо было свежим, чистым, тщательно выбритым, и я внезапно понял, как воспринимал его Порта, с чего у Порты возникло желание превратить его в блин. Почему, в конце концов, Хайде не носить несколько напоминаний о войне до конца жизни?

— Запинай его до смерти! — бездумно подстрекнул Малыш.

— Заткнись! — цыкнул Старик. — Сколько раз еще говорить вам, что я отдаю здесь приказы?

Он взял автомат, сел на край стола и стал, болтая ногой, наблюдать за нами. Мы робко смотрели на него. Каждый был совершенно уверен, что он не пустит в ход оружие, Старик был человеком совершенно не того типа; но тем не менее, когда он бывал настроен серьезно, мы всегда старались угодить ему.

Хайде постепенно пришел в чувство. Взялся за избитую голову обеими руками, взглянул на Порту с все еще горевшим в глазах огнем ненависти.

— Шулер, — прошипел он сквозь красивые белые зубы, сплюнул заполнявшую рот кровь и бережно ощупал горло, на котором еще были видны красные следы пальцев Порты.

— Радуйся, что голова уцелела на плечах, — глумливо ответил Порта. — Как-нибудь я по-настоящему обработаю твою смазливую рожу. Когда потеряешь ухо, глаз и все зубы, уже не будешь такого высокого мнения о себе.

Хайде медленно поднялся, опираясь руками о стену.

— Раз ты страшен как грех, — надменно сказал он, — это не значит, что надо завидовать приятной внешности других. Попробуй время от времени умываться и бриться, это сотворит с тобой чудеса.

Тут Хайде был прав, ничего не скажешь. Но не успел Порта ответить одним из своих непристойных выражений, как вошли двое в мундирах СД и старушка, которую мы видели вечером. За несколько часов она постарела на годы. Из прямой и хорошо сохранившейся пожилой дамы она превратилась в согбенную, морщинистую развалину с черными кругами под глазами и сморщенным, как слива, ртом. Ее поставили в угол и отдали Старику обычную пачку бумаг.

— Это вам. Заполните их, как положено.

— Минутку, минутку, не спешите. — Старик взглянул на арестованную, потом на документы и затем на конвоиров. — Вы пришли не туда. С гражданскими не имеем никаких дел. Мы армия, а не гестапо.