Александр Щелоков - Жаркие горы Страница 27

В восемнадцать лет судьба Машад Рахима круто изменилась. В его родной кишлак ворвались душманы из банды Фарахутдина. В тот раз они не грабили, не убивали, не жгли. Только согнали на базарную площадь мужчин — старых и молодых — и стали отбирать годных для службы в банде.

Главным аргументом вербовки были два пулемета, установленные на плоских крышах крестьянских хибар.

Машад Рахима — хиляка и доходягу — признали годным по всем статьям и поставили в строй.

Мулла прочитал вслед уходившим проповедь. Потрясая сухоньким кулачком, брызгая слюной, он угрожал тем, кто хотел бы отказаться от участия в «святом бое за веру».

— Поистине тех, кто не верит в наши знамения, мы сожжем в огне! — выкрикивал мулла. — Всякий раз, как сготовится их кожа, мы заменим ее другой кожей, чтобы они вкусили наказание!

Рекрутов угнали подальше от дома, в горный лагерь, и начали готовить к роли безжалостных убийц.

Машад Рахим попал в группу яростного фанатика, который не знал ни своего рода, ни племени и, судя по всему, был когда-то профессиональным палачом. Не исполнителем смертных приговоров, а именно палачом — истязателем людей.

Никто в банде не знал истинного имени головореза, и звали его просто — Махмуд Шамат — Махмуд Беда.

Однажды в лагерь пригнали группу «пленных». Банда Фарахутдина налетела на мирный кишлак, признавший кабульское правительство, и учинила там кровавую расправу. Душманы сожгли школу, взорвали мечеть. Оставшихся в живых увели с собой в горы. Тех, кто согласился служить в банде, назвали мужахидами. Нескольких пожилых мужчин, пытавшихся отпроситься домой, передали Шамату. Тот собрал своих подчиненных на занятие.

Не раз потом в кошмарных снах являлся тот день Машад Рахиму.

Стояло время осенней теплыни. Солнце, расплескавшее огневую ярость в летние месяцы, лишь ласково согревало землю. Молодые, жившие впроголодь душманы, измотанные ко всему вылазкой, собрались отдыхать. Шамат не дал им покоя.

Он выбрал наиболее хлипких рекрутов и приказал им связать пятерых пленников. Опутанных волосяными веревками стариков повалили на землю.

— А теперь, — объявил Шамат, — я покажу, как свежуют упрямых козлов, не желающих служить вере.

Он сел на живот кряжистому седовласому крестьянину и вытащил из ножен стальной клинок.

— Может, кто хочет сам? — спросил Шамат, гнусно посмеиваясь. — Ну?!

Никто из молодых душманов не отозвался. Тогда Шамат вонзил нож в живот старика. Рывком распорол его от пупка до грудины.

Машад Рахим, окостенев от ужаса, смотрел широко раскрытыми глазами на происходившее. Старик не кричал, не стонал. Он, видимо, сразу потерял сознание, хотя был еще жив. Его ноги мелко подрагивали, царапая пятками каменистую землю.

Шамат, отбросив нож, с диким гоготом сунул руку в разрез и стал выворачивать наружу внутренности. Потом снова взял нож и загнал его в брюшину. Поковырялся, запуская волосатую свою лапу по локоть в кровавую полость, и с торжествующим звериным криком вытащил оттуда наружу зажатое в пригоршню сердце.

— Вот! — заорал он. — Смотрите, какое поганое оно у безбожников!

Отшвырнув судорожно подрагивавший мускул жизни, Шамат встал. Он покачивался, как пьяный. Глаза его широко раскрылись, грудь тяжело вздымалась. Палач переживал садистский восторг, никого не стесняясь.

Отдышавшись, повернулся к подчиненным.

— Ты! Ты! Ты! — торкая пальцем, указал он тех, кому предстояло стать палачами. — Возьмите ножи!

— Не могу, уважаемый господин, — задыхаясь от тошноты, прохрипел Машад Рахим. — Не могу!

— Слушай, теленок, — сказал Шамат, взяв мальчишку за горло, и сжал так, что у того хрустнула шея. — Я ведь могу и твои кишки накрутить на руку. Тот, кто оберегает жизнь отступника от веры, сам достоин такой же казни.

В тот день Машад Рахим впервые зарезал человека. Зарезал, дрожа от отвращения и страха. Потом, как учили, сунул руку в теплую скользкую глубину живота и вытащил оттуда внутренности.

А сзади стоил Шамат и громко хохотал:

— Так его, теленок! Так! Не жалей неверных! Они тебя никогда жалеть не станут. Аллах вознаградит твое усердие!

В тот же вечер Машад Рахим впервые попробовал наркотик. Он и раньше знал, что бородатый мрачный командир душманской десятки Фагтых тайком приторговывал снадобьем, но не обращался к нему. Опасался. Пережитый ужас помог одолеть страх перед греховной отравой. О том, что она помогает уходить от реальности в мир иллюзий, Машад знал из рассказов тех, кто раньше него начал искать забвения после кровавых дел.

Шамата убили в одной из бандитских операций. Душманы по обычаю подошли к горному кишлаку с видом хозяев. А их встретили пулеметным огнем. Оставшиеся в живых отступили. Фарахутдин бесновался, но ничего не смог поделать с отважным кишлаком.

Позже выяснилось — туда из армии вернулся раненый сержант. Он убедил земляков, что охранять свои очаги от незваных гостей — их собственная обязанность. Организовал дружину самообороны. Получил у властей оружие и боеприпасы. И банде был дан отпор.

Гибель Шамата возвысила Машад Рахима. Главарь банды — мэшр Фарахутдин приблизил Машада, поручив ему роль палача при собственной персоне. Вчерашний батрак, обученный искусству живодерства, ощутил себя человеком, который вправо распоряжаться жизнями других по личному усмотрению. То, что еще недавно пугало его в облике Шамата, теперь он сам старательно копировал, чтобы нагонять страх на своих и чужих.

Угрызения совести больше не мучили Машада. Он окончательно усвоил мысль о своей неподсудности и таким образом переступил черту, отделяющую человека от хищного зверя…

Минувшим летом банда Фарахутдина ворвалась в маленький горный кишлак. Душманы первой линии прочесывали дворы в поисках красных. А Машад, свободный от боевых обязанностей, ждал, когда ему предстоит приступить к исполнению роли палача. Он забрел в чужой сад и стал срывать плоды мандэты — абрикосы. И вдруг увидел девушку, прятавшуюся в кустах. Кто знает, какие обстоятельства вынудили ее оставить дом и укрыться в саду. Может быть, посягательства какого-нибудь душмана.

При виде перепуганной девчонки у Машада взыграли темные страсти. Он наставил на нее пистолет, подошел к ней вплотную.

Девушка, от испуга потерявшая дар речи, смотрела на Машада глазами, полными ужаса и слез. Ее испуг еще больше распалил бандита. Он схватил свою жертву за шею, сунул пистолет в кобуру и стал срывать с девушки одежду.

Ветхая ткань — откуда в бедной семье ей быть прочной — поддавалась без особого сопротивления.

Притягивая девушку к себе, Машад шептал ей на ухо: «Не кричи, глупая! Убью! Раздавлю, как лягушку!»

Он намотал ее косы на руку, что было сил рванул на себя. Девушка не устояла на ногах. Вскрикнув, она упала на спину. Машад Рахим всей тяжестью рухнул на нее.

Девушка сопротивлялась. Она кусалась, отчаянно билась, царапалась, кричала. Тогда душман схватил ее за горло и стал душить. Он давил шею своей жертвы до тех пор, пока та не перестала хрипеть и биться.

Когда, добившись своего, он встал, то понял — девушка мертва.

Постоял над ней, махнул рукой — кисмат — судьба! — и пошел.

Отойдя несколько тагов от жертвы, он заметил, что у его гнусности был свидетель. У пролома в старом дувале стоял седобородый высокий базгар.

«Твое несчастье, старик, — подумал Машад с тупым безразличием. — Видимо, аллах начертал в твоей книге судьбы слово «смерть».

Он перезарядил автомат и подошел к старику.

— Сынок! — вдруг воскликнул тот, узнавая. — Машад!

Бандит замер и опустил автомат. Он тоже узнал старика. Это был его родной дядя по матери — Кохат. Постаревший, ссутулившийся с той поры, как они виделись в последний раз, дядя смотрел на племянника с удивлением и нескрываемым осуждением. Да и мог ли простой крестьянин, чье отношение к людям определяли его мозоли, благословить убийство?

— Как живете, дядя? — спросил Машад, повинуясь почти забытым правилам сельского приличия. — Здоровы ли? Как мои братья?

— Ты давно не был дома, — сказал старик Кохат. — Там многое изменилось. У нас народная власть. Базгары получили землю. Должно быть, это тебя интересует?

— Значит, вы тоже продались неверным? — спросил Машад с презрением. — И чужая земля не застряла у вас костью в горле?

— О каких неверных ты говоришь, сынок? — Дядя не скрывал удивления. — Все у нас по-старому. Мы молимся аллаху, как требует Книга. Единственное — нет теперь шакала маллака. Зато у каждого базгара — надел земли. Вернулся бы ты, сынок, домой. Власть прощает тех, кто сложил оружие.

Машад недовольно скривился. Этот старик словно забыл, с кем имеет дело. Другому мужахиду он не осмелился бы делать такие предложения. Выказывать раздражение и гнев Машад, однако, не стал. Спокойно, стараясь говорить как можно ласковее, сказал: